ние. Когда их число возросло, они перебрались в библиотеку и наконец в старую церковь с галереей для публики.
В ноябре Национальное собрание заседало уже в бывшем помещении крытой школы верховой езды. В ветхом, плохо освещенном манеже было неудобно выступать. Депутаты сидели вдоль прохода лицом к лицу: жесткие поборники королевской власти справа, патриоты, как они себя называли, слева.
От печки в середине исходило тепло, вентиляция оставляла желать лучшего. По предложению доктора Гильотена дважды в день помещение опрыскивали уксусом и травами. На таких же ветхих галереях для публики сидели три сотни зрителей, за которыми требовался пригляд – и необязательно силами полиции.
Отныне парижане будут именовать Национальное собрание Школой верховой езды, и никак иначе.
Улица Конде. К концу года Клод немного оттаял, и Аннетта устроила званый вечер. Ее дочери пригласили своих друзей, а те – своих.
Аннетта оглядела гостиную:
– Если внезапно вспыхнет пожар, – сказала она, – почти вся революция вместе с дымом вылетит в трубу.
До прихода гостей ей предстояло сразиться с Люсиль, теперь без этого не обходился ни один вечер.
– Позволь мне прибрать твои волосы, – взмолилась Аннетта, – как я делала всегда. И украсить их цветами.
На это Люсиль заявила, что лучше умрет. Она не нуждается в шпильках, лентах, цветах и прочих женских ухищрениях. Она хочет свободно трясти своей гривой, а если и согласится завить пару локонов, то лишь для придания ей большей естественности.
– Если тебе неймется изображать Камиля, – выпалила Аннетта сердито, – хотя бы изображай его правильно. Иначе ненароком вывихнешь шею.
Адель хихикнула, прикрывая рот рукой.
– Это делается так. – Аннетта продемонстрировала, как именно это делается. – Запрокидываешь голову и только потом отбрасываешь волосы с глаз. Это разные движения.
Ухмыльнувшись, Люсиль повторила ее жест.
– Теперь похоже. Адель, иди сюда. Встань, иначе не получится.
Три женщины столкнулись у зеркала, прыснули от смеха и скоро уже заливались истерическим хохотом.
– Есть еще один способ, – сказала Люсиль. – Прочь с дороги, льстецы, я покажу.
Стерев улыбку с лица, она уставилась в зеркало исполненным восторженного обожания взором и легким щелчком откинула воображаемую прядь.
– Тупица, – сказала ее мать. – Ты неправильно дергаешь запястьем. Где были твои глаза?
Люсиль широко распахнула глаза и посмотрела на нее взглядом Камиля.
– Я только вчера родилась на свет, – жалобно промолвила она.
Адель с матерью согнулись от смеха. Адель упала на кровать Аннетты и всхлипывала в подушку.
– Ну хватит, прекратите, – взмолилась Аннетта.
Ее прическа растрепалась, слезы прочертили дорожки сквозь румяна. Люсиль осела на пол и колотила по ковру кулачком.
– Я сейчас умру, – сказала она.
Это было таким облегчением! После того, как за несколько месяцев они едва ли перемолвились парой слов. Женщины встали с пола и постарались привести себя в порядок, но не успели взять со столика пудру и духи, как приступ безудержного хохота вновь сотряс их тела. Целый вечер они не могли успокоиться.
– Мэтр Дантон, вы знакомы с Максимилианом Робеспьером? – спросила Аннетта и была вынуждена отвести взгляд: на глаза навернулись слезы, губы задрожали, и она едва не расхохоталась гостю в лицо.
Мэтр Дантон имел обыкновение свирепо упирать руку в бок и хмуриться, рассуждая о погоде и других столь же банальных материях. Депутат Максимилиан Робеспьер обладал курьезными умениями не моргать и растекаться вдоль мебели. Интересно, подскочил бы он, увидев мышь? Про себя умирая от хохота, Аннетта оставила их важничать и надувать щеки.
– Где вы теперь живете? – спросил Дантон.
– На улице Сентонж в квартале Маре.
– Удобно устроились?
Робеспьер не ответил. Он понятия не имел, что значит «удобно» в представлении Дантона, поэтому любой ответ выглядел бессмысленным. Сомнения подобного рода всегда отравляли ему самый простой разговор. К счастью, Дантон в ответе не нуждался.
– Кажется, большинство депутатов не рады возвращению в Париж, – заметил он.
– Большинство из них и так бывают в Париже нечасто. А когда приезжают, то занимаются тем, что сидят и обсуждают тонкости осветления вина и откорма свиней.
– Мыслями они дома. Для них это досадное недоразумение, отравляющее им жизнь.
Робеспьер слегка улыбнулся. Это не было высокомерием, просто он находил странным такой взгляд на мир.
– Но другой жизни у них нет.
– Вы должны их понять. Они думают, что скоро сеять пшеницу, что дети растут, а жена готова запрыгнуть в постель с первым встречным. Они всего лишь люди.
Робеспьер вскинул голову:
– Полно, Дантон, нынешнее время требует большего от всех нас.
Аннетта двигалась среди гостей, пытаясь растянуть губы в любезную улыбку. Странно, но у нее больше не получалось воспринимать гостей-мужчин такими, какими им бы хотелось себя воображать. Депутат Петион (самодовольная ухмылка) был весьма мил, как и Бриссо (коллекция подергиваний и нервных тиков). Дантон смотрел ей вслед. Интересно, о чем он думает? Внезапно она догадалась. Аннетта ясно представила, как мэтр Дантон размышляет про себя: «Для своих лет недурна». Фрерон стоял в гордом одиночестве, не сводя глаз с Люсиль.
Камиль, как всегда в последнее время, был окружен слушателями.
– Осталось только придумать название, – говорил он. – И организовать подписку в провинции. Газета будет выходить по субботам или чаще, если потребуют события. Формат ин-октаво, серая бумажная обложка. Для нас будут писать Бриссо, Фрерон и Марат. Мы предложим читателям присылать свои статьи. Будем публиковать самые язвительные театральные рецензии. Вся вселенная с ее безумствами предстанет на страницах газеты, которая не намерена стесняться в выражениях.
– Издание будет приносить прибыль? – спросил Клод.
– Наоборот, – весело ответил Камиль. – Я даже не надеюсь окупить расходы. Идея в том, чтобы она была по средствам любому.
– А за счет чего вы намерены оплачивать типографские расходы?
Камиль напустил на себя таинственный вид.
– У нас есть источники, – ответил он. – Главное, чтобы люди платили вам за то, что вы и без того думали написать.
– Вы меня пугаете, – сказал Клод. – У вас как будто совсем нет нравственного чувства.
– Конечная цель будет благой. Несколько колонок, чтобы похвалить покровителей, остальное пространство я посвящу продвижению идей депутата Робеспьера.
Клод затравленно огляделся. Депутат Робеспьер беседовал с его дочерью Аделью. Кажется, они говорили о чем-то тайном, почти сокровенном. Впрочем – и Клоду пришлось это признать, – если отделить депутата Робеспьера от речей, которые он произносил в Школе верховой езды, сам он не вызывал нареканий. Напротив. Опрятный и сдержанный молодой человек, воплощенная уравновешенность, мягкость и надежность. Его имя не сходило с уст Адели, вероятно, она была по уши в него влюблена. Денег у Робеспьера не было, но нельзя же иметь все и сразу. В наше время приходится радоваться, если зять не проявляет склонности к насилию.
Адель нашла подход к Робеспьеру непринужденными беседами. О чем они беседовали? О Люсиль.
– Это ужасно, – сказала она. – Сегодня, нет, сегодня все было иначе, мы много смеялись. – Ему незачем знать, над чем именно, решила Адель. – Но обычно все гораздо хуже. Люсиль упряма и готова спорить с утра до ночи. И она не хочет слышать ни о ком, кроме него.
– Я думал, с тех пор ваш отец смягчился.
– Я тоже так думала, но взгляните на его лицо.
Они посмотрели на Клода, который стоял в другом конце комнаты, и обменялись кивками.
– И все же они своего добьются, – сказала Адель. – Такие, как они, всегда своего добиваются. Но только подумайте, что это будет за брак?
– Видите ли, – заметил Робеспьер, – все на свете считают Камиля возмутителем спокойствия, но только не я. Он мой единственный настоящий друг.
– Как мило, что вы так говорите. – И впрямь, разве он не мил, подумала Адель. В наши непростые времена подобное простодушие встречается редко. – Смотрите, смотрите, Камиль обсуждает нас с моей матерью.
Камиль и Аннетта склонились голова к голове, как в былые времена.
– Обычно сватовством занимаются старые девы, – сказала Адель.
– У вас нет никого на примете? Я люблю, когда все делается по правилам.
– Но он увезет ее в Артуа.
– Что с того? Туда можно съездить. Или вы думаете, что Париж окружен обрывами и в Шайо вы свалитесь в ад? А кроме того, едва ли он вернется домой.
– А что будет, когда конституцию примут, а Национальное собрание распустят?
– Вряд ли это случится.
Люсиль наблюдала за ними. Давай же, матушка, ближе. Повали его на ковер, и дело с концом. Ее благодушие испарилось. Она больше не желала находиться в одной комнате с этими людьми, занятыми пустой болтовней. Люсиль огляделась в поисках тихого уголка. Фрерон последовал за ней.
Люсиль села, вымученно улыбнулась. Фрерон по-хозяйски положил руку на спинку ее кресла и завел какой-то незначащий разговор, глядя мимо Люсиль, однако время от времени косясь вниз. Наконец он вкрадчиво промолвил:
– Все еще девственница, Люсиль?
Кровь бросилась ей в лицо. Она опустила голову. Гордая юная дева.
– Безусловно, – сказала она.
– Как это непохоже на Камиля.
– Он бережет меня до свадьбы.
– Что ж, похвально. Полагаю, у него есть… отдушина?
– Я не желаю об этом слушать.
– И впрямь лучше вам ничего не знать. Однако вы уже взрослая девочка. Вам не наскучили радости затянувшегося девичества?
– И что мне делать, Кролик? Что вы предлагаете?
– О, мне известно, что вы с ним видитесь. Скорее всего, у Дантонов. Они с Габриэль не слишком разборчивы в вопросах морали.
Пытаясь сохранить на лице безразличное выражение, Люсиль бросила на него косой взгляд. Она не стала бы поддерживать подобный разговор, но это было таким болезненным облегчением – открыто говорить о своих чувствах с кем угодно, пусть даже с врагом. Но почему он клевещет на Габриэль? У Кролика язык без костей. Фрерон осознал, что зашел слишком далеко – Люсиль увидела это по его лицу. Просто вообрази, подумала она. «Габриэль, мы не могли бы заскочить к вам завтра утром и воспользоваться вашей кроватью?» Да Габриэль скорее умрет.