Внезапно Дантон разъярился:
– Будьте осторожнее, чтобы Камиль не погубил вас.
– Что вы имеете в виду?
– Эбер разгуливает по городу, хихикает и рассказывает всем и каждому, что ваша дружба особенная.
– Разумеется, она особенная.
Он не понимает или отказывается понимать? Это его оружие, профессиональная, тщательно культивируемая глухота.
– Эбер продолжает расследовать частную жизнь Камиля.
Робеспьер выбросил руку вперед, ладонью к Дантону – жест вышел таким театральным, словно его обучал Фабр.
– Такой будет ваша статуя, – сказал Дантон, – именно в этой позе. Бросьте, вы понимаете, о чем я. Я знаю, во времена Аннетты вас не было, но ваш друг доставил нам немало веселых минут, днем домогаясь хозяйки в ее гостиной, а вечером предаваясь на острове Сите противоестественным утехам среди купчих и закладных. Вы не знакомы с мэтром Перреном? Разумеется, были и другие. – Дантон рассмеялся. – Сотрите это выражение с лица – никому в голову не придет, что Камиль мог положить на вас глаз. Ему по душе крупные некрасивые мужчины, охочие до женщин. Он хочет того, чего не может получить. Во всяком случае, так это видится мне.
Робеспьер потянулся за пером, затем передумал и оставил перо лежать на столе.
– Вы пьяны, Дантон? – спросил он.
– Нет. Не больше, чем обычно в это время дня. А что?
– Я решил, что вы пьяны. Это объяснило бы ваши слова. – За голубоватыми стеклами очков глаза Робеспьера метнулись к лицу Дантона, и тут же он отвел взгляд. Внезапно с его лица сошли все чувства, как кожу отделили от костей, а черты так истончились, что казались вырезанными в чистом воздухе. – По-моему, вы отклонились от темы. Мы говорили о Фабре. – И он снова потянулся к перу, как будто не мог с собой совладать.
(Робеспьер, частные дневники: «Дантон с презрением отзывался о Камиле Демулене, обвиняя его в тайном и постыдном пороке».)
– Итак, что вы решили? – Его голос звучал бесстрастно, словно Господь говорил со скалой.
– Чего вы от меня ждете? Я не отрекусь от Фабра, что за глупое слово.
– Он был вашим близким партнером. Непросто себя перебороть.
– Он был моим другом.
– Вот как, другом. – Робеспьер слабо улыбнулся. – Я знаю, как вы цените друзей; впрочем, осмелюсь заметить, он не подвержен порокам Камиля. На кону – безопасность государства, Дантон. Патриот должен ставить безопасность государства выше жены, детей и друзей. Сейчас не время разводить сантименты.
Дантон всхлипнул, и слезы брызнули у него из глаз. Он вытер лицо и поднял влажные пальцы. Пытался что-то сказать, но не смог.
(Максимилиан Робеспьер, частные дневники: «Дантон вел себя странно, проливая театральные слезы… в доме Робеспьера».)
– Это лишнее, – заметил Робеспьер. – И бессмысленно.
– Вы калека, – усталым, ровным голосом сказал наконец Дантон. – Не Кутон, а вы. Знаете, Робеспьер, что с вами не так? Вы никогда себя не спрашивали, что Господь упустил, создавая вас? Я привык смеяться над вами, говоря, что вы импотент, но вам не хватает не только яиц. Я порой спрашиваю себя, вы настоящий? Вы ходите, говорите, но бьется ли в вас жизнь?
– Я живой. – Робеспьер посмотрел в пол. Словно нервный свидетель в суде, соединил кончики пальцев. – Живой. Уж какой есть.
– Что случилось, Дантон?
– Ничего не случилось. Мы не договорились насчет Фабра. Разговор, – он задумчиво опустил кулак на ладонь, – не принес результата.
Пять тридцать утра, улица Конде: в дверь заколотили, и Аннетта, не желая ничего слышать, натянула одеяло на голову. В следующее мгновение она села, резко проснувшись. Затем вскочила с кровати: что там, что случилось?
С улицы доносились крики. Она потянулась за шалью. Были слышны тревожные голоса Клода и ее служанки Элизы, круглощекой бретонской девицы, суеверной, дерзкой, неуклюжей и плохо понимающей по-французски. Сейчас она заглянула в дверь и сказала:
– Пришли люди из округа. Хотят знать, где ваш любовник, говорят, нечего нам зубы заговаривать, мы не вчера на свет родились.
– Мой любовник? Хочешь сказать, им нужен Камиль?
– Никто вас за язык не тянул, мадам, – ухмыльнулась Элиза.
Девушка была в ночной рубашке, в руке она сжимала чадящий огарок свечи. Протискиваясь мимо, Аннетта задела свечу, которая выпала из рук служанки и погасла, коснувшись пола. Вслед ей раздался недовольный голос:
– Это был мой огарок, а не ваш.
В кромешной тьме Аннетта с кем-то столкнулась. Чья-то рука вцепилась ей в запястье. На Аннетту дохнуло перегаром.
– Кого это мы поймали?
Она попыталась выдернуть руку, но незнакомец только крепче сжал ее запястье.
– Да это же мадам, в одном исподнем.
– Хватит, Жанно, – произнес другой голос. – Скорее дайте нам свет.
Кто-то распахнул ставни. Свет факела с улицы царапал стены. Элиза принесла еще свечей. Жанно отступил назад и осклабился. На нем была грубая мешковатая одежда истинного санкюлота и алый колпак с вязаной трехцветной кокардой, натянутый до бровей. Он выглядел таким мужланом, что в иные времена при взгляде на него Аннетта не удержалась бы от смеха. Но теперь полдюжины мужчин столпились в ее гостиной, разглядывая стены, потирая замерзшие руки и сквернословя. Вот он, ваш народ, подумала Аннетта. Возлюбленный Максом народ.
