Завертелось всё перед глазами, понеслось со скоростью и, не в силах вынести сладкой муки, смежила веки, бессовестно впитывая то, что никогда не испытывала.
Дамир беззастенчиво трогал какие-то запредельно чувствительные точки, обостряя ощущения во стократ. Аспид меня убивал своей страстью и желанием. Мы горели… мы сходили с ума от того, что творили друг с другом. И я уже сдыхала от желания познать больше.
Да как!!!
Я прогибалась навстречу его наглым ласкам. Рукам, блуждающим по моему изнывающему от плотского голода телу. Пальцам, играющим на моих женских точках… В том самом месте, где особенно томилось. Там, где пульсировало от пустоты, куда клялась не допускать.
И было это отнюдь не больно. Не так, как помнила, когда силой брал…
И только тогда меня ослепила догадка — вот что чувствовала Вейта, будучи с моим мужем!!! Вот почему стонала так протяжно и сладко! Вот почему не отказывала ему! Вот почему сама отдавалась…
Это невероятно приятно!
Так приятно, что, уже не контролируя себя, за шею притягивала Дамира, стонами вымаливая ещё более откровенных прикосновении, и долгожданных ласк, и сама гладила смело, впервые довольная тем, как на меня реагировал муж… Аспид!
И он благодарно давал больше и больше.
С рычанием утробным, словно зверь в нём лютовал, а вернее Аспид, вторгся в меня пальцем.
Моё невнятное бормотание/мольбу в момент следующего вторжения Дамир воспринял по-своему… и мне на счастье. Поймал сосок, нагло натягивающий ткань лёгкой рубашки, когда с очередным скольжением шершавой ладони Дамира, утопая в сладострастии, метнулась на подушках и, раскрываясь для него. Прогнулась навстречу в нестерпимой жажде ощутить его глубже и грубее. И задохнулась новой волной удовольствия.
Лишь аккурат собственному громкому стону, как от затрещины очнулась. Вцепилась в волосы Аспида, жадно водя ладонью по его плоти и вороша пальцами густые, жёсткие пряди на голове. Зарывалась, сжимала в кулак и умоляла прекратить то безумие, что он вытворял с моей напрягшейся от возбуждения грудью…
Уж не ведаю, это он со мной творил, но это было до неприличия приятно. Так чувственно и жарко, что не выдерживала обрушившегося шквала новых ощущений. Они во мне пульсировали, точно огромный ком, который быстро разрастался. Разбухал до тех пор, пока не лопнул внутри, заодно и сознание моё взорвав.
Ох и пронзило меня удивительно яркой стрелой удовольствия в том самом месте, где настойчиво ласкал. Словно кострище вспыхнуло — искры взметнулись, разлетаясь по телу, обжигая и голову, и ноги, и промежность…
Я содрогнулась, наслаждаясь острыми, испепеляющими чувствами.
А мой протяжный стон удовольствия, украл очередным поцелуем Дамир. Качнулся ко мне бёдрами, зарычал в меня низко и протяжно, словно через тягучую боль. По моей ладони что-то горячее потекло, но было всё это так вкусно, так приятно… что глухо посмеялась своей бессовестной радости.
О, да, я была непристойно удовлетворена, а Дамиру благодарна…
Только на смену удовлетворению нахлынули опустошение и усталость. Мне стало так сонно и тяжело, что веки уже не разомкнула.
Уснула, прежде, чем поняла, что случилось — знала только, что как блаженная улыбалась.
Проснулась от острого ощущения холода. Только рассвет… а постель со стороны Аспида уже пустовала. Хотя теперь у нас быстро холодало. По месяцам уж зима близилась, да остров Аспида южнее лежал, вот и не погрязали мы в снегу. Днём вроде по-осеннему то пасмурно, то солнечно, а стужа только к ночи подбиралась.
Испугалась, что Аспид без меня улетел. Как была, подскочила с ложа, да так и застыла. Муж с задумчивым видом сидел за столом и что-то чертил на небольшом полотне. Поднос с завтраком рядом ютился. И он был явно по мою душу.
— Проснулась? — даже не оглянулся.
— Да, — замялась, себя руками обхватив и с ноги на ногу переступив, к удивлению ощущая внизу живота странную прохладу. — Я думала ты уже… — умолкла, когда на меня обрушились воспоминания, что ночью ему дозволила… и что сама творила. В теле тотчас жар зародился, губы запылали и я ладошку к ним припечатала, до сих пор ощущая вкус Аспида.
Это было так странно. Дико непривычно и до безобразия приятно.
— Не хотел тебя будить, — нарушил повисшую тишину муж, вырывая из постыдных, но сладких воспоминаний. — Ты крепко спала, а мне было надобно с Керием обсудить кое-что…
Он буднично молвил, не смущая меня, не бросая насмешливых взглядов. Потому и я осмелела:
— И? — в ожидании кулачки к груди приложила.
Дамир
За то время, что у меня, Вольха почти ни разу не изменяла своим привычкам. Ни разу не позволила себе вольности, дерзости, неуважения. И даже вид её скромный… эдакий простенький, был моему сердцу мил. Особенно приятно её было созерцать вот такой сонной, помятой, растрёпанной. В одной ночной рубашке. С босыми ногами. Подрагивающей не то от холода, не то от волнения.
— Начнем с Индии. У них в это время праздник.
— Какой?
— Празднование победы добра над злом.
— Добро и зло? — непонимающе сморгнула жена.
