— Воль, не терзай мою душу, — с мукой прошептал Светозар. — Скажи, я люб тебе, как и прежде?.. Ну же… — настаивал, не дождавшись ответа. Я молчала, не могла лгать.
— Воль, не молчи, — опять с мольбой протянул княжич, — помнишь, как мы о будущем мечтали?
— Угу, — лбом в дверь уткнулась.
— Я же любить крепко буду, оберегать не то, что Аспид. Что он знать о любви к красивой женщине может? — сам того не ведая, бил по незаживающей ране.
— Нелюдь одним словом, — продолжал Светозар. — Обижал тебя?
Я молчала — меня слезы душили.
— Бил? Насильничал? Небось, взаперти держал, света белого не казывал? — перечислял княжич, а у меня собственный яд по жилам расползался, по лицу слёзы жгучие. Я выть в голос хотел.
А Светозар, как нарочно:
— Ты только скажи, я на него, хоть голой грудью ради тебя. А ежели вызнала его слабое место, как уговаривались, я люд подыму, и мы убьём его. Говаривают богатый он. И земли у него плодородные, и сокровищ много… Воль, — опять тихий стук, — ответь мне любимая. Вызнала его слабость?
Всхлипнула, себя ненавидя, его проклиная, Аспида…
— Ну же, — голос Дамира точно топор удалецкий обрушившийся на ствол.
Обернулась, теряя землю под ногами.
— Чего молчишь, княжна Грозненская, — сверля зеленью глаз, чеканил Аспид, — жених твой любый спрашает!
Шарахнулась прочь, да о дверь затылком ударилась. Обмерла от страха, когда Аспид ко мне порывисто шагнул. Сокрыла лицо, в ожидании расправы быстрой, но Дамир грозно рыкнул, букетом огромным, кои в руках держал, в меня запустил. И только вздрогнула, за запястье схватив, рывком от двери оторвал, прочь швыряя точно собаку, мешающуюся под ногами.
Распахнул дверь и выскочил за порог, готовый разорвать соперника голыми руками, да вдали уже сверкали пятки удирающего Светозара.
— Нет-нет, — молила с причитаниями, за сердце схватившись. Вскочила, но путаясь в подоле, опять рухнула на пол и захлебнулась слезами. От отчаянья, бессилия… Тут и обречённость неподъёмным грузом обрушилась.
На улице вопли раздавались: бабы визжали, мужики покрикивали, но только к окну распахнутому бросилась, тотчас прочь отшатнулась. Дамир в окно ловко забрался. Люто ненавидел взглядом, подступая хищником.
— Значит вот так верные жёны мужа ждут…
Я шаг за шагом отступала, но в красках представляя расправу, куда более жестокую, чем случилась бы с горяча.
— Не так, не пускала его…
— Значит земли мои надобны? Сокровища… слабое место моё?..
— Это не так, Дамир, — язык прикусила, когда ладонь на моё лицо обрушил. Не ударил — хлестко припечатал, затыкая… и так, чтобы не видеть меня.
Я чуть со страху не померла. Мысли метались, а близость с опасным чудовищем вообще не давали здраво думать.
— Вот значит, чего удумала, стервь Грозненская. Со мной ни ложе не разделить, ни поговорить по-человечески, а с другим…
— Дамир, — пискнула, но муж так сильно сдавил пальцы, что взвыла от боли, а в следующий миг уже летела на пол — швырнул меня опять Аспид, и пока слезами давилась, в юбке путалась, подступал, чеканя каждое слово. Да так, словно искры, выбивал ударом молота по раскалённому металлу:
— Сердце моё у тебя! Душу истерзала так, что ошмётки остались. Но тебе и этого мало. Ещё и убить вздумала. Сокровища прибрать.
От ужаса ни думать, ни дышать не могла — лишь отползала от подступающего мужа, пока спиной в спинку постели не упёрлась, да головой рьяно мотала: нет, нет, нет…
Аспид высился надо мной: лютый, мрачный, решительный. И пока я со своими страхами боролась, с пола меня за волосы дёрнул, протащив до края постели и бросил как простолюдинку на сено. Взвизгнула глухо от ужаса, пытаясь карабкалась к изголовью, да Аспид рывком обратно подтянул, подол задирая.
Не орала в голос, дабы никто не ворвался к нам, но брыкалась дико.
Не желала чужих ушей и тем более глаз — наше это дело. Супружеское!
Я Аспида разгневала. Спровоцировала. Огребала по заслугам, но билась за себя по-настоящему. Зубами, когтями, колотила кулаками, извилась бешеной кошкой, шипела, ощеривалась.
Но всё бестолку — Аспид сильнее был, обиженней и злее. Меня не слышал, хотя я старался оправдаться и объяснить, пока сдирал с меня вещи.
Но видать устал от дёрганий и шлепков, крика, потому заткнул ладонью, и навалился на меня всем телом. В пару рывков хозяйство освободил, да грубым толчком в меня ворвался.
Аж зубами клацнула, как больно было. Впервые у нас близость опосля потери ребёнка. Чрево уже забыло как это.
Кусая губу, глотала стоны, пока Дамир вколачивался, обуреваемый ревностью и похотью, кою давно на мне не срывал. И кончил быстро, мне на радость. Сопел надсадно, вбиваясь поглубже и наплевав, что мне больно могло быть. С рыком изливался в и без того изувеченное лоно.
Минутами погодя отлепился от меня Дамир. Ладонь со рта убирал, спрятал хозяйство под брюки, меня по-прежнему ненавидя. А я лишь дрожала от пережитого, редко всхлипывая и крошево мыслей собирая, когда крики на этаже раздались, топот в коридоре. Суета в доме и на улице.
Батюшка со стражей до нашей комнаты уже добрался, но Аспид первее меня дёрнул к себе за руку и к окну голую, зарёванную поволок.
Сознание потеряла, когда вместе со мной из окна вышел.
Очнулась уже в крепости. Не в нашей с Аспидом опочивальне, и даже не в своей комнате — а в холодной застенке на простеньком матрасе под плохо выделанной шкурой. Всё такой же голой. В одиночестве, во мраке…
— Дамир! — взвыла в отчаянье. Тело ломило от боли, сердце было словно на куски растерзано. — Дамир! — взывала к мужу, по двери колотя. — Молю, давай, поговорим…
Но был глух к моим крикам. И скорее я охрипла, да от бессилия в небытие часто ныряла.
Весь день его не было.
Очнулась от холода и голода, решила было, что решил меня уморить… здесь заживо похоронить, как увидела у двери понос с чашкой и тарелкой.
Хлеб, сыр, мясо, воду заглотила будто удав.
Забилась в угол, раздумывая какая судьба меня ждала, но ничего утешительного не рождалось. И я… смирилась.
Так и отбывала не оглашённый срок, лишь единожды услышав Варварушку.
— Воленька, — за дверью голос раздался, и я на подкашивающихся ногах к ней поспешила.
— Да-да, я тут, Варварушка, — пробормотала, слезами умываясь.
— Не могу дверь открыть, милая моя, — рыдала и нянька. — Ирод лютый ключ у себя держит.
— Значит так, — покивала услышанному. — Пусть решит уже мою судьбу наконец.
— Он тебя…
— Нет-нет, не смей, — заверила жарко. — За дело, нянь, за дело ненавидит. Ты предупреждала, а я… глупая, не послушала тебя. Так что не смей его обвинять. Это я… недостойная девка. Я пустышка. Не смей его ругать.
— Да что ты такое говоришь?! — возмутилась нянька. — Ни одна девка, какой бы грех не совершила, такие издевательства сносить не должна.
— Предала я его, Варварушка. И пусть не сейчас, а когда-то… Пусть не сердцем, а глупыми словами… но ведь было оно… Было! Ты представь как ему больно!!!
— Чу на тебя, — опять за своё Варварушка. — Найду, как тебя вызволить, видит Велес, сыщу! А нет, Микула уже слепок гнезда сделал, того глядишь выточит быстрее…
— Ты что здесь делаешь? — рёв Аспида раздался совсем близко. До того я его гнева испугалась, что аж на пол осела, в красках представляя, какую расправу над Варварушкой учудить может.
Да только нянька явно того не страшилась — загомонила, с Дамиром споря, а у меня чуть сердце от ужаса не разорвалось.
— Место своё забыла? — рявкнул Аспид за дверью.
— Как забыть, с рождения помню. А ты чего творишь? — без страха на него взъелась нянька, — убьёшь ведь девку!
— Не твоя забота! Жена она мне! Хоть и временная, только мне решать как с ней быть. Пошла прочь, иначе вышвырну из дому зверью на съедение, — рявкнул Дамир да так, что аж стены сотряслись, пронизанные его яростью.
— Нянь, не смей, — ладонями по двери ухнула. — Не смей моему мужу перечить. Сказал молчать — молчи! Аль я с тобой боле не заговорю никогда!
Притихли по ту сторону.
— Воль, ты держись, — прошуршала Варварушка на прощание.
— Ага, — всхлипнула, молясь, чтобы образумилась нянюшка. Не перечила боле Аспиду.
Раздались удаляющие шаги. И я опять одна осталась.
Уж не ведаю сколько времени прошло, как сюда заточил, но долго, я уже света белого не помнила. А в следующий раз в себя пришла, когда скрежет двери раздался.
В темноте силуэт увидала, полыхающие зеленью глаза, и тотчас проснулась окончательно.
Вошёл Аспид, на меня прицельно взирая. Я в уголочек забилась, шкурой прикрываясь и уставляясь на него в ожидании приговора.
Дамир прошёл глубже внутрь, мрачно сопя в раздумьях:
— Хотел вырвать сердце из твоей ядовитой плоти, но решил, что дарёное не забирают. Да и не достойна ты смерти от моей руки. Пусть оно остаётся тебе даром, — умолк. Сглотнул. Ему явно с трудом слова давались. — Не ошибся я в людях. Вам всегда мало, а чести очень мало. Кусаете руку коя вас защищает, — опять помолчал. Я ждала, затаив дыхание. — Не боись, ни родню твою, ни люд на вашей земле не покараю за тебя — пусть теперь они тебе судом станут. А полюбовнику своему передай. Не страшусь я его. Готов встретиться, когда он пожелает. И… нет у меня слабости, лишь одно уязвимое место — сердце, ибо одно осталось. Вот только убив меня… он и тебя убьёт, так как сердца наши связаны. Но ежели решит меня убить, убив тебя, — горько усмехнулся, — промахнётся. Твоя часть сердца — не главная, лишь жизнь в твоём теле поддерживает. А моя… её даёт… Так что не умру я от того, хотя срок жизни поубавится, — его глаза особливо свирепо блеснули. — И других предупреди, ежели хоть кто-то появится на моей земле да по мою душу — сотру с лица земли, — и на выход двинулся.
Не собиралась о таком трепаться. Я жизнь за Аспида отдать готова, а не его забирать в чью-то угоду. Но о том кричать уже было бессмысленно. Дамиру не нужны мои глупые заверения, оправдания — он пока оставался глух к моим словам. Оно и понятно, его глазами и ушами было предательство. И стало быть не найдётся пока оправдания мною сказанному, сделанному по глупости в порыве молодом.