– По-моему, можно и поболтать. Если Хью заметит гостей, то не глазами и не ушами.
– Ну, это утешает, – фыркнул Джетт, и Генри в который раз подивился его способности обретать и терять бодрость духа в кратчайшие сроки. – Нет, серьезно, по-моему, у нас есть повод познакомиться!
«Я не могу говорить, – торопливо нацарапала Агата, вытащив из кармана платья свои неизменные таблички и угольную палочку. – Джоанна наложила на меня заклятие молчания».
Генри взял табличку первым и передал остальным.
– Джоанна – в смысле волшебница из сказок? – сурово спросил Эдвард, вернувшись к изучению однообразного горизонта. – Агата, не ври. От тебя год вестей не было, ты просто взяла и исчезла. Все делали ста… В смысле, волновались за тебя! Половина придворных думала, что смерть отца подкосила твое душевное здоровье, вот ты и сбежала. И погибла – девушке одной в большом мире не выжить!
Агата закатила глаза, пользуясь тем, что он не смотрит. Она уже отошла от потрясения и теперь всем своим видом показывала, что девушек недооценивать не стоит, но глаза у нее были красные, лицо осунулось, – наверное, страшно было сидеть одной в своей лавке волшебных предметов, когда мир вокруг начал терять цвета. Да и в приключение она ринулась мгновенно, как человек, ошалевший от одиночества. Но все эти соображения Генри решил держать при себе и спросил только одно:
– Отчего умер твой отец?
«Сердце больное», – написала она.
Ну конечно – раз не было ребенка, которого Освальд мог украсть, Джоанна во дворце не селилась и хранителя казны не убивала. Похоже, оживить мертвых рокировка не помогла, только причины смерти изменились.
– А вторая половина? – вдруг спросил Джетт, ткнув Эдварда пальцем в спину. – Ты сказал: «Половина думала, что она погибла».
Эдвард покосился на Агату.
– Вторая – включая меня, твою мать и всех девушек, которых я подслушал, – думала, что тебя похитил какой-нибудь парень из-за стены, и вы теперь живете долго и счастливо в хижине среди огородов, пасете овечек или чем там еще крестьяне занимаются.
Агата вытаращила глаза и залилась краской.
«НЕТ, – вывела она огромными буквами и сунула табличку под нос всем по очереди, а потом, убедившись, что мысль до них дошла, перевернула табличку и прибавила: – Я одна. Была одна и всегда буду».
– А вот это очень жаль, – вставил Джетт и задергал глазом, будто не мог решить, подмигнуть им или многозначительно поднять бровь.
Генри на секунду прижал руку к лицу и тяжело вздохнул. Он никогда не разберется, как у людей устроены брачные игры.
«Ну, времени с этим разобраться у тебя немного осталось, – флегматично заметил огонь ему на ухо и тут же прибавил: – Ладно, извини, извини. Никак не отвыкну от привычки доводить тебя до белого каления».
– А в дворцовом фольклоре такая красивая история была, – задумчиво протянул Эдвард. – Он – ну, воображаемый красавец-крестьянин – жил себе в скромной хибарке на городской окраине и вот однажды задумал обокрасть королевский дворец. Забрался на стену, а ты гуляла в саду. Пораженный твоей красотой, он едва не упал обратно и решил вместо сокровищ похитить твое сердце.
– О, неплохая история! – оживился Джетт. Агата, кажется, была с ним согласна. – Только вы уж определитесь, горожанин он, крестьянин или грабитель. Это, знаете ли, не одно и то же – хотя откуда вам знать, ваше высочество.
Эдвард наградил его мрачным взглядом через плечо, но Генри поймал себя на том, что в этой версии трудно испугаться Эдварда всерьез, несмотря на его рост, ширину в плечах и размер кулаков. Генри удивило, насколько хмурым, серьезным и издерганным выглядел его Эдвард, его брат, по сравнению с этим прекрасным принцем. Вывод был неутешительный: похоже, источником всех проблем и грусти в жизни Эдварда был он сам. Генри сжал губы, впервые подумав о том, как хорошо, что никто его не помнит. Если бы не рокировка, им так тяжело было бы расставаться, а теперь Эдварду будет все равно, – и это единственный подарок, который Генри мог ему сделать.
Генри вздрогнул, когда Агата подергала его за куртку и сунула ему в руки мелко исписанную табличку. Краем уха он слышал, что ее расспрашивали про Джоанну и заклятие, – и теперь Агата всем по очереди показывала ответ.
«Первая половина была наполовину права: мне было грустно, что отец умер. С мамой не ладим, я сбежала – посмотреть мир, найти себя. На дороге у дворца встретила старушку, она просила поделиться едой, я была дурой, нагрубила. Она превратилась в Джоанну – стала точно как на картинках – и наложила заклятие за мою гордость: буду молчать, пока не выполню условие. Какое – не скажу. Это унизительно, худшее наказание».
– Поцеловать бедняка? – ужаснулся Эдвард, но Агата только фыркнула и покачала головой.
Джетт уже открыл рот, чтобы внести свою лепту в беседу, но тут Генри вскинул руку, и он послушно замер. На чужую силу у Джетта чутье было отличное, и он сразу понял, что Генри – не тот человек, с которым стоит препираться.
