Я думала, он говорит как человек, которого обстоятельства держат за горло, но он действительно делал подсчеты, тщательно взвешивал за и против. Лишь однажды Жорж совершил ошибку – прошлым летом, когда нам пришлось бежать. Вы можете спросить: и что здесь такого? Провести вдали от Парижа несколько недель, затем амнистия, и все вернулось на круги своя. Но вообразите, что я пережила той ночью в Фонтене, прощаясь с ним, пытаясь сохранить лицо и не разреветься, зная, что, возможно, вижу его в последний раз. Не правда ли, порой, когда нам кажется, что мы достигли дна, жизнь преподносит нам неприятные сюрпризы? Жизнь сложнее, чем мы воображаем. Есть множество способов лишиться мужа. В прямом и переносном смысле. Кажется, мне грозит и то и другое.
Лица сменяют друг друга… Бийо-Варенн, который некогда служил секретарем у Жоржа, сошелся с актером Колло, которого Камиль зовет «худшим субъектом в мире». (Теперь он отзывается так о многих.) Они с их одинаково унылыми физиономиями – будто у обоих несварение желудка – составляют отличную парочку. Робеспьер избегает Эбера, холоден с Петионом, вежлив с Верньо. Бриссо щебечет: «Мы не должны переходить на личности». Шометт ни за что не заговорит с Эро, а тому и дела нет. Фабр разглядывает всех в лорнет. Фрерон говорит о Люсиль. Лежандр, наш мясник, заявляет, что от этих бриссотинцев никакого толку: «Я человек необразованный, а патриот ничуть не хуже прочих». Франсуа Робер пытается угодить всем, желая сделать карьеру, – вся спесь сошла с него после того, как прошлым летом он угодил в тюрьму.
Мсье Ролан у нас не бывает, как и Марат.
На второй неделе июля в правительстве разразился кризис. Король отказался сотрудничать с министрами, и жена Ролана написала ему вопиюще дерзкое письмо, в котором осмелилась поучать монарха. Не смею судить, кто прав, кто виноват, – мое ли это дело? – но бывают оскорбления, которых король не может стерпеть, оставаясь королем. Вероятно, Людовик думал так же, поэтому распустил кабинет.
Друзья моего мужа заговорили о правительстве патриотов. Они считали, случилась национальная катастрофа. И они знают способ обратить ее к своей пользе.
Генерала Дюмурье в отставку не отправили. Мы понимали, у него особые отношения с двором. Однако его угораздило зайти к нам. Я была пристыжена. Жорж расхаживал по комнате и орал на генерала. Он кричал, что задаст двору страха, что король должен развестись с королевой и отправить ее в Австрию. Когда генерал уходил, губы у него были белыми. На следующий день Дюмурье подал в отставку и вернулся в армию. Жорж порой страшнее австрияков, заметил Камиль.
Затем пришло письмо Лафайета, адресованное Национальному собранию, в котором тот требовал закрыть клубы якобинцев и кордельеров, или… что или? Он вступит в Париж во главе армии?
– Пусть только явится, – сказал Жорж. – Я раздеру его на мелкие клочки и брошу в спальне королевы.
Национальное собрание не стало бы связываться с клубами, а если бы и стало, патриоты сумели бы отомстить. Кризисы развивались как будто по одному и тому же плану. Луиза Жели спросила моего мужа:
– Так будет «тот самый день», мсье Дантон?
– А вы как полагаете? – весело спросил он. – Думаете, нам стоит устроить вторую революцию?
Она обернулась ко мне и шутливо поежилась:
– Ваш муж хочет стать королем?
Мне приходилось следить, чтобы одни гости не пересекались с другими: Шометт не наткнулся на Верньо, Эбер на Лежандра. Это тяжкое испытание и для меня, и для слуг. Я чувствовала напряжение в воздухе, означавшее: завтра или послезавтра… Приходил Робеспьер, участвовал в общем разговоре. Выглядел он словно манекен из коробки – такой правильный, идеально выбритый, предельно вежливый. Над его полосатым буро-зеленым сюртуком играла вечная улыбочка. В ней было что-то тревожащее, это его способ (говорит Камиль) не обрушиваться на людей. Он спросил, как поживает мой малыш, начал рассказывать Антуану сказку и пообещал, что закончит ее через день-два. Не все так плохо, подумала я, не все еще потеряно… Удивительно, что такой опрятный и педантичный человек любит детей, котов и собак, в то время как остальные вызывают у него эту беспокойную усмешку.
Было поздно. Из гостей оставался только Петион. Мне не хотелось мешать им. Открылась дверь кабинета, муж хлопнул Петиона по плечу:
– Не забывайте о времени.
– Не бойтесь, что я что-нибудь задушу в зародыше, – сказал мэр. – Я покажу власть, но не сразу. События успеют развиться.
Все ушли, он остался один, подумала я, но, подойдя к двери кабинета, услышала голос Камиля:
– Я думал, вы хотите применить тактику быка. Тактику льва. Так вы сказали.
– Да, но только когда буду готов.
– Нечасто быки говорят: когда будем готовы.
– Эй, я лучше вашего разбираюсь в быках. Они ничего не скажут – и в этом секрет их успеха.
– Даже не проревут?
– Те, кого ждет успех, не проревут.
Повисла пауза. Затем Камиль сказал:
– Нельзя пускать дело на самотек. Если хотите кого-то убить, нельзя медлить.
