Рассвет выдался поздний, холодный, и, вступая в этот мир, его сын жалобно плакал. Окна заиндевели, и ледяные ветра битвы прочесывали пустые улицы.
Девятого марта умер император Леопольд. День-два, пока взгляды нового императора не стали достоянием общественности, мир еще казался возможным.
– Ценные бумаги растут, – сказал Фабр.
– Вы играете на бирже?
– Балуюсь, когда при деньгах.
– Бога ради, – сказала королева. – В карете дочери Неккера? Укрыться в лагере Лафайета? Смешно.
– Мадам, – сказал король, – говорят, это наш последний шанс. Министры советуют…
– Ваши министры безумны.
– Дальше будет хуже. Пока мы имеем дело с благородными людьми.
– Хуже быть не может, – заявила королева, искренне в этом уверенная.
Король печально смотрел на нее.
– Если падет это правительство…
Правительство пало.
Двадцать первое марта.
– Итак, Дюмурье, – сказал король, – вы уверены, что сумеете сплотить правительство?
Навязчивая мысль не давала ему покоя – этот человек два года сидел в Бастилии. Шарль Дюмурье поклонился.
– Не стоит, – поспешно сказал король. – Я знаю, вы якобинец, я все знаю.
(Но где взять другого, мадам, где?)
– Сир, я солдат, – сказал Дюмурье. – Мне пятьдесят три, и я всегда честно служил вашему величеству. Я самый преданный ваш подданный, и я…
– Да-да, – согласился король.
– …и я возглавлю Министерство иностранных дел. К тому же я неплохо знаю Европу. Я служил агентом вашего величества…
– Я не сомневаюсь в ваших способностях, генерал.
Дюмурье позволил себе легкий вздох. Были времена, когда король выслушивал своих министров. Со временем Людовик проявлял все меньше аппетита к делам государства, не желая слушать неприятных подробностей. Это был день необязательных заявлений и необдуманных решений. Если королю с королевой суждено спастись, чем меньше они будут знать, тем лучше. К тому же они могут отвергнуть его помощь, как отвергли протянутую руку Лафайета.
– Министром финансов – Клавьер, – сказал он.
– Закадычный дружок Мирабо. – На лице короля ничего не выражалось. Дюмурье терялся в догадках, хорошо это или плохо? – А министром внутренних дел?
– Сложный вопрос. Все достойные люди заседают в Национальном собрании, а депутаты не могут быть министрами. Дайте мне день на раздумья.
Король кивнул. Дюмурье поклонился.
– Генерал… – Нецарственный голос раздался за его спиной. Щеголеватый коротышка развернулся на каблуках. – Вы же не против меня, вы же не?..
– Против вашего величества? Потому что я якобинец? – Генерал пытался заглянуть королю в глаза, но тот смотрел куда-то влево от его головы. – Фракции возвышаются и теряют влияние, преданность остается.
– Да-да, – рассеянно сказал король. – Я не назвал бы якобинцев фракцией, скорее властью… раньше у нас была церковь, теперь якобинский клуб. Этот человек, Робеспьер, откуда он взялся?
– Насколько я знаю, из Арраса.
– Да, но… откуда он взялся… в некоем глубинном смысле? – Людовик грузным телом неловко заерзал в кресле. Из них двоих он выглядел гораздо старше. – Вот вы, вас я понимаю. Вы, как принято выражаться, авантюрист. Мсье Бриссо чудак – он, не задумываясь, разделяет все убеждения нашего века. Я могу понять даже мсье Дантона – он один из самых жестоких демагогов, каких знавала история. Но мсье Робеспьер… Если бы я знал, чего хочет этот человек. Я дал бы ему это, и тогда все закончилось бы. – Он тяжело осел в кресле. – Есть в этом какая-то загадка, не правда ли?
Генерал Дюмурье снова поклонился. Людовик не заметил, как он вышел.
В коридоре Бриссо ждал своего ставленника.
– Теперь у вас есть правительство, – сказал ему генерал.
– Вы чем-то расстроены, – резко заметил Бриссо. – Что-то пошло не так?
– Нет, за исключением эпитетов, которыми наградил меня его величество.
– Он оскорбил вас? На его месте я не стал бы этого делать.
– Я не говорил, что оскорбил.
Мгновение они смотрели друг на друга. Между ними не было ни малейшего доверия. Затем Дюмурье в шутку толкнул Бриссо в плечо:
– Якобинское министерство, мой дорогой друг. Еще недавно о подобном нельзя было мечтать.
– А что с войной?
– Я не стал на него давить. Но полагаю, могу гарантировать, что война начнется в течение месяца.
– Война необходима. Мир стал бы для нас величайшим из возможных несчастий. Вы согласны?
Дюмурье повертел трость между пальцами.
– Как я могу быть против? Я солдат и должен думать о карьере. Война – это новые возможности.
– А давайте попробуем, – сказал Верньо. – Напугаем двор до смерти. Мне не терпится.
– Робеспьер, – позвал Бриссо.
Робеспьер остановился.
– Верньо, – сказал он. – Петион. Бриссо. – Называя их по именам, он выглядел довольным.
– У нас есть предложение.
– Знаю я ваше предложение. Вы предлагаете снова сделать из нас рабов.
Петион умиротворяющим жестом поднял руку. За время их с Робеспьером знакомства Петион раздался вширь; на лице сиял глянец успеха.