Человек, осадивший Жанно, выступил вперед. Это был юноша с мышиным лицом, в потрепанном черном сюртуке и с пачкой бумаг в руке.
– Здоровья и братства, гражданка. Мы представители секции Муция Сцеволы. – Он взмахнул перед ее лицом верхней бумажкой. «Секция Люксембург» было вычеркнуто, а ниже чернилами вписано новое название. – У меня, – он покопался в бумагах, – есть ордер на арест Клода Дюплесси, государственного служащего в отставке, проживающего по этому адресу.
– Что за глупость, – сказала Аннетта. – Это ошибка. В чем его обвиняют?
– В заговоре, гражданка. У нас есть ордер на обыск и изъятие подозрительных бумаг.
– Как вы посмели явиться сюда в такой час…
– Когда Папаша Дюшен не в духе, – сказал один из мужчин, – лучше не дожидаться утра.
– Папаша Дюшен? Ясно. Хотите сказать, Эбер не посмел тронуть Камиля, поэтому прислал вас с вашей шайкой запугивать мою семью. Давайте сюда бумаги, я хочу посмотреть на ваш ордер.
Она попыталась выхватить у него бумаги. Защищаясь, чиновник отступил назад. Один из санкюлотов поймал ее вытянутую руку, а другой рукой стянул с нее шаль и полуобнажил грудь. Аннетта вырвалась и снова завернулась в шаль. Ее трясло, однако – и она надеялась, что они это видят, – трясло от ярости, не от страха.
– Вы и есть Дюплесси? – спросил чиновник, глядя ей через плечо.
Клод был одет, выглядел ошарашенным, а из комнаты за его спиной доносился слабый запах жженой бумаги.
– Вы обращаетесь ко мне? – Его голос слегка дрогнул.
Чиновник махнул ордером.
– Быстрее. Некогда тут рассиживаться. Эти граждане хотят покончить с обыском и успеть домой к завтраку.
– Они заслуживают скорого завтрака, – сказал Клод. – Вломились в мирный дом, разбудили и напугали мою жену и слуг. Куда вы меня намерены вести?
– Собирайте вещи, – сказал чиновник. – И не задерживайтесь.
Клод сдержанно кивнул и развернулся.
– Клод! – воскликнула Аннетта. – Клод, помни, я люблю тебя.
Он угрюмо кивнул ей через плечо. Вслед Клоду неслись скабрезности, но уловка сработала, и, пока санкюлоты скалились, он захлопнул дверь. Аннетта слышала, как ключ повернулся в замке, затем раздалось пыхтение, когда они навалились на дверь.
Она обернулась к чиновнику:
– Как ваше имя?
– Это не имеет значения.
– Уверена, что имеет, но я узнаю сама, и вы поплатитесь за свое поведение. Начинайте ваш обыск. Вы ничего не найдете.
– Что они за люди? – спросил один из мужчин Элизу.
– Безбожники, мсье, и очень заносчивые.
– Она и впрямь того, ну, с Камилем?
– Это всем известно, – ответила Элиза. – Они часами сидят, запершись. Она говорит, читают газеты.
– А что старик?
– А ничего.
Мужчины рассмеялись.
– Мы могли бы увести тебя с собой, – сказал один из них. – Расспросить тебя кое о чем. Держу пари, ты бы рассказала нам немало забавного.
Он протянул руку, ощупал ткань ее ночной рубашки и дернул Элизу за сосок. Служанка взвизгнула в притворном страхе.
Как будто настоящего недостаточно, подумала Аннетта. Она взяла чиновника за локоть:
– Держите своих людей в рамках приличия. Или у них есть ордер, чтобы заигрывать с моими служанками?
– Говорит совсем как сестра Капетовой женки, – заметил Жанно.
– Это произвол, и можете не сомневаться, через несколько часов его будут обсуждать в Конвенте.
Жанно сплюнул в камин, к сожалению, весьма неточно.
– Адвокатская шайка, – сказал он. – Революция? Это? Придется подождать, пока изведут всех жуликов.
– При нынешних темпах, – заметил чиновник, – ждать осталось недолго.
Вернулся Клод, за ним по пятам следовали два санкюлота. Он надел теплый плащ и принялся медленно и аккуратно натягивать новые перчатки.
– Вообрази, – сказал он, – меня обвинили в том, что я будто бы сжег бумаги. Еще поразительнее, что все это время они держались между мной и окном, а внизу стоял гражданин с пикой. Словно человек моих лет будет прыгать со второго этажа, чтобы убиться им на радость.
Один из санкюлотов взял его под руку. Клод сбросил его ладонь.
– Я пойду сам, – сказал он. – А теперь позвольте мне попрощаться с женой.
Рукой в перчатке он поднес ее пальцы к губам.
– Не плачь, – сказал Клод. – Не плачь, моя Аннетта. Дай знать Камилю.
На другой стороне улицы стояла сияющая новенькая карета, в темноте сверкали глаза. Занавески были наглухо задернуты.
– Какая досада, – сказал Папаша Дюшен, печник. – Либо ночь выдалась неудачной, либо слухи оказались неточны. А слухов ходит немало, разных, есть из чего выбирать. Стоило встать ни свет ни заря, чтобы вытащить Камиля из теплой кровосмесительной постели. Я надеялся, нам удастся арестовать его за н