– Стойте, – выдохнул Генри. – Видите?
Несколько секунд все бессмысленно всматривались туда, куда он показывал, а потом лоб у Эдварда разгладился.
– Похоже, мы идем, куда надо, – выдохнул он. – Я бы на месте Хью устроил везде бардак, а вокруг себя оставил бы все, как положено.
Среди холмов – а это все же были холмы, не скалы: то, что Генри издали принял за камни, оказалось иссохшими остатками травы, – висел утренний туман, едва заметный на фоне серого неба. Видимо, где-то там была река, и в слабой дымке, клубящейся над ней после ночного холода, мерцал слабый проблеск синего цвета. Он то исчезал, то появлялся, когда бледному солнечному лучу удавалось снова упасть под тем же углом.
– Ух ты, – выдохнул Сван, который не произнес ни слова с тех пор, как они сюда перенеслись.
И все кивнули. Ничто и никогда еще не казалось Генри таким ярким, как этот неверный синий блик. Что-то внутри его поверило, что красок больше не будет, – а теперь пело от радости.
До холмов они добрались со скоростью, которой Генри даже не ожидал, – но, видимо, не только ему хотелось быстрее попасть туда, где остались цвета. Они шли среди черных склонов уже минут десять, когда путь им преградил здоровенный камень с выбитой на нем старинной надписью:
«Дальше не ходить».
– Вы же помните сказку? – пробормотал Джетт. – В Краю изобилия изобилие – просто видимость, там все ядовитое.
– А я в детстве мечтал туда попасть, – дрогнувшим голосом сказал Сван. – Только Хью говорил, что такого обжору, как я, нельзя в такие места пускать: схвачу первую же грушу и отравлюсь.
В этот момент Генри впервые понял, как Свану, наверное, было приятно, что после исчезновения Хью никто его больше не обзывает по десять раз в день.
Сотню шагов спустя им попалась еще одна надпись на камне, которая строго советовала держаться подальше.
– Видимо, предки защитили это место, чтобы никто не лез, – пробормотал Эдвард. – Ох, я даже не знал, как приятно делать что-нибудь запрещенное.
– Будете почаще за стену выходить – узнаете, – фыркнул Джетт и сразу как-то изменился в лице. – Ну, для начала нужно дожить до вечера.
Тишина тут стояла такая, что мягкий плеск воды Генри различил еще издалека. Река оказалась широкой, но сонной: вода ползла бесшумной серой змеей, изредка перекатывая камешки на дне. Иногда в воде мелькали синие и желтые блики, на другой стороне тянулись холмы, и в них кое-где даже хилые зеленые травинки сохранились. Каменное объявление номер три лежало прямо у реки:
«Последнее предупреждение! Войдете в реку – сами виноваты».
– За триста лет она обмелела, ничего не случится, – отмахнулся Эдвард и зашагал вперед.
Но Генри сдвинул его с дороги и пошел первым: он уже много раз убеждался, что предупреждения предков правдивы, какими бы старыми ни были.
Эдвард сделал вялую попытку вернуть себе руководство, но едва не поскользнулся и притих, – видимо, рассудил, что, если в реке окажется что-то опасное, пусть уж лучше Генри наступит на это первым. Но дно было вполне ровным, а вода в самом глубоком месте едва доходила до пояса и даже была не слишком холодной, хотя Агата все равно недовольно зашипела, когда мокрая юбка облепила ноги.
Они успели пересечь реку на треть, когда наконец-то стало ясно, о чем предупреждали каменные надписи. Из-за разницы высот ниже по течению река быстро терялась в тумане, а вот выше по течению можно было любоваться ее ленивым током от самых высоких холмов. Вот оттуда и послышались звуки, которые Генри совсем не понравились: рев воды и грохот камней по дну. Этот шум нарастал слишком быстро: Генри его заметил, а несколько секунд спустя он уже стал устойчивым и мощным. Потом сверху что-то появилось и начало стремительно к ним приближаться, и Генри ошарашенно понял: это вал воды, способный смести на пути что угодно. Вода выгибалась огромной пенной волной и неслась на них, как орел на мышь. Так вот, значит, как предки защитили это место от нежелательных гостей.
– Все назад, – ровным голосом сказал Генри и пошел обратно: если поторопиться, они успеют выбраться, а там придумают что-нибудь.
До другого берега не добежать, а если остаться на месте – их, может, и не убьет, но точно протащит вниз по реке на несколько километров, и тогда вовремя не успеть. Мастера не были жестокими, препятствие было устроено так, чтобы тот, кто все же решит пропустить их воззвания мимо ушей, успел добежать назад после того, как заметит угрозу.
Но Генри не учел одного: с ним четыре спутника разной степени беспомощности, которые совершенно не умеют действовать вместе. Эдвард бросился к дальнему берегу реки с криком: «Успеем!», Джетт побледнел и застыл на месте, бормоча: «Нам конец», Агата попыталась последовать совету Генри, но запуталась в мокрой юбке и упала, а Сван пошел вверх по течению, завороженно бормоча: «О, водный вал, что мог блистать! Прекрасен ты, весне под стать, но цвет свой где-то потерял…» Генри метался, не зная, кого из них ловить первым, и во весь голос орал: «Назад, все назад!», но грохот приближающейся воды заглушал его вопли.