– Летом тут не так уж плохо. Во всяком случае, лучше, чем в тюрьме.
– Вы сидели в тюрьме?
Священник не ответил.
– А кстати, святой отец, почему вы одеты как банковский служащий или респектабельный лавочник? Разве вы не должны походить на санкюлота?
– Там, куда я хожу, безопаснее одеваться так.
– Вы имеете дело со средним классом?
– Не только.
– Выходит, им по душе старые порядки? Я удивлен.
– Рабочий люд очень боится власти, мсье Дантон. Любой. И как всегда, слишком занят тем, чтобы раздобыть себе пропитание.
– И как следствие, перестает заботиться о духовных нуждах?
– Мсье, вы ведь пришли к священнику не для того, чтобы спорить о политике? Кесарю кесарево, остальное меня не касается.
– А меня вы кесарем не считаете, не так ли? Вы не можете утверждать, что выше политики, и при этом выбирать себе кесаря.
– Мсье, вы пришли исповедаться перед тем, как взять в жены дочь церкви. Пожалуйста, не спорьте, потому что в этом споре нельзя выиграть или проиграть. Знаю, вы далеки от этих материй.
– Могу я узнать ваше имя?
– Я отец Кераванан. Служил в Сен-Сюльпис. Приступим?
– Я полжизни не исповедовался. Мне нужно напрячь память.
– Но вы еще так молоды.
– Да, но моя жизнь была наполнена событиями.
– В детстве вас наверняка учили каждый вечер вопрошать свою совесть. С тех пор вы оставили эту практику?
– Надо иногда высыпаться.
Священник печально улыбнулся:
– Возможно, я сумею вам помочь. Вы сын церкви и никогда не исповедовали ту или иную ересь – полагаю, вас можно обвинить в недостатке рвения, однако вы признаёте, что только церковь – единственный путь к спасению?
– Если спасение существует, не вижу иного способа.
– Вы верите в Бога, мсье?
Дантон задумался:
– Да, но… со множеством оговорок.
– Достаточно отвечать односложно. Мы здесь не для того, чтобы обсуждать тонкости. Вы совершаете обряды, которые надлежит совершать католику, или пренебрегаете ими?
– Я их отвергаю.
– А как с теми, кто находится на вашем попечении, – вы заботитесь об их духовном благополучии?
– Мои дети крещены.
– Хорошо. – Казалось, священника было легко уговорить. Он поднял глаза – его острый взгляд застал Дантона врасплох. – Мы могли бы заранее оговорить круг ваших возможных проступков? Убийство?
– Не совсем.
– Вы совершенно в этом уверены?
– Это же церковное таинство, не так ли? А не дебаты в Национальном конвенте.
– Я принимаю ваш аргумент, – сказал священник. – Грехи плоти?
– Да, многие. Как у всех. Супружеская измена.
– Сколько раз?
– Я не веду дневник, святой отец, словно девица, томящаяся от любовной тоски.
– Вы о них сожалеете?
– О грехах? Да.
– Потому что понимаете, что ваши грехи оскорбляют Господа?
– Потому что моя жена умерла.
– Вы демонстрируете то, что принято именовать неистинным раскаянием, происходящим от вашего человеческого представления о наказании и боли, в то время как истинное раскаяние зиждется на любви к Господу. Тем не менее церковь большего не требует.
– Я знаю теорию, святой отец.
– Вы твердо намерены измениться?
– Я намерен хранить верность своей второй жене.
– Тогда перейдем к другим грехам: зависть, может быть, гнев, гордыня…
– А, добрались до смертных грехов. Я виновен во всех семи. Впрочем, лень можете вычеркнуть. Скорее, меня можно обвинить в излишнем рвении. Будь я немного ленивее, список моих грехов был бы короче…
– А скажем, клевета…
– Это не более чем политическая уловка, святой отец.
– И снова напоминаю вам, мсье, что с детства вас предостерегали от двух грехов против Святого Духа: самонадеянности и отчаяния.
– В настоящее время я все больше склоняюсь к отчаянию.
– Вы же понимаете, я не о повседневных бедах, а о духовном отчаянии. О неверии в спасение.
– Нет, это не про меня. Кто знает? Милость Божья неисповедима. Так я себя убеждаю.
– Мсье, то, что вы пришли ко мне, говорит само за себя. Вы на верном пути.
– И куда он меня заведет?
– В конце пути – лик распятого Христа.
Дантон содрогнулся:
– Так вы отпустите мне грехи?
Священник кивнул.
– Я отнюдь не кающийся грешник.
– Господь склонен на многое закрывать глаза. – Священник поднял руку, начертил в воздухе крест, пробормотал отпущение. – Это начало, мсье Дантон. Я сказал вам, что был в тюрьме, – в сентябре прошлого года мне повезло уцелеть.
– И где вы прятались с тех пор?
– Не важно, где я был. Просто знайте, что, когда я вам понадоблюсь, я буду рядом.
– Вчера вечером в якобинском клубе…
– Ничего не хочу слушать, Камиль.
– Все спрашивали: где Дантон? Снова пропал!
– Я занят в комитете.
– М-м-м. Иногда. Не часто.
– Мне кажется, вы не одобряли комитет.
– Я одобряю вас.
– И?
– И если вы будете продолжать в том же духе, вас не переизберут.
