— Как она выглядела?! — Я едва не придушил его. — Ты видел ее хоть раз?
— Много раз. Мег держала ее у себя на столе. Она была из алебастра, белого алебастра, с вырезанной на крышке трехглавой змеей.
Глава сорок шестая
Я торопился. Плотно прижимая пистолет к ребрам магната, я отомкнул «браслеты» и засунул их в карманы куртки.
— Не шевелись, — предупредил я, отступая к открытой двери, и направляя револьвер ему в живот. — Даже не дыши.
Круземарк потер кисть.
— А как насчет пленки? Ты обещал мне пленку.
— Извини. Я лгал насчет нее. Когда общаешься с типами вроде тебя, приобретаешь плохие манеры.
— Я должен получить эту пленку.
— Ага, знаю. Мечта шантажиста сбывается.
— Если тебе нужны деньги, Энджел…
— Можешь подтереть задницу своими вонючими деньгами.
— Энджел!
— До встречи, хозяин. — Я шагнул на дорожку в тот миг, когда мимо загремел поезд на пригород. Мне было наплевать, видел меня машинист или нет. Единственной ошибкой было то, что я убрал в карман «смит-вессон». Все мы иногда делаем глупости.
Я не слышал, как меня догонял Круземарк, пока он не схватил меня за глотку. Я совершенно недооценил его. Он был опасен и силен, как дикий зверь, невероятно силен для своего возраста. Дыхание рвалось из него короткими злыми толчками. Он был единственным из нас двоих, кто дышал.
Даже обеими руками я не мог разбить его смертельную хватку. Просунув ногу меж его ног, я зацепил его за лодыжку и дернул. Мы упали на движущиеся вагоны, и мощный удар отбросил нас друг от друга, как тряпичных кукол.
Круземарк ухитрился остаться на ногах. Мне не столь повезло: разметавшись на пыльной дорожке, как пьяный, я следил за мчавшимися мимо моего лица железными колесами. Поезд пронесся мимо. Круземарк намеревался пнуть меня в голову, но я поймал его за стопу и дернул вниз. Я уже получил свою долю ударов ногами на неделю вперед.
Лезть за револьвером было поздно. Пока Круземарк сидел на дорожке лицом ко мне, я прыгнул на него и ткнул кулаком ему в шею. Он крякнул, как жаба, попавшая под каблук. Я ударил снова сильнее и почувствовал, как нос его оседает под кулаком, словно гнилой плод. Он ухватил меня за волосы, прижимая мою голову к своей груди, и мы принялись топтаться на дорожке, яростно размахивая руками и пинаясь.
Наш бой не укладывался в рамки правил. Маркиз Куинсберри его бы не одобрил. Круземарк повалил меня наземь и схватил жесткими ладонями за глотку. Не в силах разжать его тренированные руки, я поддел его правой рукой под подбородок и попытался отогнуть ему назад голову. Трюк не удался, поэтому я ткнул ему большим пальцем в глаз.
Это сработало. Вопль Круземарка заглушил даже шум грохочущего по туннелю поезда. Его хватка ослабла, и я вырвался, жадно глотая ртом воздух. Я отбил прочь его шарящие руки, и мы вновь покатились по рельсам. Очутившись над ним, я услышал, как его голова ударилась о шпалу. Для верности я добавил ему коленом в пах. В старике почти не осталось боевого задора.
Я встал и пошарил в кармане в поисках «смит-вессона». Револьвер исчез, потерявшись в схватке. Услышав хруст угольной крошки, я насторожился и увидел, как темная фигура Круземарка, пошатываясь, поднимается на ноги. Он бросился ко мне и сильно размахнувшись, выдал правой. Шагнув навстречу, я припечатал его дважды посреди туловища. Он был жилист и крепок, но я знал, что причинил ему боль.
Приняв плечом почти безобидный удар левой, я ткнул кулаком правой ему в лицо, войдя в контакт с костью надбровья. Это было все равно что ударить каменную стену, и моя рука онемела от боли.
Впрочем, удар нисколько не замедлил Круземарка. Он лез напролом, жестко и коротко работая кулаками. Я не смог блокировать все его удары, и он ужалил меня пару раз, пока я нашаривал в куртке наручники. Я использовал «браслеты» как цеп, ударив его слева направо поперек лица и треск стали о кость показался мне сладкой музыкой. Я повторил удар повыше уха и он, хрюкнув, рухнул навзничь.
Резкий вопль магната эхом разнесся в истекающем влагой тоннеле и замер. В темноте гигантской мухой загудело электричество. Третий рельс.
Я не хотел прикасаться к телу. Было слишком темно, чтобы разглядеть его как следует, и я отступил на безопасную дорожку. При свете далекой лампочки смутно виднелся силуэт фигуры, распростершейся поперек рельсов.
Вернувшись к двери, я поискал возле лесенки кожаный саквояж. Из него на меня уставилась оскаленная львиная маска из папье-маше. Под скомканным черным плащом я нашел маленький пластиковый фонарик. Больше ничего. Я шагнул назад, в тоннель, и включил его. Круземарк лежал съежившись, словно кучка старой одежды, с застывшим в агонии лицом. Невидящие глаза уставились на убегающие рельсы, а раскрытый рот застыл в беззвучном вопле. Спираль едкого дыма поднималась над его сожженной плотью.
Я сер свои отпечатки с ручки саквояжа и бросил его рядом с телом. Маска выпала на угольную крошку. Посветив лучом фонарика на дорожку, я нашел свой револьвер у стены, в нескольких футах от себя, и сунул в карман. Костяшки правой руки мучительно болели, но пальцы двигались, значит, они не сломаны. «Лейке» повезло меньше — в глубине линз появилась паутина крошечных трещин.
Я проверил свои карманы. Все было на месте, не считая кожаного талисмана Эпифани. Он потерялся в драке. Я немного поискал, но не нашел его. Предстояли дела поважнее. Освещая путь фонариком Круземарка, я заспешил по дорожке, предоставит миллионера-судовладельца очередному поезду, который расчленит его. Сегодняшней ночью крысы угостятся на славу.
Выйдя из подземки на станции «23-я улица», я взял такси на углу Южной Парк-авеню. Я дал водителю адрес Маргарет Круземарк, и через десять минут от высадил меня перед Карнеги-холл. На углу стоял старик в потрепанной одежде и наяривал Баха на скрипке, скрепленной маскировочной лентой.
Я поднялся на одиннадцатый этаж, не заботясь о том, помнит меня высохший старик-лифтер или нет. На хорошие манеры уже не хватало времени. Дверь в квартиру Маргарет Круземарк была опечатана полицией. Замок был заклеен полоской липкой бумаги. Я сорвал ее, подобрав нужную «железку» и вошел внутрь, вытерев ручку рукавом куртки.
Включив фонарик папаши, я направил его луч в гостиную. Кофейный столик, на котором было распростерто тело, исчез вместе с кушеткой и персидским ковром. На их месте остались силуэты из пластыря. Очертания рук и ног Маргарет Круземарк, торчащие с четырех сторон прямоугольного силуэта стола, были похожи на автопортрет человека, напялившего на себя бочонок.
В гостиной не нашлось ничего интересного, и я прошел по коридору в спальню колдуньи. На всех ящиках и шкафчиках с досье находилась печать полицейского Департамента. Я пробежал лучом фонарика по крышке стола. Календарь и разбросанные бумаги исчезли, но на краю блестела полированной костью древняя алебастровая шкатулка.
Дрожащими руками я поднял ее. Несколько минут я возился с ней, но крышка с резной трехглавой змеей не поддавалась. В отчаянии я швырнул шкатулку на пол. Она разлетелась вдребезги.
Среди осколков блеснул металл. Я схватил со стола фонарик. Комплект армейских «собачьих жетонов» серебрился в переплетениях цепочки из бусин. Я поднес к свету маленький прямоугольный жетон. Непроизвольная дрожь холодом пронзила мое тело. Я провел ледяными пальцами по выпуклым буквам. Вместе с серийным номером и типом крови машина отштамповала имя: ЭНДЖЕЛ, ГАРОЛЬД Р.
Глава сорок седьмая
По пути вниз я не сводил глаз с ботинок лифтера, машинально поглаживая большим пальцем выпуклые металлические буквы, словно слепой, читающий текст по Брайлю. Мои колени ослабли, но голова лихорадочно работала, пытаясь увязать все вместе. Головоломка никак не сходилась. Все это наверняка подстроено, а жетоны — приманка. Круземарк — один или с дочерью — замешан в деле, а Сифр — его мозг. Но зачем? К чему все это?
Промозглый ночной воздух вывел меня из транса. Я бросил пластиковый фонарик Круземарка в мусорную урну и подозвал проходящее такси. Прежде всего мне необходимо было уничтожить доказательства, спрятанные у меня в сейфе. «Угол 42-й и Седьмой», — сказал я водителю, откидываясь назад и задирая ноги на откидывающееся сиденье.
Мы понеслись по авеню, удачно попав на «зеленую волну». Облака пара выбивались из-под крышек люков, напоминая сцену из последнего акта «Фауста». Джонни Фейворит продал душу дьяволу, а затем попытался обмануть его, принеся в жертву солдата с моим именем… Какова его выгода в этом деле? Я вспомнил Новый, 1943 год на Таймс-сквер с такой четкостью, будто то был самый лучший вечер в моей жизни. Я был трезвым, как стеклышко, среди моря пьяных, и мои «собачьи жетоны» были надежно спрятаны в бумажнике. Через шестнадцать лет они оказались в квартире у мертвой женщины. Что за чертовщина?
Таймс-сквер сияла огнями, как неоновое чистилище. Я коснулся пальцами своего невероятного носа, пытаясь вспомнить свое прошлое. Большую его часть стер залп французской артиллерии в Оране. Остались лишь отдельные фрагменты. Их всегда вызывают из памяти запахи… Черт побери, я знал кем был. И знаю, кто я такой сейчас.
Когда мы остановились перед сувенирной лавкой, я увидел, что в моей конторе горит свет. На счетчике было семьдесят пять центов. Я сунул водителю доллар, пробормотав, чтобы он оставил сдачу себе. Может, было еще не поздно.
Я поднялся на третий этаж по пожарной лестнице, чтобы меня не выдал шум лифта. В коридоре было темно, как и в моей приемной, но свет из кабинета отражался на рельефном стекле входной двери. Вынув револьвер, я тихонько вошел внутрь. Дверь в кабинет была широко открыта. Я с минуту подождал, но ничего не услышал.
Контора была перевернута вверх ногами: ящики стола были перевернуты, а их содержимое разбросано по линолеуму. Помятый зеленый шкафчик для досье лежал на боку и глянцевые фотографии потерявшихся детишек валялись в углу, скрученные, словно осенние листья. Поднимая с пола упавшее кресло, я заметил, что стальная дверца конторского сейфа открыта.