Его кузен покачал головой:
– Робеспьер давно спит – если заседание комитета не затянулось. Но это не значит, что вы могли позволить себе проиграть процесс.
– Упаси Бог. – Фукье положил руку Камилю на плечо, и они вышли в морозный рассвет. Полицейский отсалютовал им.
– Следующая крупная цель – Бриссо и вся его братия, которой нам удалось прищемить хвост. Я строю свое обвинение на вашей статье «Тайная история» и других, которые вы посвятили Бриссо после того, как поссорились из-за дел на бирже. Отличные статьи – если не возражаете, я использую некоторые из ваших фраз. Надеюсь, вы будете в суде, чтобы разделить со мной славу.
Подумай о днях после взятия Бастилии: Бриссо в конторе Камиля, присел на край стола. Врывается Теруань и одаривает его смачным поцелуем. Он был моим другом, думает Камиль, затем эти спекуляции на бирже, и неожиданно наши пути разошлись, он отнесся к этому слишком серьезно, а я не выношу критики. Камиль знает это за собой, как и то, что может внезапно вспыхнуть или замкнуться, нападать или… или что?
– Антуан, – говорит он кузену, – кажется, я знаю все способы нападения, но совсем не умею защищаться.
– Да будет вам, – сказал прокурор.
Он ни в малейшей степени не понимал, о чем толкует его кузен, но ему это было не в новинку. Он взъерошил Камилю волосы. Тот отпрянул, словно от осы, но Фукье не обиделся. Он пребывал в благодушном настроении, вспоминая о бутылке вина, которую задумал открыть, когда все закончится, – он старался не пить во время важных процессов. Впрочем, Фукье боялся, что сегодня не уснет или, того хуже, вернутся обычные кошмары. Возможно, кузен, с которым он действительно виделся редко, захочет посидеть и поговорить. Для двух выходцев из провинции, подумал Фукье, мы за эти дни добились немало.
На следующее утро после одиннадцати Анри Сансон вошел в камеру, чтобы совершить положенные приготовления. Он был сыном человека, который казнил ее мужа. Она надела белое платье, легкую шаль, черные чулки и туфли цвета сливы на высоких каблуках, которые бережно хранила все время заключения. Палач связал ей руки за спиной и отрезал волосы, которые, если верить служанке, она сочла нужным уложить надлежащим образом для встречи с судьей и присяжными. Она не сдвинулась с места, и Сансон не позволил стали коснуться ее шеи. Спустя несколько секунд пряди цвета меда, ныне почти седые, лежали на полу камеры. Он подобрал их, чтобы сжечь.
Повозка ждала во дворе. Это была обычная тележка для перевозки дров, поперек которой прибили доски, чтобы сидеть. При виде повозки она потеряла самообладание, ахнула от страха, но не заплакала. Затем попросила палача на время развязать ей руки и присела на корточках у стены, чтобы помочиться. Руки снова связали, ее посадили в тележку. Из-под остриженных волос и простого белого чепца усталые глаза искали сочувствия на лицах. Дорога к месту казни заняла час. Все это время она молчала. Когда она поднималась по ступеням, ее поддерживала равнодушная рука человека, которому заплатили. Ее тело начало содрогаться, ноги подкосились. В слепом ужасе она наступила на ногу палачу.
– Прошу прощения, мсье, – прошептала она. – Я нечаянно.
Спустя несколько минут после полудня ее голову отсек нож гильотины: «величайшая радость из всех, что когда-либо переживал Папаша Дюшен».
Глава 10Маркиз призывает(1793)
Оба монарха мертвы, тиран и жена тирана. Кажется, теперь пора почувствовать внутреннюю свободу, но Люсиль ее не чувствует. Она расспрашивала Камиля о последних часах королевы, хотела знать, заслужила ли та место в истории, но он отказывался говорить. В конце концов Камиль заявил, что ни за что на свете не станет присутствовать при казни. Лицемер, заявила Люсиль, ты должен пойти туда и взглянуть на дело рук своих. Он бросил на нее яростный взгляд. Я знаю, как умирают люди, сказал Камиль, отвесил ей старорежимный поклон, преувеличенно низкий и ироничный, взял шляпу и вышел. Он редко ссорился с Люсиль, но мог отомстить ей, таинственно исчезнув на несколько минут или дней.
На сей раз Камиль вернулся через час: можем ли мы устроить званый ужин? Могли бы предупредить заранее, ядовито заметила Жанетта. Впрочем, если вы не нуждаетесь в деньгах и знаете, к кому обратиться, накрыть хороший стол не составит труда. Камиль снова пропал; именно Жанетта, уйдя за покупками, узнала, что они празднуют. До Конвента дошли слухи, что после долгого и кровопролитного сражения при Ваттини австрийцы разбиты наголову.
Поэтому вечером они поднимали бокалы за последнюю победу и новых командиров. Обсуждали успехи в борьбе с повстанцами Вандеи и мятежниками Лиона и Бордо.
– По-моему, республика благоденствует, – сказала она Эро.
– Да, это добрые вести, – хмуро ответил тот.
Эро выглядел озабоченным – он попросил комитет направить его в Эльзас вслед за Сен-Жюстом и вскоре, возможно уже завтра, должен был отбыть на фронт.
– Зачем вы уезжаете? – спросила Люсиль. – Мы будем скучать. Я так рада, что вы пришли, думала, вы заседаете в комитете.
– В последнее время я не слишком часто туда захаживаю. При мне они рта не раскрывают – в газетах и то больше пишут.
– Они вам не доверяют? – Люсиль выглядела встревоженной. – Что случилось?
– Спросите у вашего мужа. Неподкупный к нему прислушивается.
Через несколько минут он поднялся, поблагодарил хозяйку, объяснив, что должен собираться в дорогу. Камиль встал и поцеловал его в щеку.
– Поскорее возвращайтесь. Мне будет не хватать нашего привычного обмена колкостями.
– Вряд ли я вернусь скоро. – Голос Эро звучал напряженно. – По крайней мере на фронте я буду полезен, буду видеть врага и знать, кто он. Париж становится логовом падальщиков.
– Простите меня, – сказал Камиль. – Я только отнимаю ваше время. Вы вернете мне поцелуй?
– Клянусь, – заметил кто-то, – если бы вы двое поднимались на эшафот, вы и тогда умудрились бы поспорить, кому быть первым.
– Думаю, у меня будет преимущество, – сказал Камиль. – Хотя понятия не имею, что в данном случае считать преимуществом. Порядок казни определяет мой кузен.
Кто-то поперхнулся, кто-то резко опустил бокал. Вспыхнувший Фабр вскинул глаза.
– Нашли над чем смеяться, – сказал он. – Это вопиюще безвкусно и совершенно не забавно.
Наступило молчание, которое прервал Эро, коротко попрощавшись. После его ухода разговор вернулся к прежнему тону вымученной веселости, который задавал Фабр. Разошлись рано. Позже, лежа в кровати, Люсиль спросила:
– Что случилось? Наши званые ужины всегда имели успех.
– Что ж, – ответил Камиль, – полагаю, это конец цивилизации, какой мы ее знали. – Затем устало добавил: – Видимо, причина в отсутствии Жоржа.
Он отвернулся от Люсиль, но она знала, что он не спит, прислушивается к звукам ночного города: черные глаза вглядываются во тьму.
Что-то пошло не так, рассуждала она. По крайней мере, после того как Сен-Жюст покинул Париж, Камиль стал чаще общаться с Робеспьером. Робеспьер понимает его, он разберется, в чем дело, и объяснит ей.
На следующий день Люсиль навестила Элеонору. Даже если она и впрямь любовница Робеспьера, это не сделало ее счастливее и уж точно не сделало любезнее. Элеонора свела разговор к обсуждению Камиля.
– Он, – промолвила она с отвращением, – может заставить Макса делать все, что ему заблагорассудится, никто больше на такое не способен. Макс всегда вежлив и вечно занят. – Она наклонилась к Люсиль, пытаясь выразить свою душевную муку. – Встает рано, садится за письма. Затем идет в Конвент. Потом в Тюильри по делам Конвента. После отправляется к якобинцам. В десять вечера заседание комитета. Возвращается под утро.
– Он себя не жалеет. Но чего вы от него ждали? Он такой.
– Он никогда на мне не женится. Говорит, как закончится нынешний кризис, но он никогда не закончится, вы согласны, Люсиль?
Несколько недель спустя Люсиль с матерью встретили на улице Анну Теруань. Они не сразу ее признали. От былой привлекательности не осталось и следа. Она исхудала, а щеки запали так, словно она лишилась всех зубов. Анна прошла мимо – что-то промелькнуло в ее лице, но с ними не заговорила. Анна вызывала у Люсиль жалость – жертва времени.
– Никто больше не назовет ее красавицей, – заметила Аннетта и улыбнулась. Последние ее дни рождения проходили, как она выражалась, незаметно. Мужчины в большинстве своем по-прежнему смотрели на нее с интересом.
Она продолжала видеться с Камилем в дневные часы. Теперь он старался держаться подальше от Конвента. Многие монтаньяры выполняли различные миссии за пределами столицы, многие депутаты правого крыла, голосовавшие против казни короля, оставили дела государства и сбежали из Парижа. Более семидесяти депутатов подписали протест против изгнания Бриссо, Верньо и остальных; теперь они сидели в тюрьме, и только забота Робеспьера спасала их от трибунала. Франсуа Робер был опозорен, Филипп Эгалите ожидал суда, Колло д’Эрбуа усмирял мятежников в Лионе. Дантон наслаждался деревенским воздухом. Сен-Жюст и муж Бабетты Филипп Леба отбыли в действующую армию. Робеспьер пропадал в Тюильри по делам комитета. Камиль и Фабр устали считать пустые места на скамьях. Не осталось ни тех, к кому они испытывали симпатию, ни тех, с кем привыкли переругиваться. Да и Марат был мертв.
Теруань пришла на улицу Кордельеров через несколько дней после званого ужина. Одежда висела на ней, она выглядела грязной и отчаявшейся.
– Я хочу видеть Камиля, – заявила она.
Во время разговора Анна отворачивалась, словно одновременно вела монолог, который собеседника не касался. Камиль услышал ее голос; до ее прихода он праздно сидел, уставившись в пространство перед собой.
– Я гляжу, моя дорогая, – заметил Камиль, – вы окончательно подурнели. Если это все, что осталось от ваших женских чар, то раньше вы мне нравились больше.
– Ваши манеры, как всегда, образец совершенства, – сказала Теруань, глядя на стену. – Что это? Вот эта гравюра. Кажется, этой женщине собираются отрубить голову?