— Подъём из духовной тьмы, — размазал мысль, не зная, как более точно объяснить идею праздника. — А теперь быстро завтракай, и одевайся в дорогу. Лететь далеко, в небе холодно…
— Как же, — изумилась Вольха, послушно за стол сев, — там же наверху солнышко. Оно согревать должно… — придвинула тарелку с хлебом и сыром.
— Солнце есть, — свернул карту, уже хорошо запомнив путь, куда курс держать. — Но оно настолько далеко от земли, что светит, да не греет.
— А облака? — кусочек хлеба в рот положила жена. — Мы до них долетим? — бойко жевала.
— Долетим.
— И они… мягкие на ощупь? Как первый снежок? Аль перинный пух?
— Ни то, ни другое.
Вольха перестала есть:
— Как так? — озадачено пробурчала.
— Увидишь, — бросил задумчиво и встал из-за стола.
— Завтракай, умывайся. Я пока вещи соберу, которые с собой возьмём.
— Я готова, — Вольха быстро справилась с делами. Она меня нашла на улице, когда уже готовился к отлёту.
— На, — бросил жене плащ с меховым воротничком, сапожки тёплые, да варежки. — Чтобы совсем не околела наверху. Кутайся плотнее. Сумку через плечо повесь. Там сменная обувь, одежда и деньги. Когда обернусь Змием, не шарахайся. Аспиду надобно тебя попробовать, — по испуганно распахнутым глазам понял, что не так выразился, поэтому поспешил разъяснить: — Уловить твой запах… Может, облизнёт… Как признает своей, спину подставит. Взберёшься и крепко держись за шею.
Вольха кивала всем моим словам, как зачарованная, да глаз испуганно восторженных не сводила. А я всё взглядом по ней скользил, не припоминания, кто бы для меня столь аппетитно смотрелся, как она. И странно, и не привычно — к девам в разных нарядах привык, с разными волосами и причёсками, но лишь на неё мы с Аспидом реагировали настолько остро.
И коса эта, простецки-милая, на славянский манер через плечо перекинутая. Платок, голову покрывающий… Эх, тяжко её переубеждать в том, что опростоволоситься для женщин некоторых народов не считается зазорным. Но туда, куда мы направляемся сегодня — длинные волосы и косы традиционно приняты, хотя наголо бриться даже женщине считается наудачу.
И чем богаче мужчина, тем причёски его женщины сложнее.
Как прочем, и в других странах.
Но если в Индии и косой обойтись можно, то в других… для того, чтобы не шибко отличаться от местных, Вольхе придётся пойти на жертву.
О том жене сдуру и ляпнул.
Она аж рот открыла, в косу пальцами вцепилась, словно в спасительную веревку утопающий.
— Как же это… дабы другие…
— Я не требую чего-то невыполнимого. Но дозволить сделать тебе причёску, не так скверно, как лишиться их вовсе, — буркнул я. — Но ежели упираться станешь, о посещении некоторых мест придётся отказаться.
Вольха губу жевала, и я не выдержал:
— Что, запал иссяк?
— Ещё чего? — огрызнулась жена, тотчас напомнив, чем меня с первого дня раздражала\покоряла.
— Согласна, лишь бы волосы не отрезали, — проворчала, сомнения в ней ещё бились.
— Поверь, я за это любого, кто осмелиться на подобное, сам сожру, — брякнул, от себя не ожидая. Жена умолкла, глядючи на меня с удивлением.
Пальцами по косе скользнула, колосок перебирая:
— А я думала, тебя не нравятся мои волосы… — пошатнулся голос. — Думала, тебе тёмные по сердцу и не такие длинные.
— Не буди во мне Аспида, Вольха, — прорычал, теряя терпение. — Нравишься ты мне. Очень! И волосы твои дивные… до безобразия нравятся.
Только не косой плетённые, а распущенными хоть разок бы увидать, чтобы ощутить под пальцами их шёлк… Водопадом, струящимся по обнажённым плечам… груди, спине, бёдрам… — мой голос скатывался до сипа.
— Ты нарочно! — вытаращилась жена, покрасневшая, как варёный рак. — Нарочно? — вопросом вторила. — Чтобы сгорела от стыда, а ты один в те края улетел?
— Мне огонь не страшен, Воль. Я давно в нём, а ты делаешь вид, что не замечаешь. Но я готов терпеть… И как запылаешь, хочу рядом быть.
Порывисто отвернулась от меня Вольха, к лицу ладоши прижав.
Подступил к ней со спины и шепнул в затылок:
— Ни с одной девицей столько не возился, но и ни одной я так не желал. Ни с одной не хотел быть, как с тобой. И терплю поэтому. Ни с кем не делился тем, что мне дорого, а тебе предлагаю мир… Ну же, смущаться потом будешь, ежели разочарую, и ты по-прежнему меня невзвидеть будешь. А пока… просто делай, что пожелаешь, без глупых мыслей, что о тебе другие подумают. Я тебе муж! Я предлагаю. Я позволяю. Даже ежели будет казаться невозможным, вопиюще неправильным…
— Что, даже ежели захочу в одёжу мужскую одеться, и побывать там, куда женщине нет хода, одобришь? — тихо её голос прошелестел.
— Всё можно обговорить, — заверил с кивком.
Обернулась Вольха. Сомнение в глазах мелькало, но жажда увидеть и познать то, что до неё ни одна женщина, уже перебороло и страх и стыд!