– Чего ради мне убивать короля? Если Сент-Антуанское предместье этого хочет, пусть убивает. Завтра или в будущем.
– Или никогда. Откуда этот внезапный фатализм? Событиями можно управлять. – Голос Камиля звучал спокойно и устало.
– Я предпочитают не торопить события, – сказал Жорж. – Я хотел бы договориться с Лафайетом. Трудно вести войну по всем фронтам.
– Но мы не можем упустить такую возможность!
Жорж зевнул.
– Если его убьют, – сказал он, – значит так тому и быть.
Я отошла от двери. Мне стало страшно. Я больше не хотела ничего слышать. Открыла окно. Слишком жарко для начала лета. С улицы доносились обычные ночные звуки. Патруль национальных гвардейцев замедлил шаг, проходя мимо нашего дома. Один из гвардейцев сказал другому:
– Здесь живет Дантон.
Вероятно, второй гвардеец был новичком. Отойдя от окна, я слушала, как они удаляются.
Затем вернулась к кабинету и распахнула дверь. Они сидели по сторонам потухшего камина и молча смотрели друг на друга.
– Я вам не помешала?
– Нет, – ответил Камиль. – Мы просто смотрим друг на друга. Надеюсь, вас не слишком расстроило то, что вы услышали, когда стояли под дверью?
Жорж рассмеялся:
– Она стояла под дверью? Я не знал.
– Люсиль такая же. Вскрывает мои письма, злится. Сейчас она озабочена моей бедной кузиной Роз-Флер Годар, которая переживает не лучшие времена. Кузина пишет мне из Гиза каждую неделю. Ее брак распался, и теперь она жалеет, что не вышла за меня.
– Я бы посоветовала ей смириться со своим жребием, – сказала я.
Они рассмеялись; удивительно, они могли смеяться. Напряжение спало. Я смотрела на Жоржа. В отличие от других людей его лицо никогда меня не пугало – я видела в нем только доброту. Камиль выглядел тем же мальчишкой, которого шесть лет назад Жорж привел к нам из кафе. Муж встал, быстро наклонился и поцеловал меня в щеку. Должно быть, я ослышалась или чего-то недопоняла. Есть разница между политиком и убийцей.
– Только подумайте об этих бедных дураках, – сказал Жорж ему на прощание.
– Да, – ответил Камиль. – Сидят дожидаются, когда их убьют.
В день, когда случились волнения, ни я, ни Жорж не выходили из дома. Да и никто не выходил до самого вечера. О том, что случилось, я узнала потом.
Жители предместий Сент-Антуан и Сен-Марсель, ведомые агитаторами из якобинцев и кордельеров, вошли в Тюильри. Они были вооружены, и их были тысячи. В числе вожаков был Лежандр, он оскорбил короля в лицо и вернулся в мою гостиную, чтобы похваляться. Возможно, королю с королевой лучше было бы умереть от их пик и дубин, однако этого не случилось. Мне рассказали, что они стояли в оконном проеме с маленьким дофином, его сестрой и сестрой короля мадам Елизаветой. Толпа текла мимо, хохоча над ними, словно над ярмарочными уродцами. Короля принудили натянуть фригийский колпак. Эти люди, что вылезли из канавы, передавали королю дешевое вино и заставляли пить прямо из бутылки за здоровье народа. И так продолжалось часами.
И все же они остались живы. Милостивый Господь хранил их, а что до того, кто должен был их защищать, – я говорю о Петионе, мэре Парижа, – то до вечера он не показывал носа. Когда увиливать дольше стало невозможно, он явился в Тюильри во главе группы депутатов и вывел толпу из дворца.
– А знаете, что было потом? – спросил Верньо, принимая от меня бокал холодного белого вина. На часах было десять вечера. – Когда они ушли, король сорвал с головы колпак, швырнул его на пол и принялся топтать. – Он поблагодарил меня вежливым кивком. – Самое удивительное, что его жена вела себя с редким достоинством. Печально, но люди уже не так настроены против нее, как раньше.
Жорж был в гневе. На это стоило посмотреть. Он сорвал галстук с шеи и принялся расхаживать по комнате, грудь блестела от пота, оконные стекла дрожали от раскатов его голоса.
– Черт подери эту так называемую революцию! Бесполезная трата времени. Что получили от нее патриоты? Ничего.
Он обвел гостиную яростным взглядом, словно искал того, кто осмелится ему возразить. Снаружи от реки доносился неясный шум.
– Если это правда, – сказал Камиль и запнулся – слова не шли с губ. – Если это сделано ради… и всегда делалось ради…
Он закрыл лицо руками, недовольный собой.
– Хватит, Камиль, – сказал Жорж, – у меня нет времени с вами нянчиться. Фабр, постучите его головой об стену.
– Именно об этом я и говорю, Жорж-Жак. У нас нет времени.
Не знаю, то ли угроза возымела действие, то ли Камиль внезапно увидел будущее, но неожиданно он овладел голосом – теперь он говорил короткими, рублеными фразами:
– Мы начнем снова. Устроим государственный переворот. Низложим Людовика. Возьмем власть в свои руки. Провозгласим республику. Мы должны успеть до конца лета.
На лице Верньо застыла тревога, он нервно поглаживал подлокотники кресла и переводил глаза с одного на другого.
Камиль сказал:
– Жорж-Жак, вы уверяли меня, что еще не готовы, но теперь вам придется подготовиться.