Речь у греков занятная. Беглая, живая, особливо, когда жестами подкреплена. И радушие мужчины подкупало, как и всей его семьи…
Как бы я не мечтала о муже, вскоре оказалась в бурлящей толпе греков. Подивилась их близкому общению, но как Аспид мне пояснил, такое отношение к своим работникам у редкого грека, потому что от него никто не уходит. Его уважают, почитаю. Каждый из его окружения за хозяина жизнь отдаст без промедления, зная, что он никогда их семьи не бросит на произвол судьбы.
Вот такая огромная, странная, шумная семья, где каждый зал своё место.
И новь завертелось празднование. Но в отличие от суматошного городского, сельский обряд, мне куда больше пришёлся по сердцу.
Женщины и мужчины песни тянули, словно и не было изматывающих дней сбора урожая. Улыбались, подсобляли друг другу, сгружая корзины с гроздьями подле огромной деревянной лохани. Дамир и меня утянул делом заняться. Это было так… прекрасно, так тепло и волнующе, что я себя как-то неправильно замечательно почувствовала.
Раскованно, словно тут моё место. Будто именно так и должно быть…
А потом собранный виноград вывалили из корзин в эту огромную лохань, в высоту в половину моего роста. И пока я в изумлении на сотворённое таращилась, селяне хоровод завели, куда и нас с Аспидом утянули. Мы так и ходили, крепко за руки держась, пока мужчины не стали отделяться от женщин, но чтобы свой хоровод вести, потом вновь к нам присоединялись… А затем мы малым кольцом к лохани вставали. И опять с мужчинами перемежались — всё равно между чьими — улыбались, песни тянули. А когда оказалась вновь напротив Аспида, он меня легко на руки подхватил… И вот тогда, я чуть не поперхнулась негодованием. Все мужчины своих женщин ногами в лохань опускать стали. Прямо в виноград!!!
— Нет! — вцепилась в Дамира, но если по чести, в груди сердечко яростно колотилось. Я хотела узнать, как это… И Аспид понял мою трусость. Сам сандалии с моих ног сдёрнул, а меня, взвизгнувшую не то от ужаса, не то от счастья к остальным, уже танцующим на винограде поставил.
Я засмеялась, руки к лицу прижимая и не веря, что делала подобное. Может, как дура смотрелась, но мне было так хмельно от этого необычайного чувства. Дикого, безграничного, полного счастья.
Нет, как другие подолами не махали, но меня затягивали в танец, и я кружилась, покуда юбка вокруг ног не накрутилась… Оправить её решила, но она такая влажная была, и так крепко пленила ноги, что я… упала.
Так и застыла, задом в винограде.
Повиниться хотела, да женщины ещё задорнее засмеялись, помогали выбраться из чавкающего капкана винограда… И нет, не выпустили… в меня не пойми откуда прилетела гроздь. Прямо в лицо. Я сморгнула непонимающе, слизнула след и началась настоящая бойня виноградом. Прям ка ку нас по зиме, только снежками. Уж не упомню всего, что творила, но творила! Ох, и стыдно за то, что творила, но я никогда ещё не была такой свободной, потому и творила…
И так весело было, что не заметила, как ночь накатила.
Веселье ещё продолжалось, когда Аспид меня выдернул из лохани с уже виноградной мешаниной, где не видно цельных гроздей. И я
Под властью волшебного праздника, тех новых чувств, переполняющих меня, обвила его за шею, счастливая донельзя и понимающая, что никто никогда мне не сможет дать таких крыльев, какие даровал Аспид. И преисполненная благодарностью шепнула:
— Спасибо.
Дамир не ответил, но смотрел очень внимательно, словно ждал чего-то ещё, но, так и не дождавшись, вот такую виноградную в дом понёс.
Я любовалась его мужественным профилем, слушая, как шаги шелестели по каменному полу.
— Мне бы переодеться, помыться, — виновато обронила, уже стоя на полу в комнатке, кою нам хозяева выделили для ночлега, и зябко платье пытаясь от тела отлепить, да волосы растрёпанные пригладить, но наткнувшись на взгляд Дамира умолкла.
Он меня сжигал.
Вернее — уже ел… не кусочками, а кусищами. Жадно заглатывал, и это было так прекрасно искренне, что я… ступила к нему и забыв о страхе, сама поцеловала.
Наверное, из-за вина… из-за хмельного счастья. Да и праздник как-то раскрепощал, но я сделала это. Неумело вышло, как-то по-детски что ли. Смачный, жирный чмок получился, коих вкуснее не пробовала. Отстранилась было, стыдясь за свой порыв, да Аспид взбрыкнул утробно и с такой силой в себя впечатал, что из меня дух чуть не вылетел. Точно зверь лютый и голодный набросился на растерянную меня. Хапнул мои губы своими удушающе жадно и грубо.
Не то от боли застонала, не то от чувств, что обрушились, делая меня безвольной…
— Аспида потом не остановить, — на миг оторвался. Туго соображала. Уже безвольно висела, обвив его за шею, и умирала от того, как хотела немедля Аспида познать ближе, крепче, жарче, глубже. Ласк его, поцелуев. Пусть здесь и сейчас. Пусть пьяная и в чужой стране. Пусть сама не своя, но должна ему принадлежать.
