– Откуда вам знать? Вы там не бывали.
Робеспьер моргнул.
– Ну, я рассуждаю логически. Я не могу уследить за всем. И у меня нет времени ходить по театрам. Однако вернемся к теме. Поймите, то, что творилось, мне лично не по душе, но политически я вынужден был признать, что это необходимо. Будь тут Камиль, он стал бы спорить, но Камиль – теоретик, а мне пришлось смириться с некоторыми вещами… насколько возможно. По моему мнению… внешние дела налаживаются, но сохраняется напряженность внутри страны. Остались мятежники в Вандее, столица кишит заговорщиками. Революция по-прежнему в опасности.
– Так какого черта вы хотите?
Робеспьер бросил на него беспомощный взгляд:
– Не знаю.
– Не пора ли над этим задуматься?
– Я не знаю, как поступить. Меня окружают люди, которые утверждают, что знают решения, но по большей части лишь умножают жертвы. У нас сейчас больше фракций, чем до изгнания Бриссо. Я пытаюсь развести их, не дать им уничтожить друг друга.
– Если вы захотите остановить казни, на кого вы можете рассчитывать в комитете?
– Я уверен в Робере Ленде и, вероятно, в Кутоне и Сент-Андре. Возможно, в Барере – никогда не знаешь, что у него на уме. – Робеспьер начал загибать пальцы. – Колло и Бийо-Варенн будут против любого смягчения.
– Господи, – задумчиво протянул Дантон. – Гражданин Бийо, здоровяк Бийо. Году в восемьдесят шестом – восемьдесят седьмом он захаживал ко мне в контору, и я поручал ему составлять черновики ходатайств, чтобы не дать бедняге умереть с голоду.
– Не сомневаюсь, он вам этого никогда не простит.
– А как насчет Эро? – спросил Дантон. – Вы забыли про Эро.
– Нет, не забыл. – Робеспьер отвел глаза. – Он больше не пользуется нашим доверием. Надеюсь, вы разорвете с ним отношения?
Бог с ним, подумал Дантон, Бог с ним.
– Сен-Жюст?
Робеспьер помедлил.
– Он решит, что это слабость.
– Вы не можете на него повлиять?
– Я попробую. Он достиг впечатляющих успехов в Страсбурге. Теперь он решит, что знает, куда идти. Что значат несколько жизней в Париже для того, кто побывал на поле битвы? Что до остальных, то их я уговорю.
– Избавьтесь от Колло и Бийо-Варенна.
– Невозможно. За ними стоят люди Эбера.
– Значит, избавьтесь от Эбера.
– И мы снова возвращаемся к политике террора. – Робеспьер поднял глаза. – Дантон, вы до сих пор не высказали свою позицию. У вас должно быть мнение по этому вопросу.
Дантон рассмеялся:
– Вы не были бы так в этом уверены, знай вы меня получше. Я повременю. Полагаю, вы тоже.
– Но вы сознаете, что, стоит вам появиться на публике, вас немедленно атакуют? Эбер намекнул, что ему кое-что известно о ваших бельгийских авантюрах. Боюсь, никто не поверил в вашу болезнь. Говорили, вы эмигрировали в Швейцарию, прихватив неправедно нажитые доходы.
– Тем более нам стоит держаться друг друга.
– Я готов защищать вас при любой возможности. Пусть Камиль что-нибудь напишет. Отвлечется от грустных мыслей. Я говорил ему держаться подальше от судов. Он очень чувствителен, не правда ли?
– Вы говорите так, словно вас это удивляет. Словно вы познакомились неделю назад.
– Меня всегда поражает сила его чувств. Камиль необуздан. Он как стихийное бедствие.
– Это может быть полезным качеством, а может раздражать.
– Как вы циничны, Дантон.
– Циничен? Может быть.
– Вы же не относитесь цинично к его привязанности?
– Напротив, я ценю ее. Я не упускаю возможностей.
– Мы давно заметили у вас эту черту.
– Что это за монаршье «мы»?
– Я имел в виду себя и Камиля.
– Так вы меня обсуждаете?
– Мы обсуждаем всех и вся. Впрочем, вам это известно. На свете нет никого ближе, чем мы с Камилем.
– Принимаю ваш упрек. Наши дружбы с Камилем особенные. Да все его дружбы были такие!
– Не понимаю, как они могли быть такими.
– Вы не желаете знать.
Робеспьер положил подбородок на руку.
– Вы правы. Ради сохранения дружбы с Камилем я на многое закрываю глаза. Так со всем в моей жизни. С утра до ночи я плачу: «Не говорите мне» или «Замети́те это под ковер, прежде чем я войду».
– Не думал, что вы так хорошо в себе разбираетесь.
– Знаю. Сам я не лицемер, но поощряю лицемерие в других.
– А что вам остается. Робеспьер не лжет, не жульничает и не ворует, не напивается и не блудит – сверх меры. Он не гедонист, не прохвост и никогда не нарушает обещаний. – Дантон усмехнулся. – Но какой прок от этих добродетелей? Люди не пытаются вам подражать. Вместо этого они предпочитают водить вас за нос.
– Они? – мягко отозвался Робеспьер. – Скажите лучше «мы», Дантон. – И улыбнулся.
Максимилиан Робеспьер, тайная записная книжка:
В чем наша цель?