– Вам это ничего не напоминает? Когда вы только что женились и хотели побыть с женой? А Робеспьер изводил вас напоминаниями о долге? Я-то думал, вы первый меня поймете. Я собираюсь жениться на дочери Жели.
– Надо же, удивили!
– Мы подпишем брачный контракт через четыре дня. Не взглянете? В том ветреном и безответственном состоянии, в котором, по общему мнению, я пребываю, недолго запутаться в словах. Ошибка может дорого мне стоить.
– Зачем? В нем есть что-то необычное?
– Я передаю ей свою собственность. Целиком. А я буду управлять ею, пока жив.
Наступило долгое молчание. Его прервал Дантон:
– Все так зыбко. Я могу погибнуть. От руки государства. Если я потеряю голову, не вижу оснований терять еще и землю. Почему вы так разъярились?
– Наймите другого адвоката, – рявкнул Камиль. – Я отказываюсь участвовать в вашем упадке и гибели.
И хлопнул дверью.
Пришла Луиза, очень серьезно взглянула Дантону в лицо, вложила свои детские ладошки в его руки.
– Куда ушел Камиль?
– Думаю, к Робеспьеру. Он вечно бежит туда после наших ссор.
Возможно, подумала Луиза, однажды он не вернется. Вслух она этого говорить не стала, поскольку уже поняла, что ее будущий муж – человек во многом ранимый.
– Вы с Камилем хорошо друг друга знаете, – сказала она.
– Порой мне кажется, что слишком. А теперь я хочу кое-что сказать тебе, любовь моя, – нет, ни слова о политике, я хочу тебя предостеречь. Если когда-нибудь я войду в комнату и увижу тебя наедине с Камилем – я тебя убью.
– Если вы когда-нибудь застанете нас с Камилем наедине, один из нас будет мертв.
– Желаю вам счастья, Дантон, – сказал Робеспьер. – Камиль считает, вы сошли с ума, но, Боже правый, полагаю, вы знаете, что делаете. Хотел бы только напомнить, уж извините, что республика ждет от вас иного отношения к государственным обязанностям, чем в последние два месяца.
– А как насчет ваших участившихся болезней, Робеспьер?
– Я не могу на них повлиять.
– Вот и я не могу оставаться холостяком. Мне нужна женщина.
– Заметно, – пробормотал Робеспьер, – но почему это занимает столько времени? Разве нельзя, удовлетворив желание, вернуться к работе?
– Удовлетворив желание! Господи, за кого вы меня держите? Мне нужен дом, жена, дети, благоустроенный быт – я думал, вы понимаете это лучше других.
– Неужели? Напротив, будучи холостяком, я последний, кто способен это понять.
– Всё в ваших руках. У меня сложилось впечатление, что вы цените семейную жизнь. В любом случае, понимаете вы или нет, меня возмущает предположение, будто моя жизнь – общественная собственность.
– Нет нужды злиться.
– Иногда я думаю, вот соберу вещи и уеду, завтра же уеду из города, вернусь туда, откуда я родом, и буду возделывать землю…
– Как сентиментально, – сказал Робеспьер. – За вами это водится, Дантон, вы же знаете. Что ж, я предпочел бы, чтобы вы остались с нами, но бывают особые случаи. Заглянете ко мне перед отъездом? Выпьем пару бокалов.
Робеспьер пересилил искушение оглянуться на ошарашенного Дантона. Порой его так приятно мучить, подумал он, его чувства так неуклюжи, так грубы. Неудивительно, что Камилю не надоело заниматься этим последние десять лет.
Камиль лежал на кровати Робеспьера, закинув руки за голову, и глядел в потолок. Робеспьер сидел за столом.
– Все это очень странно, – заметил он.
– Да. Он мог бы выбрать из дюжины женщин. Она не особенно хороша собой и не принесет ему большого приданого, но она вскружила ему голову, и он совершенно утратил чувство меры. К тому же она из семьи роялистов и одержима религией.
– Нет, я о другом, чуть раньше мы говорили о деле Дюмурье. Впрочем, продолжайте.
– Она вкладывает ему в голову странные идеи.
– Не думаю, что какая-то девчонка способна вложить идеи в голову Дантону.
– В данное время он легко поддается влиянию.
– Вы про роялистские идеи?
– Не совсем, однако он стал мягче. Сказал мне, что не хочет суда над Антуанеттой. Разумеется, он подвел разумное основание – якобы если оставить Антуанетту в живых, ее родня в Европе будет сговорчивее в вопросе мирных переговоров.
– Ее родне нет до нее никакого дела. Если не судить Антуанетту, то трибунал – фарс. Она передала наши военные планы Австрии, она изменница.
– Потом он сказал, что не стоит преследовать людей Бриссо, довольно того, что их изгнали из Конвента. Впрочем, тут вы с ним согласны.
– Только как частное лицо, Камиль. Помните, это только мое личное мнение, а не наставление нации.
– Мои личные и общественные взгляды одинаковы. Будь моя воля, бриссотинцы пошли бы под суд.
– И воля доктора Марата. – Робеспьер перевернул несколько листов. – Мирные переговоры Дантона не принесли заметного успеха?
– Не принесли. Дантон потратил четыре миллиона в России и Испании. Скоро речь пойдет о мире любой ценой. В этом вся его суть. Люди просто не знают. Мир и тишина.