Аллея шла вдоль кромки реки, и вода находилась в десяти футах под железными перилами. В конце маленького парка седовласый мужчина в джемпере на пуговицах прогуливал йоркширского терьера на поводке. Он шел к нам, подстраиваясь под семенящий бег пса.
— Подождем, пока этот тип слиняет отсюда, — предложил тренер. — Любуйся панорамой.
Паренек с липкими глазами облокотился на перила и ycтавился на баржу, рассекавшую течение в проливе у Вэллфер-Айленд. Тренер стоял за мной, балансируя на цыпочках, будто призовой петух. Йоркширский терьер задрал ногу над мусорной урной. Мы ждали.
Я поднял глаза на ажурные переплеты моста Куинсборо и на застывшее в их изгибах синее, безоблачное небо. «Любуйся панорамой». Какой прекрасный день. Лучшего для смерти и не выпросишь, так что любуйся панорамой и не рыпайся. Спокойно глазей на небо, пока не исчезнет единственный свидетель, и старайся не думать о радужных, с примесью нефти, волнах под ногами, пока ребята не перебросят тебя через перила с пулей в глазу.
Я покрепче сжал ручку «дипломата». С тем же успехом мой курносый «Смит-Вессон» мог быть и дома, в ящике стола. Человек с собакой уже находился в двадцати футах. Я перенес вес тела на другую ногу и посмотрел на тренера, ожидая, что он сделает ошибку. На секунду он отвлекся на владельца собаки, и этого было достаточно.
С силой размахнувшись чемоданчиком, я ударил его в промежность. Он искренне завопил и согнулся вдвое; случайный выстрел грохнул из-под куртки. Шума от него получилось не больше, чем от чиханья.
Йоркширский терьер натянул поводок и визгливо залаял. Я схватил «дипломат» обеими руками и опустил его на голову тренера. Он хрюкнул и рухнул наземь. Я пнул его по локтю, и Кольт-Вудсман с жемчужной рукояткой запрыгал по асфальту.
— Зови полицию! — заорал я разинувшему рот джентльмену в джемпере, когда паренек с глазами Христа и короткой кожаной дубинкой в костлявом кулаке насел на меня. — Эти типы хотят убить меня!
Я прикрылся «дипломатом» как щитом, и кулак паренька скользнул по дорогой телячьей коже. Я пнул его, и он, приплясывая, отскочил. Длинноствольный кольт лежал маняще близко, но я не мог рискнуть и наклониться. Паренек тоже заметил его и попытался отрезать мне путь, но недостаточно быстро. Пинком я сбросил пистолет в реку.
На мгновение я открылся, и он смазал мне по шее своей тяжелой дубинкой. Теперь пришел мой черед завопить. Боль вышибла слезы из глаз и воздух из легких. Я как мог прикрывал голову, но паренек овладел положением. Он нанес мне косой удар по плечу, затем взорвалось мое левое ухо. Падая, я увидел, как человек в джемпере сгреб своего тявкающего пса в охапку и вопя, побежал вверх по ступеням.
Я проводил его взглядом сквозь розовый туман боли, стоя на четвереньках. Голова гудела, как охваченный пламенем паровоз. Паренек ударил еще раз, и паровоз скрылся в тоннеле.
В кромешной тьме мигали лучики света. Грубый асфальт под моей щекой был липким и скользким. Открыв один глаз, я увидел, как паренек помогает подняться на ноги тренеру.
У того выдался крутой денек. Он держался за пах обеими руками. Приятель поторапливая, тянул его за рукав, но тренер не спешил и, прохромав ко мне, ударил прямо в лицо. «Получай, падаль», — расслышал я прежде, чем он повторил удар. После этого я уже ничего не слышал.
Я находился под водой. Тонул в ней: только это была не вода, а кровь. Поток крови нес меня, переворачивая раз за разом. Задыхаясь, я жадно разевал рот, но глотал только сладкую кровь.
Наконец, кровавый прилив вынес меня на далекий берег. Я услышал ревущий прибой и пополз, чтобы он не увлек меня назад. Мои руки коснулись чего-то холодного и металлического. Это была кривая ножка парковой скамейки.
Из тумана донеслись голоса:
— Вот он, офицер. Это тот самый. Боже мой! Гляньте, что они с ним сделали.
— Спокойно, приятель, — произнес другой голос. — Теперь все в порядке. — Сильные руки подняли меня из кровавой лужи. — Расслабься, парень. Все будет хорошо. Ты меня слышишь?
Попытка ответить родила лишь булькающие звуки. Я цеплялся за скамейку, как за спасательный плотик в бурном море. Крутящийся красный туман рассеялся, и я увидел честное, простое лицо полицейского. Я сосредоточился на его жетоне, пока его номер почти не стал разборчивым. Пытаясь сказать «спасибо», я вновь издал булькающий звук.
— Расслабься, приятель, — повторил патрульный с простоватым лицом. — Через минуту нам помогут.
Закрыв глаза, я услышал первый голос:
— Это просто ужасно. Они пытались застрелить его.
— Останьтесь с ним, — попросил патрульный, — пока я не найду телефон и вызову скорую помощь.
Шум голосов снова вырвал меня из забытья. Патрульный благодарил человека с собакой, называя его «мистером Гротоном». Он попросил его зайти в удобное для него время в участок, чтобы написать заявление. Гротон пообещал сделать это сегодня днем. Я снова прохрипел слова благодарности, и патрульный опять принялся успокаивать меня.