– Полагаю, не стоит выносить этот вопрос на всеобщее обсуждение, – заметил Верньо. – Мы могли бы договориться приватно.
– Я не собираюсь ничего обсуждать приватно.
– Послушайте, Робеспьер, – сказал Бриссо, – нам хотелось бы, чтобы вы поддержали нас в вопросе войны. Недопустимое промедление в международных…
– Почему вы хотите воевать с Австрией и Англией, когда наш враг у нас под носом?
– Там? – Движением головы Верньо указал в сторону королевских апартаментов Тюильри.
– Там и со всех сторон.
– С нашими друзьями в министерстве нам нечего их опасаться, – сказал Петион.
– Дайте мне пройти. – И Робеспьер протиснулся мимо.
– Он становится патологически подозрительным, – заметил Петион. – Когда-то мы были друзьями. Говоря без обиняков, я опасаюсь за его вменяемость.
– У него есть сторонники, – заметил Верньо.
Бриссо последовал за Робеспьером, на ходу беря его под руку. Верньо смотрел им вслед.
– Вцепился, как пес, – заметил он.
– Что? – не расслышал Петион.
Бриссо не отставал:
– Робеспьер, речь идет о министерстве – мы предлагаем вам пост.
Робеспьер отпрянул, выдернул рукав.
– Мне не нужен пост, – произнес он хмуро. – Нет такого поста, который мне подошел бы.
– Четвертый этаж? – спросил Дюмурье. – Он так бедствует, этот Ролан, что живет на четвертом?
– Жить в Париже недешево, – ответил Бриссо, защищаясь. Он тяжело дышал.
– А знаете что, – сказал Дюмурье раздраженно, – вам не обязательно бежать, раз уж вы за мной не поспеваете. Лучше я вас подожду, не имею желания заходить один. Так вы уверены?
– Он опытный администратор… – Бриссо перевел дух, – отличный послужной список, превосходный здравый смысл, и жена – женщина незаурядных талантов, безусловно разделяющая наши цели.
– Кажется, я понял, – сказал Дюмурье. Он сомневался, что их цели совпадают.
Манон сама открыла дверь. Она выглядела слегка растрепанной и очень, очень усталой.
Генерал Дюмурье с преувеличенной старорежимной галантностью поцеловал ей руку.
– Мсье дома? – спросил он.
– Он только что заснул.
– Полагаю, вы можете изложить ваше предложение мадам, – сказал Бриссо.
– А я полагаю, что нет, – пробурчал Дюмурье и обернулся к хозяйке. – Будьте добры разбудить его. У нас есть предложение, которое может его заинтересовать. – Он оглядел прихожую. – И оно означает, что вы переезжаете. Возможно, дорогая, вам пора заняться упаковкой фарфора?
– Не может быть, – сказала Манон. Она выглядела очень молодой и тщетно пыталась сдержать слезы. – Ты меня дразнишь. Разве такое возможно?
На сероватом лице ее мужа отразилось легкое недоумение.
– Едва ли мсье Бриссо станет шутить, когда речь идет о формировании правительства, дорогая. Король предлагает Министерство внутренних дел. Мы… я… принял предложение.
Верньо спал в доме номер пять на Вандомской площади, в апартаментах мадам Доден, но кто-то же должен был покинуть постель ради Дантона. То, что Верньо знал о Дантоне, заставляло его против воли проникнуться к нему восхищением, однако у Дантона был серьезный недостаток – он слишком много работал.
– Почему Ролан? – спросил Дантон.
– Потому что больше никого не нашлось, – вяло ответил Верньо. Он устал от бесконечных расспросов о Ролане. – Потому что он покладист и благоразумен. А кого бы вы хотели? Марата?
– Роланы называют себя республиканцами. Полагаю, вы такой же.
Верньо невозмутимо кивнул. Дантон изучал его. Почти сорок, роста и ширины плеч для внушительности маловато. На бледном массивном лице виднелись мелкие оспинки, крупный нос более или менее сочетался с маленькими, глубоко посаженными глазками, в то время как остальные черты лица как будто принадлежали другому человеку. Верньо был совершенно незаметен в толпе, но на трибуне Национального собрания или в якобинском клубе, когда все замирали, а зрители на галереях вытягивали шею, он преображался. На трибуне Верньо становился неотразим, а его мягкий голос изящно сочетался с ладной фигурой. Горделивая осанка наводила на мысль об аристократическом происхождении, в карих глазах горел огонь. «Обратите внимание, – говорил Камиль, – это огонь себялюбия».
– Хотелось бы видеть на этом месте человека, который смыслит в том, чем намерен заняться, – мягко заметил Дантон.
Из друзей Бриссо этот самый приятный, подумал он. Вы мне нравитесь, Верньо, но вы ленивы.
– Республиканец в министерстве… – начал он.
– …необязательно республиканский министр, – закончил Верньо. – Впрочем, посмотрим.
Он небрежно листал газеты на столе. Дантон полагал, что таким способом он демонстрирует легкое презрение к собеседнику.
– Вам следует посетить их, Дантон, если вы намерены преуспеть в жизни. Выразить восхищение мадам. – Заметив выражение на лице Дантона, он прыснул. – Начинаете понимать, в какой переплет угодили за компанию с Робеспьером? Ему стоило бы смириться с войной. Его популярность никогда не была такой низкой.