Использование конституции во благо народа.
Кто нам противостоит?
Богатые и продажные.
Каковы их методы?
Клевета и лицемерие.
Что заставляет их прибегать к этим методам?
Невежество простого народа.
Когда народ станет образованным?
Когда ему будет хватать еды и когда богачи и правительство перестанут платить продажным перьям и языкам, чтобы те обманывали простых людей, когда они разделят с народом его интересы.
Когда это случится?
Никогда.
Фабр. Что вы сделаете?
Дантон. Я не дам вас унизить. Это отразилось бы на моем положении.
Фабр. Но каков ваш план – у вас есть план?
Дантон. Есть, но вам незачем болтать о нем по всему городу. Я хочу примириться с правым крылом Конвента. Робеспьер считает, нам следует объединиться, и он прав. Патриоты не должны изводить друг друга.
Фабр. Думаете, они простят вам отрезанные головы своих товарищей?
Дантон. Камиль запустит газетную кампанию с призывами к милосердию. Итогом должны стать мирные переговоры, более свободная экономика и возврат к конституционному правлению. Это большая программа, и ее невозможно осуществить в стране, которая разваливается на части, поэтому мы должны усилить комитет. Поддержать Робеспьера, избавиться от Колло, Бийо-Варенна и Сен-Жюста.
Фабр. Вы признаете, что ошибались? Прошлым летом вам не следовало отказываться от места в комитете.
Дантон. Да, мне следовало прислушаться к вашим словам. Что ж, сначала признать свои ошибки, потом их исправить. Все мы ошибались, считая Эбера бездарным писакой. Прежде чем мы осознали свою ошибку, он подгреб под себя министров и генералов, не говоря уже о толпе. Чтобы его сокрушить, потребуются смелость и удача.
Фабр. А затем мы остановим террор?
Дантон. Да, все слишком далеко зашло.
Фабр. Согласен. Мне не нравится, что Вадье дышит мне в затылок.
Дантон. А больше вас ничто не волнует?
Фабр. Да бросьте вы. А вас? Вы же не смягчились?
Дантон. А разве нет? Кто знает. Как бы то ни было, я всеми силами стараюсь примирить свои интересы с интересами нации.
Фабр. Вас больше не тянет править страной, Жорж-Жак?
Дантон. Не знаю. Я еще не решил.
Фабр. Господи, так решайте быстрее. Иначе окажетесь один против всех. Это опасно. Соберитесь с мыслями. Не спите на ходу, иначе вы всех нас погубите. Кажется, вы не слишком рветесь в бой. Вы не похожи на себя прежнего.
Дантон. Это все Робеспьер, он сбивает меня с толку. Он все время подстраховывается.
Фабр. Ну… попробуйте задобрить Камиля.
Дантон. Я вот что думаю… если Камиль влипнет в неприятности – я хочу сказать, в новые неприятности, – Робеспьеру придется его защитить, и таким образом он себя свяжет.
Фабр. Хорошая идея.
Дантон. Что бы ни сотворил Камиль, Робеспьер все уладит.
Фабр. Никаких сомнений.
Фабр д’Эглантин:
Когда твое полное имя содержит в себе ложь, приходится ежеминутно убеждать себя в собственном существовании и вечно искать поводы самоутвердиться.
Когда Ост-Индская компания потерпела крах, я держался в стороне, набивая себе цену. Когда цена стала высокой, я совершил преступление. Но преступление ничтожное. Потерпите, дайте мне высказаться. Могу я рассчитывать на вашу снисходительность и доброжелательность? Видите ли, дело не только в деньгах.
Я хотел, чтобы мне говорили: вы влиятельный человек, Фабр! Я хотел знать, насколько высокую цену готовы заплатить за мое покровительство. Они покупали не мою финансовую проницательность, отнюдь нет. Камиль как-то заметил, что там, где у других мозги, у меня театральный грим и стопка потрепанных страниц из суфлерской будки. Меня же всегда удивляло, как жизнь порой воспроизводит избитые театральные сюжеты. Покупали мое влияние, статус близкого друга Дантона. Уверен, они считали, что косвенно покупают его самого. К тому же мои коллеги по афере и раньше имели с ним дело. Не думайте, будто Ост-Индская история произошла на пустом месте. Подлог стал естественным продолжением валютных спекуляций и жульнических армейских контрактов. Только этот маленький шаг был незаконен, а людям вроде меня во времена, подобные нашим, преступать закон, любой закон, нельзя ни при каких обстоятельствах. И теперь глупый поэт по одну сторону, а Дантон и товарищ Неподкупного по детским играм – по другую, и вполне довольны собой.
Боюсь, мне не выпутаться. Был момент – вы могли его пропустить, – когда мы с Дантоном отреклись от личных интересов. Я говорю «момент», имея в виду те несколько секунд, когда принимаешь решение. Не стану утверждать, будто и потом мы действовали в том же ключе, что мы изменились в лучшую сторону. Когда мы замышляли, как выиграть сражение при Вальми, мы сказали себе, что никогда об этом не проговоримся, даже ради спасения собственной жизни.
И когда мы признались друг другу, что есть нечто, чего мы делать не станем, мы обратились к саморазрушению, словно пьяницы на утро после попойки. Ибо человеку беспринципному каждое его убеждение обходится в двойную ц