Казалось, именно в эту минуту прибыла скорая помощь, но я знал, что этому предшествовало очередное забытье.
— Полегче, — говорил один из санитаров. — Возьми его за ноги, Эдди.
Я сказал, что могу идти, но колени подогнулись, едва я попытался встать. Меня уложили на носилки, подняли и понесли. Пожалуй, следить за происходящим не имело смысла. В машине пахло блевотиной. Заглушая вой сирены, хохотали водитель с напарником.
Глава сороковая
Мир снова приобрел свои первозданные очертания в приемном покое больницы Бельвю. Сосредоточенный юный практикант промыл и зашил мой рваный скальп и пообещал сделать все возможное с тем, что осталось от левого уха. Димедрол облегчил эту процедуру. Я улыбнулся медсестре сквозь сломанные зубы.
Меня как раз повезли на рентген, когда появился детектив из полицейского участка. Шагая рядом с креслом-каталкой, он спросил, знаю ли я людей, которые попытались меня ограбить. Я ни единым словом не разочаровал его в этой версии, и он ушел с описанием тренера и паренька.
После того, как кончили просвечивать мою голову изнутри, док посоветовал мне немного отдохнуть. Меня уложили на койку в палате для несчастных случаев, угостив еще одним уколом под ночную рубашку.
Поглощая порцию тертой моркови, я узнал, что меня собираются оставить в больнице на ночь. Рентген не обнаружил трещин, но не исключалось сотрясение мозга. Я чувствовал себя слишком паршиво для того, чтобы поднимать шум, и после ужина сестра проводила меня к платному телефону в коридоре, откуда я позвонил Эпифани, чтобы сообщить, что не приду домой.
Я как мог успокоил ее, добавив, что ночной сон мне не помешает. Она сделала вид, что поверила.
— Знаешь, что я сделала с двадцаткой, которую ты мне дал?
— Нет.
— Купила дров для камина.
Я заверил ее, что спичек у меня предостаточно, и она, рассмеявшись, попрощалась. Я начинал влюбляться в нее. Это было плохой приметой.
Снов я почти не видел, но призрак Луи Сифра все же раздвинул тяжелый занавес из снотворного, чтобы подразнить меня. Утром все позабылось, но один образ остался в памяти: ацтекский храм, вздымающийся над людскими толпами, крутые ступеньки которого были липкими от крови. Наверху стоял Сифр в своем сюртуке из блошиного цирка; смеясь, он поглядел вниз, на украшенных плюмажами дворян, и подбросил истекающее кровью сердце высоко в воздух. Жертвой был я.
На следующее утро в палате неожиданно появился лейтенант Стерн. На нем по-прежнему был тот же самый мохеровый костюм, но отсутствие галстука на синей фланелевой рубашке говорило о том, что он не на службе. Лицо, впрочем, выдавало легавого за версту.
— Похоже, кто-то как следует потрудился над вами, — заметил он.
Я показал ему мою улыбку.
— Жалеете, что это были не вы?
— Будь это я, вы бы не вышли отсюда раньше, чем через неделю.
— Вы забыли цветы.
— Я приберегаю их на вашу могилу, мерзавец вы этакий. — Стерн сел на белый стул рядом с кроватью и уставился на меня, как гриф на расплющенного на шоссе опоссума. — Вчера вечером я пробовал дозвониться вам домой и ваша справочная служба сообщила, что вы попали в больницу. Поэтому я и решил первым делом навестить вас здесь.
— Что у вас на уме, лейтенант?
— Я подумал, что вас может заинтересовать то, что мы нашли в квартире Круземарк. Помнится, вы отрицали знакомство с этой леди?
— Я не дышу от волнения, лейтенант.
— Именно это вам подобные и делают в газовой камере, — сказал Стерн. — Задерживают дыхание. Правда, толку в этом никакого.
— А что мне подобные делают в Синг-синге?
— Что касается меня, я зажимаю свой нос. Потому что они гадят себе в штаны в ту же секунду, как врубают ток.
Для твоего носа и двух рук мало, подумал я и сказал:
— Расскажите, что вы нашли в квартире Круземарк.
— Скорее, чего мы не нашли. Я не нашел страницы за 16 марта в ее настольном календаре. Это единственная недостающая страница. Подобные вещи сразу замечаешь. Я отправил следующую страницу в лабораторию, и они проверили ее на возможные оттиски. Отгадайте, что нашли?
Я сказал, что не имею об этом понятия.
— Инициал «Г», а замет буквы Э — н — д — ж.
— Получается «Гэндж».
— Эти буквы подвесят вас за задницу, Энджел. Вы чертовски хорошо понимаете их значение.
— Совпадение и доказательство — две разные вещи, лейтенант.
— Где вы были в среду днем, примерно, в половину четвертого?
— На вокзале Грэнд Сентрал.
— Ожидали поезда?
— Обедал устрицами.
— Это не пройдет, — покачал большой головой Стерн.
— Меня вспомнит буфетчик. Я сидел там долго и съел много устриц. Мы шутили, и он сказал, что они смахивают на смачные плевки. А я говорил, что они полезны для сексуальной жизни. Можете проверить это.
— Можете заложить свою задницу, что я это сделаю.
— Стерн поднялся со стула. — Я пройдусь по всем направлениям начиная с воскресенья и — знаете что? Я буду рядом и зажму нос, когда вас усадят на стул-сковородку.