Глава 31
Глава 31
Вольха
— Так чего медлишь? — простонала, требовательно за волосы к себе дёрнув. И чуть не воспарила от удовольствия, что по жилам побежало, когда это опасное чудовище, мой муж, с довольным рыком меня опять поцеловал. Подхватил за зад, на себя усадив, и терзая мои уста поцелуями жесткими и властными, куда-то зашагал.
Не то вгрызался, не то лизал, не то сосал… А на деле и то, и другое, и третье.
— Вкусная, — язык его то во рту с моим играл, то по лицу скользил, сок собирая. — Какая же ты сладкая, виноградинка моя! — то не рычал, не то стонал, окуная меня в беспробудную пучину удовольствия.
И лишь когда ткань затрещала, а под задницей твердь ощутила, поняла, что это всё — пути для отказа нет. До того мне радостно стало, так бессовестно счастливо, что на перегонки с мужем его оголять принялась, никогда доселе не испытывая такого дикого возбуждения и желания увидеть мужчину обнажённым. И ни кого-либо, а собственного мужа!
Рубаху содрала, трясясь от вожделения, сродни одержимости. Дико хотела его касаться… и, набравшись наглости, целовать.
Сказал же что разрешает!
И я хотела…
Горела. Подыхала, как желала своего мужа!
Треклятого Аспида! Змия окаянного! Искусителя…
Жадно провела ладонями по широкой груди. Плавно любовно скользя:
— Ох, Воль, — рыкнул глухо, шершаво Дамир, — так довела нас, — не ругал, но с горечью выговаривал, как наболевшее…
А я взглядом продолжала его изучать, и руками, когда ещё смелости наберусь?!
Ладонями по плоскому торсу с чётким рельефом. Пальцами по поросли тёмных волос, дорожкой уходящих вниз, но когда за пояс взялась, намереваясь заголить то, что бугрило его штаны, муж рывком отнял мои руки от себя:
— Р-р-р, — сквозь зубы, руки за спину мне завёл, своей одной сомкнув. — Не сдержусь так долго, — Дёрнул нетерпеливо пояс на штанах. Меня за ягодицы ближе по столу к себе подтащил, меж ног плотнее притираясь.
По ляжке голой жадно, грубовато ладонью прогулялся, словно желал и огладить, и щипнуть, и смять, и шлёпнуть… всё вместе, да времени на игры не было, вот и скомкал одним порывом.
Прежде чем я брякнула что-либо, поцелуями продолжил мою голову дурить. То сладкими, то жгучими. То мягкими, то грубыми. То короткими, их чередуя с укусами, за которыми как собачка на привязи сама тянулась. То глубокими, на грани лишить меня окончательно рассудка.
И я теряла… Плавилась, парила, горела…
— Ну же, — Ёрзала в нетерпении, скулила молебно и качалась к нему, требуя ласкать немедля, как умел. И Аспид меж нами рукой нырнул, упирая в меня горячее, твёрдое естество.
Задрожала в ужасе… и в предвкушении. Хапала губами его губы, страшась, что отстранится муж, и кончится моё сумасшествие. Подалась к нему ближе, уже сгорая от нетерпения, и Дамир с рыком низким, гортанным, протаранил мою плоть одним толчком…
Подавилась я сладким стоном, когда удивительно горячая стрела тело прошила. Не больно было, а приятно. Но не так, когда ночью меня ласкал пальцами. В этот раз было во сто крат жарче, пронзительней.
Ещё утопала в новых чувствах, пытаясь собраться с мыслями, что делать, как быть, а Аспид на мою неумелость не обращал внимания. Качался, темп какой-то шибко волнительный задавая, да глубже в меня вбиваясь. Задыхалась и вздрагивала от остроты ощущений, мечтая вцепиться в него, чтобы не разрывать этого дивного танца. Чтобы вместе с ним плыть, парить, скользить, умереть, ежели понадобиться.
А он своей удерживал мои руки за спиной и вколачивался яростней, всё больше воду во мне мутя, да волны необычайного удовольствия нагоняя.
Ускорился, будто собой не владел.
Движения становились резче и жёстче.
Двигал бёдрами, меня заполняя до упора. Вбивался со шлепками разгорячённых, липких тел.
И до того, я в танце этом погрязла, что не сразу заметила, как руки мои были свободны.
Аспид яростно сжимал мои ягодицы, направляя к себе, а я, наконец, свободу почувствовав, вцепилась в его длинные волосы. В кулаках мяла, требуя его губ на мне. Бесстыже прогибалась, шею и грудь его ласкам подставляя. Всхлипывала с каждым толчком, острее ощущая внутри разрастающийся ком. Уже на подходе к чему-то прекрасному была, да взлететь не успела.
Дамир глубоко до боли судорожно вбился и укусил за шею, продолжая в меня глухо рычать. Я содрогалась вместе с ним от того, как непривычно было: внутри, снаружи…
Ёрзнула, не понимания, что не так и почему застыли, а Аспид повинился:
— Прости, себя потерял, — нежно поцеловал то место, где явно оставил след от зубов. Следом лизнул… И опять языком по жилке до скулы повёл. Мочку прикусил, чмокнул.
От его дыхания кожа тотчас мурашками покрылась, а затем холодом повеяло, и досада нахлынула — я себя обманутой почувствовала. Не то чтобы обещал, но казалось, что я недополучила. Не могло быть так сладко и горячо вначале, и бах… всё!
— Господин Дамир, — нас врасплох застал стук в дверь.
Я замерла в ужасе — ежели войдут, а мы тут… но Аспид был невозмутим: