— Ничего, оклемается, тем более, что было в моих силах исправил — о себе следы из её памяти стёр.
— Память подправил, но что делать с душой? Любовь истинная не забывается…
Ежели б раньше и слушать не стал, то теперь, по истечению стольких месяцев, я остыл… и случившееся в доме Грозненских, правда, по-иному могло звучать, ежели бы дал жене оправдаться.
Перед глазами всё время мёртвой картинкой застыло Вольхино смирение с судьбой.
— Как бы не очищал ваше прошлое, оно как тень будет маячить и тяготить. Не быть ей счастливой без тебя и сына. Не быть тебе счастливым без неё!
— Придётся, — недовольно проворчал. — Найдёт другого, полюбит…
— Тебя она любит! — настаивала Шанура. — Крепко любит, а ты глупец и слепец, раз этого не узрел за то время, что вместе были…
— Любила бы, не позволила другому.
— А чего такого она позволила?! Сам говорил, чрез дверь молвила, да и не отвечала толком, отмалчивалась!
— Молчание — согласие!
— Умный шибко! И глупый! На обиженных воду возят! — припечатала значимо Шанура и тарелку с кашей едва ли в меня не швырнула. — И нет ничего достойного в твоих детских обидах! Ты Аспид! Ты сила, мощь и достоинство! Так и неси это! Мелких, жалких и без тебя в достатке! А то, как маленький, право… Что-то услышал, и сразу поверил в худшее! А Вольху спросил? Оправдаться давал?
Вроде ничего такого не молвила Шанура, а словно ножи втыкала, изощрённой пыткой попадая в самые болезненные участки моего тела. Мастерски колола, вскрывая и без того незаживающие раны.
Глава 38
Глава 38
Вольха
Несколько дней прошло с тех пор, как дома очнулась. Плохо мне было. Тяжко, тошно… словно всю жизнь из меня выкачали, и я вот-вот должна дух испустить.
Варварушка подле возилась, да и матушка не отходила. Всё время рядом… как и младенец. А откуда малыш, знать не знала. Будто и в этом часть меня выдрали, и как бы не силилась припомнить, что и как, не выходило залатать в памяти эту брешь.
Потому и на девочку глядела, как на чужую. Её крики раздражали. Звонкий голосок трелью в сознание вонзался.
— Да уберите её отсюда, — сипло взмолилась в сердцах. От боли в голове не знала куда деться, потому под одеяло заползала по самую макушку.
— Ты должна её покормить, — ворчала Варварушка, а я вымученно головой затрясла.
Не хотела это чужое орущие создание рядом видеть.
Касаться её. И уже тем более «кормить».
Мне кошмаром всё казалось. Вот я молодая, красивая, полная жизни — а потом провал, и я не своей жизнью живу!
— Не должна! — упиралась бараном. Молилась, глаза закрывая, очнуться прежней… в момент празднования моего дня рождения.
— Нельзя так, Воль, — матушка вклинилась в наш спор, — дитя ни в чём не виновато.
— Не моё оно! — шикнула, морщась от боли в теле.
Болело всё: живот, ноги, руки, язык… Внутри аж резало, будто я снега переела, и теперь у меня хворь горло сковала. Да к тому же меня всё сильнее охватывал огонь.
— Не глупи, — недовольно рыкнула нянька. — У тебя уже лихорадка начинается! Молок бьёт через ткань… — бросала укором, и я зло зубами скрипела, ведь права она была. Грудь и права ненормально каменела… ночнушка промокла. — Не дай бог перегорит молоко, потеряешь способность кормить. А эта связь дорогого стоит! Утратишь, обратно не воротить! Да и материнского инстинкта уже можешь не обрести.
— Так я и не хочу…
— Ах, не хочешь?! — вознегодовала нянька. — Тогда сама ищи ей кормилицу и няньку, — дёрнула с меня одеяло и насильно всучила малышку в руки. — Я руки умываю! Стара для этого. Мне на покой пора, — и словно не моя прислужница, на выход пошла.
— Ты не смеешь… — промямлила со слезами, держа в руках орущий куль.
— А ты меня казни. Девка быстрая, на расправу скорая. Княжна ведь… ни меня, ни дочери не жаль, — метнула колючий взгляд, и хлоп дверью, оставив меня наедине с отчаяньем, болью, непониманием и этим… чужим кричащим созданием.
Хотела в сторону отложить, но в складочках белой ткани носик увидала крошечный…
Кто его ведал, зачем потянулась, но пальцем сдвинула пелёнку, заглядывая в куль… Да так и замерла, во все глаза уставляясь на самое красивое существо на свете.
Всё равно что от натуги и крика раскраснелась. Чёрные кудряшки из-под чепчика выбились. Ротик беззубый. Носик курносый… И невероятно дивные глазищи полные слёз.
Она вопила с надрывом, всё ярче отзываясь в моём теле. Словно её голосок влиял на меня — грудь совсем ненормально затвердела, горячилась… А я ревела, ослеплённая отрывками утраченной памяти. Мельком, вскользь, обрывочно, но хоть какие-то моменты, коих мне так недоставало.
Как мне больно…
Я на огромном ложе… во всём белом…
…Вот мечусь в родовых схватках…
…Незнакомый мужчина рядом, тоже во всем светлом, и даже его голова покрыта тканью.
…Вот меня вновь боль скручивает.
…Я откидываюсь на подушки в поту и полуобморочном состоянии.
… Я в бессилии, а мне показывают новорождённого с пуповиной.
Моя!!!
Она моя… я и впрямь родила!
О, великая Лада, как же это больно не помнить момента рождения. Не помнить той боли, с коей на свет появляется новый человек!!! И как же это восхитительно приятно вспомнить! Я чуть было из-за такой чудовищной мелочи не отказалась от самого важного, что у меня есть!!!
***
Седмица минула с тех пор, как я к жизни воротилась. Связь с малышкой окрепла настолько, что ради Мирославушки, я заставила себя жить дальше. С постели встала, сжав зубы, ходила, да сил набиралась. Ела больше, чтобы молока вдоволь хватало. И дочь от себя далеко не отпускала.
Умирала в ней, да так, что теперь Варварушка иную песнь затянула:
— Нельзя так! Избалуешь, капризной вырастит, как потом быть?!.
Но я и слышать не желала. Мира — самое большое счастье в моей потерянной жизни. Никому её не отдам. Ради её счастья и смеха — себя не пожалею.
Но князь и княгиня так не считали:
— Молода ещё себя хранить! Замуж выйдешь, и наладится всё!
Так и осталось для меня строжайшим секретом, кто отец малышки. Никто даже по углам не шептался, но пару раз о бывшем женихе слыхала. Светозара. Правда, его из княжества с позором изгнали. Как оказалось, пока я не в себе была, он не только порог моего дома обивал, но и соседнего… и княжна Зласлава, ему подалась. Поговаривали, что свадьбу играть со стыдом на носу… Но не мне судить. Я-то уже с малышкой на руках, да без мужа!
Так и не вспомнила, что да как…
Лишь ночью… он, таинственный мужчина, ко мне во сне приходил. Знала, что он… чувствовала. И хоть не видала его лица, а вот глаза, — нечеловеческо зелёные, как изумруды на свету, — их хорошо запомнила. Да и как забыть, когда малышка их от отца унаследовала.
— Не хочу я замуж, — ворчала наедине с князем и княгиней. Перечить не смела, но так… пока никто не слышал, за дверьми. — Мне ещё нехорошо. Не окрепла для брака. Да и где сыскать такого, чтобы и мне угодил и с малышкой принял?
— Сыщется! Так надобно, — отрезал батюшка. — Лучше быстрее это дело решить, а там, — помолчал немного князь и, ответствуя на укоризной взгляд княгини, обронил: — Стерпится-слюбится… Ты княжна, тебе положено с делами княжества подсоблять.
— Так я не против. Но разве чуть нельзя обождать? — канючила, ощущая безысходность.
— Нет! Нам надобно укреплять отношения между соседями, а тебе срочно мужа, покуда малышка вопросы не начала задавать. Да и молва людская… сама знаешь, — закончил тихо.
— Её и без того не избежать, — пробормотала в пол. Помолчала, остро осознавая, что прав батюшка — нет у меня выбора, потому устало кивнула: — Хорошо, выйду, ежели на обесчещенную меня кто сыщется, — пробурчала, и сердцем, и телом чуя, что малышка проснулась. — Простите, Мирослава зовёт, — повинилась, покидая князя, спеша к доченьке.
Хотя уже бывало не раз, что тревога ложная. Оказывалось — мерещился плачь. Я к малышке бросалась, а она дрыхла с улыбкой на устах.
Иной раз плачь из сна вырывал, грудь ныла, молоком сходилась, а Мира губу посасывая, умиротворённо сопела.
Однажды сон был таким реальным, что села в холодном поту, с ошеломляющим чувством, что, наконец, сыскала первую ниточку от своего сумасшествия.
Подскочила:
— Варварушка, — на грани истерии трясла прислужницу, спящую на скамье подле моей постели.
— А? Чё? — испуганно ахнула Варварушка, непонимающе хлопая ресницами.
— Где он?..
— Кто? — ещё больше опешила нянюшка.
— Ребёнок!..
— Воль, умом тронулась? Вот же, — на люльку, стоящую подле постели по другую сторону, кивнула Варварушка.
— Не Мирослава! — рьяно замотала головой я. — Сын!.. Где мой сын?
— Бог с тобой! — за сердце схватилась нянька. — Ты о чём?
— Где мой ребёнок? — встряхнула Варварушку, но она так таращилась, будто и впрямь не понимала, о чём речь.
Я пуще разозлилась. Я не сумасшедшая! Двое их было!
Вихрем из комнаты выскочила, в халат кутаясь, да к князю с княгиней в опочивальню ворвалась:
— Матушка, батюшка, — быстрым шагом до них шла. Они сонно на ложе встрепенулись.
— С Мирой что? — княгиня тотчас с ложа соскочила, волосы приглаживая.
— Нет! — я сглотнула сухость во рту, — только не лгите! — предупредила торопливо. — Где? Мой? Сын? — Повисло тягучее молчание. Батюшка и матушка опешили заявлению. Обменялись озадаченными взглядами, и я совсем стала терять терпение. — Сын! Он плачет, понимаете?! Он меня зовёт! Есть хочет! Плохо ему… — слёзы обожгли глаза, меня колотило от отчаянья.
— Доченька, — ко мне матушка подступила с объятиями, да я ловко вывернулась:
— Не говорите, что его было! — почти взвизгнула. Княгиня с таким сочувствием на меня смотрела, что я опять рыкнула: — Где???
— Знать не знаем о сыне, — покачал головой батюшка. — Дочь у тебя, Воль. Аль не твоя?.. Подменили?
— Моя! — уверенно кивнула. — Но двое… их двое было!!!
Родители всё в той же озадаченности пребывали: