Дантон кивнул, признавая его правоту.
– Я двигаю ими по своему усмотрению, – сказал он. – Могу сдвинуть в сторону умеренности, могу в сторону крайностей.
– Однако трудность состоит в том, что умеренность часто путают со слабостью, не так ли? Уж мне-то поверьте, я был здесь раньше вас, и мне пришлось ощутить это на собственной шкуре. Кстати, о крайностях, мне не по душе нападки в мой адрес со стороны журналистов-кордельеров.
– У нас свободная пресса. В моем округе я не вправе указывать журналистам, о чем писать.
– Даже тому, кто живет за соседней дверью? А я думаю, вы ему указываете.
– Камилю приходится опережать общественное мнение.
– Я помню времена, – сказал Мирабо, – когда никакого общественного мнения не было и в помине. Никто о такой штуке даже не слышал. – Он потер щеку, уйдя в раздумья. – Что ж, Дантон, допустим, вас изберут. Я буду рассчитывать на ваше обещание умеренности и вашу поддержку. А теперь давайте посплетничаем. Как молодожены?
Люсиль разглядывала ковер. Он был хороший, и в конечном счете она не жалела, что на него потратилась. Впрочем, сейчас ее меньше всего волновала красота узора, она просто не доверяла выражению своего лица.
– Каро, – сказала она, – я правда не понимаю, зачем вы мне об этом рассказываете.
Каролина Реми закинула ноги на синюю кушетку. Красивая молодая женщина, она служила актрисой в театральной компании Монтансье, где играла в двух пьесах: Фабра д’Эглантина и Эро де Сешеля.
– Чтобы об этом вам не рассказали люди черствые, которым доставит удовольствие ваше смущение и насмешит ваше простодушие. – Каролина склонила головку набок и намотала локон на палец. – Дайте-ка угадаю… сколько вам лет, Люсиль?
– Двадцать.
– О Боже, – сказала Каролина. – Двадцать!
Едва ли она намного меня старше, подумала Люсиль. Впрочем, вид у гостьи был предсказуемо потасканный.
– Боюсь, дорогая моя, вы ровно ничего не знаете об этом мире.
– В последнее время люди постоянно мне об этом твердят. Полагаю, они правы.
(Постыдная капитуляция. На прошлой неделе Камиль пытался ее вразумить: «Лолотта, от частого повторения слова не становятся правдой». Но как сохранять вежливость под таким давлением?)
– Я удивлена, что ваша мать не сочла нужным вас предупредить, – сказала Каро. – Уверена, она знает все, что следует знать о Камиле. Но если бы я набралась смелости – и, поверьте, я жалею, что не осмелилась, – прийти к вам до Рождества и рассказать, к примеру, о мэтре Перрене, что бы вы почувствовали?
Люсиль подняла глаза на гостью:
– Каро, я бы остолбенела.
Это был не тот ответ, которого ожидала гостья.
– Вы странная женщина, – промолвила она. На ее лице ясно читалось: странность не окупается. – Вы должны приготовиться к той лжи, что вас ожидает.
– Могу себе представить.
Люсиль хотелось, чтобы дверь внезапно распахнулась и в комнату влетел кто-нибудь из помощников Камиля и начал сыпать вопросами или рыться в бумагах. Но в кои-то веки дом был пуст и тих; раздавался только хорошо поставленный голос Каро с легким надрывом и намеком на хрипотцу.
– С неверностью вам придется смириться, – сказала она. – В тех кругах, где мы вращаемся, к этому относятся с пониманием. – Она развела изящные пальчики, словно отмеряя приемлемость, эстетическую и социальную, маленькой, хорошо просчитанной измены. – Можно найти modus vivendi[18]. Я не боюсь, что вы не сумеете себя развлечь. С другими женщинами можно мириться, при условии, что они не слишком близко к дому…
– Постойте, что вы имеете в виду?
Глаза Каро слегка округлились.
– Камиль – привлекательный мужчина, – сказала она. – Я знаю, о чем говорю.
– Не понимаю, – пробормотала Люсиль, – при чем здесь то, что вы с ним спали. Я обошлась бы без этих сведений.
– Пожалуйста, считайте меня своим другом, – предложила Каро и прикусила губу. По крайней мере, она выяснила, что Люсиль не беременна. Чем бы ни была вызвана поспешность этой женитьбы, причина в другом. В чем-то еще более занятном, знать бы, в чем именно. Каро поправила локоны и соскользнула с кушетки. – Мне пора. Репетиция.
Репетиции тебе ни к чему, пробормотала Люсиль про себя. Ты прекрасно обходишься без них.
После ухода Каро Люсиль откинулась на спинку кресла, глубоко вдохнула и постаралась успокоиться. Вошла экономка Жанетта, взглянула на нее и сказала:
– Попробуйте омлет.
– Оставьте меня, – сказала Люсиль. – С чего вы решили, будто еда помогает от всех бед.
– Я могу сбегать за вашей матерью.
– Думаю, в моем возрасте я сама могу справиться.
Однако она согласилась выпить воды со льдом. От холодной воды ладони стали ледяными, а саму Люсиль словно выморозило изнутри. Камиль вернулся в начале пятого и принялся бегать по комнате в поисках пера и чернил.
– Мне нужно на собрание якобинцев, – сказал он.
Значит, в шесть вечера. Она стояла над ним, наблюдая, как он марает страницу своим неряшливым почерком.
– Нет времени править. – Камиль стремительно покрывал страницу каракулями. – Что-то не так, Лолотта?
Она села и слабо рассмеялась: все так.
– Ты ужасный лжец.
Он вычеркнул фразу.
– Я хочу сказать, ты очень плохой человек.
– По мнению Каролины Реми.
– О. – (На его лице промелькнуло легкое презрение.) – Я хочу задать тебе вопрос. Непростой вопрос.
– Попробуй. – Он не поднимал глаз от бумаги.
– Ты был ее любовником?
Не поднимая глаз от бумаги, он нахмурился.
– Нет, так не пойдет. – Вздохнув, он дописал что-то на полях. – Мало ли чьим любовником я был.
– Я хочу знать.
– Зачем?
– Зачем?
– Зачем тебе это знать?
– Сама не понимаю.
Он разорвал листок и немедленно принялся за другой.
– Не самый разумный диалог. – Минуту он писал. – Она сказала, что был?
– Не так многословно.
– Тогда с чего ты решила, что это так? – В поисках синонима Камиль поднял глаза в потолок, тряхнув гривой, и алый зимний свет коснулся его волос.
– Она намекнула.
– Может быть, ты неправильно ее поняла.
– А ты не мог бы просто сказать «нет»?
– Весьма вероятно, что когда-то я провел с ней ночь, но успел об этом забыть. – Он нашел нужное слово и потянулся за следующим листком.
– Как это? Такое нельзя забыть.
– Почему нельзя? Не все, подобно тебе, считают эту сферу жизни венцом человеческой деятельности.
– Разве это не проявление высшего пренебрежения.
– Согласен. Ты не видела последнюю газету Бриссо?
– Она под листком, на котором ты пишешь.
– Ах да.
– Ты правда ничего не помнишь?
– Любой тебе скажет, что я очень рассеян. Это могла быть не целая ночь, а вечер или несколько минут, если такое вообще было. Или было, но не с ней. В тот момент я мог думать о другом.
Она рассмеялась.
– Думаю, веселиться тут не над чем, – должно быть, ты потрясена?
– Она назвала тебя привлекательным мужчиной.
– Надо же, какая новость. Я удивился бы, не упомяни она об этом. Страницы, которую я ищу, тут нет. Должно быть, я в ярости швырнул ее в огонь. Мирабо зовет Бриссо «литературным жокеем». Что бы это ни значило, полагаю, он считает это оскорблением.
– Она рассказала мне об одном адвокате, которого ты знал.
– Каком именно из пяти сотен?
Однако Камиль перешел к обороне. Люсиль не ответила. Камиль аккуратно вытер перо и положил на стол. Взглянул на нее искоса, из-под ресниц, слабо улыбнулся.
– Не смотри так на меня, – попросила Люсиль. – Можно подумать, ты хочешь сказать, как тебе было хорошо. Люди знают?
– Некоторые знают.
– А моя мать?
Ответа не последовало.
– Почему я не знаю?
– Понятия не имею. Возможно, потому, что тебе тогда было десять лет. Мы не были знакомы. Откуда мне знать, что говорят люди.
– Она не упомянула, что это было давно.
– Она преподнесла все так, как было выгодно ей. Лолотта, это так важно?
– Нет. Думаю, он был очень мил.
– Да. – О, какое облегчение произнести это вслух. – Он действительно был со мной очень мил. Видишь ли, тогда это не казалось таким важным.
Люсиль смотрела на него во все глаза. Он совершенно особенный.
– Зато теперь… – внезапно до нее дошло, что ради этого все и затевалось, – теперь ты публичная персона. Теперь это важно.
– Теперь я женат на тебе. И никто больше не смеет попрекнуть меня ни в чем, если только в том, что я безмерно обожаю жену и не даю повода для сплетен. – Камиль отодвинул кресло. – Якобинцы подождут. Я сегодня не настроен слушать речи. Лучше напишу театральную рецензию. Люблю наши вылазки в театр. Мне нравится бывать с тобой на публике. Мне завидуют. Знаешь, что мне действительно льстит? Когда люди разглядывают тебя и строят догадки: интересно, она замужем? Увы, да, – их лица мрачнеют, потом они говорят себе: ладно, интересно, за кем? За Фонарным прокурором. А, ясно, и отходят с остекленелым взглядом.
Люсиль бросилась переодеваться. Задним числом она невольно восхитилась тем, как ловко он сменил тему.
Маленькая женщина – жена Ролана – вышла из Школы верховой езды под руку с Петионом.
– С тех пор как я была здесь шесть лет назад, – сказала она, – Париж изменился. Тогда мы каждый вечер ходили в театр. Лучшее время в моей жизни.
– Мы постараемся сделать ваше пребывание таким же увлекательным, – учтиво заметил Петион. – Вы ведь парижанка, как поведал мне мой друг Бриссо?
Не переигрывай, Жером, подумал его друг Бриссо.
– Да, но дела так долго держали мужа вдали от столицы, что я больше не претендую на это звание. Как часто я мечтала вернуться – и вот я здесь благодаря Лионской мэрии.
Говорит как по писаному, подумал Бриссо.
– Уверен, ваш супруг достойнейшим образом представит Лион, – сказал Петион, – хотя позвольте нам лелеять тайную надежду, что он не скоро покончит с делами службы. Нам не хотелось бы лишиться ваших бесценных советов и вашего вдохновляющего присутствия.