– Он знает всех в округе Кордельеров. Выражается предельно ясно, обладает сильным характером. Его суждения нельзя назвать радикальными, однако его можно переубедить.
Лакло поднял глаза:
– Вижу, вы о нем хорошего мнения.
Камиль вспыхнул, словно его уличили в мелком мошенничестве. Склонив голову набок, Лакло разглядывал его проницательными голубыми глазами.
– Я его помню. Огромный уродливый тип, чем-то напоминающий Мирабо. Камиль, ну почему у вас такие специфические вкусы?
– Я не могу отвечать на все ваши вопросы одновременно, Лакло. Мэтр д’Антон в долгах.
Лакло довольно улыбнулся, словно решил трудную задачку. Он исходил из того, что должника можно соблазнить относительно небольшой суммой, а тому, кто в деньгах не нуждается, придется дать больше, чтобы удовлетворить его алчность. Герцогские сундуки были полны, совсем недавно в знак доброй воли он получил некую сумму от прусского посла, чей господин искал повода досадить правящему французскому монарху. Однако даже герцогские сундуки не бездонны. Лакло любил выгадывать по мелочам. Со сдержанным интересом он размышлял о д’Антоне.
– Сколько стоит его хорошее расположение?
– Я улажу этот вопрос, – заверил его Камиль. – Большинство людей попросили бы комиссию, но в данном случае из уважения к герцогу я от нее отказываюсь.
– Вы слишком самоуверенны, – раздраженно заметил Лакло. – Я не заплачу, пока не буду уверен, что ему можно доверять.
– Да бросьте, кому из нас можно доверять? По крайней мере, если послушать вас. Поторопитесь, Лакло, пока ситуация не вышла из-под контроля. Если двор опомнится и начнет давать сдачи, ваши друзья побегут пачками.
– Порой мне кажется, – заметил Лакло, – что вы принимаете интересы герцога не слишком близко к сердцу.
– Некоторые из нас задумываются, какие планы у вас на тех, кто принимает интересы герцога не слишком близко к сердцу?
Камиль ждал. Лакло думал: как насчет билета в один конец до Пенсильвании? Тебе понравится жить среди квакеров. Или ты предпочитаешь, чтобы тебя бросили в Сену? Он сказал:
– Держитесь герцога, мальчик мой. И тогда, обещаю, все у вас будет хорошо.
– В этом можете не сомневаться. – Камиль откинулся на спинку кресла. – Вам не приходило в голову, Лакло, что это вы помогаете мне с моей революцией, а не наоборот? Что это похоже на роман, в котором персонажи взбунтовались и оставили автора на бобах.
Лакло ударил по столу кулаком и повысил голос.
– Хотите ускорить события? – сказал он. – Хотите, чтобы последнее слово осталось за вами?
– Лакло, на вас все смотрят.
Все было сказано. На прощание Лакло извинился. Он злился, что утратил самообладание в разговоре с дешевым памфлетистом и его извинение было покаянием. Уходил он с самым любезным выражением на лице. Камиль смотрел ему вслед. Пора с этим завязывать, думал он. Скоро у меня не останется души, чтобы продать ее, когда поступит по-настоящему достойное предложение. Он поспешил к д’Антону, порадовать его счастливой вестью, что ему готовы предложить взятку.
Одиннадцатое июля. Камиль в комнатах Робеспьера в Версале.
– Мирабо потребовал от короля вывести войска из Парижа, – сообщил он. – Людовик не станет этого делать, однако войска ненадежны. Партия королевы пытается скинуть мсье Неккера. А теперь и король говорит, что отправит Национальное собрание в провинцию.
Робеспьер писал письмо Огюстену и Шарлотте. Он поднял глаза от стола:
– Генеральные штаты, так он их все еще называет.
– Вот я и зашел узнать, собираете ли вы вещи.
– И в мыслях не было. Я только что обустроился.
Камиль бродил по комнате:
– Вы очень спокойны.
– Я учусь терпению, ежедневно выслушивая ахинею на заседаниях Национального собрания.
– А вы не слишком высокого мнения о коллегах. Вы ненавидите Мирабо.
– Не преувеличивайте мои заслуги. – Робеспьер отложил перо. – Камиль, идите сюда, дайте на вас посмотреть.
– Зачем? – нервно спросил Камиль. – Макс, скажите, что я должен делать. Мои принципы смягчаются. Республика? Граф над ней смеется. Заставляет меня писать, диктует, что именно, и не отпускает от себя ни на шаг. Каждый день я сижу рядом с ним за ужином. Еда превосходная, вино и застольная беседа выше похвал. – Он раскинул руки. – Он меня портит.
– Не будьте неблагодарным, – неожиданно сказал Робеспьер. – Он вывел вас в люди, а это то, в чем вы нуждались. Вы должны быть там, а не здесь. Я не сумею дать вам того, что сумеет дать он.
Робеспьер знает, почти всегда знает, чем закончится дело. Камиль умен и проницателен, однако понятия не имеет об осторожности. Робеспьер видел его на публике с Мирабо, граф обнимал Камиля за плечи, словно подцепленную в Пале-Рояле шлюху. Это отвратительно, и намерения графа, его тайные замыслы так очевидны, словно доктор Гильотен вскрыл его внутренности на анатомическом столе. Сейчас Камиль наслаждается собой. Граф использует его таланты. Камиль обожает лесть и шумиху, затем является к нему за отпущением грехов. Их отношения вернулись в старое русло, словно и не было последних десяти лет. Рано или поздно Камиль утратит иллюзии, но бесполезно отговаривать его сейчас: пусть потешится. Это как разочароваться в любви. Все через это проходят. По крайней мере, так говорят.
– Я рассказывал вам про Анаис, девушку, с которой я будто бы помолвлен? Огюстен пишет, у меня появился соперник.
– За время вашего отсутствия?
– Выходит так. Вот вам и Анаис.
– Вы расстроены?
Робеспьер задумался.
– Я всегда был крайне самолюбив, не правда ли? – Он улыбнулся. – Она милая девушка, но не слишком умна. На самом деле помолвку устроили за меня.
– Почему вы согласились?
– Чтобы от меня отстали.
Камиль бродил по комнате. Открыл окно пошире, высунулся наружу.
– Что нас ждет? – спросил он. – Революция неизбежна.
– Да, но Господь вершит свою волю людскими руками.
– Что вы имеете в виду?
– Кто-то должен сдвинуть дело с мертвой точки. Противостояние Национального собрания и короля не может длиться вечно.
– Но что именно нужно сделать?
– Полагаю, этим должен заняться Мирабо. Никто не доверяет ему, но если он подаст сигнал…
– Мертвая точка. Сигнал. – Камиль с грохотом захлопнул окно и пересек комнату. Робеспьер убрал чернильницу от греха подальше. – Сигнал – это когда машут руками?
Он рухнул на колени, Робеспьер протянул руку, чтобы его поднять.
– Вот же она, реальность, – сказал Камиль. – Я упал на колени, вы пытаетесь меня поднять. Не метафорически, буквально. Смотрите, – он оттолкнул руку Робеспьера, – а теперь я лежу лицом в пол. Это действие, – сказал Камиль, обращаясь к ковру. – Вы способны отличить то, что случилось сейчас, от того, что имеют в виду, говоря: страна стоит на коленях?
– Конечно могу. Пожалуйста, встаньте.
Камиль встал, отряхнул одежду.
– Вы меня пугаете, – сказал Робеспьер. Он вернулся к столу, где писал письмо, снял очки, поставил локти на стол, и прикрыл глаза ладонью. – Метафоры – это хорошо. Я люблю метафоры. Метафоры людей не убивают.
– Они убивают меня. Если я еще раз услышу о вздымающихся волнах и рушащихся зданиях, я выброшусь из окна. Я больше не в состоянии этого выносить. Вчера я видел Лакло. Под конец я испытал такое отвращение, что решил действовать самостоятельно.
Робеспьер надел очки и дописал фразу.
– Меня пугают гражданские беспорядки, – сказал он.
– Пугают? Да на них вся надежда! Мирабо преследует собственные интересы, но будь у нас вождь, чье имя ничем не опорочено…
– Я не знаю таких в Национальном собрании.
– Это вы, – сказал Камиль.
– Я? – Робеспьер дописал предложение. – Мирабо зовут Светочем Прованса. А знаете, как прозвали меня? Свечой Арраса.
– Со временем, Макс…
– Со временем, понимаю. Считают, мне следует потолкаться среди виконтов и усовершенствовать ораторские навыки. Нет. Со временем, возможно, мне найдут применение. Но если это случится, со мной будет покончено. Мне не нужны их взятки и обещания, их тайные сборища, кровь на руках. Пусть ищут другого избранника.
– Но в глубине души вы же ощущаете себя избранником судьбы?
Робеспьер опустил глаза на письмо. Он размышлял над постскриптумом. Потянулся за пером.
– Не больше, чем вы.
Воскресенье, двенадцатое июля, пять утра.
Д’Антон:
– Камиль, на эти вопросы нет ответов.
– Нет?
– Нет. Вы посмотрите, уже рассвело. Пришел новый день. Это вы виноваты.
Камиль спрашивал: допустим, я заполучу Люсиль, но как я обойдусь без Аннетты? Почему я не способен ничего достичь? Почему мой памфлет не публикуют? Почему отец меня ненавидит?
– Ладно, – сказал д’Антон. – Отвечу коротко. Зачем вам обходиться без Аннетты? Залезайте в постель к обеим, вы справитесь, не думаю, что это первый случай в истории.
Камиль смотрел на него с изумлением:
– Ничто вас уже не шокирует?
– Я продолжу? Вы не способны ничего достичь, потому что вы всегда в горизонтальном положении. Допустим, вас ждут там-то, но вас нет, и люди говорят: господи, какой же он рассеянный, но я-то знаю, проснулись вы с лучшими побуждениями и даже отправились туда, где вас ждали, но по пути встретили кого-то, и что же? Вас затащили в постель.
– А там и день прошел, – сказал Камиль. – Вы правы, как вы правы.
– На чем основана любая карьера… впрочем, не важно. Так вот. Ваш памфлет не опубликуют, пока ситуация не изменится. Что до вашего отца, при чем здесь ненависть, просто он слишком о вас печется, как я и как множество других людей. Господи, до чего же я от вас устал.
В пятницу д’Антон провел день в суде и просидел над бумагами всю субботу. Его лицо осунулось от усталости.
– Сделайте одолжение, – он встал и нетвердой походкой приблизился к окну, – если собираетесь покончить с собой, потерпите до среды, в среду у меня слушание дела об экспедиции груза.
– Я возвращаюсь в Версаль, – сказал Камиль. – Мне надо поговорить с Мирабо.