Фабр. Видите? Никаких проявлений родственных чувств.
Фрерон. Где ваша фамильная гордость?
Фукье (равнодушно). Почем мне знать, может быть, все это правда. Я давно не видел Камиля.
Фрерон. Кое-что из этого истинная правда. Распутник, иудей.
Фабр. А еще сатанист. Я видел, как однажды он беседовал с де Садом.
Эро. Де Сад не сатанист.
Фабр. Был сатанистом.
Эро. Зачем вы учите древнееврейский, Камиль?
Камиль. Он помогает мне работать над трудами Отцов Церкви.
Дантон. О господи.
Камиль (Эро, шепотом). Смотрите, какие у него близко посаженные глаза. Его первая жена умерла при весьма загадочных обстоятельствах.
Эро (шепотом). Это правда?
Камиль. Я никогда ничего не придумываю.
Дантон. Мсье Фукье выражает желание действовать.
Эро. Он определенно родня Камилю.
Лежандр. Мы когда-нибудь перейдем к делу? (Фукье.) Со мной обращаются как с болваном. Все потому, что я не получил образования. Ваш кузен отпускает ехидные замечания на мой счет на иностранных языках.
Фукье. На которых вы не говорите?
Лежандр. Нет.
Фукье. Откуда тогда вы знаете?
Лежандр. Вы юрист?
Фукье. Да.
Дантон. Я бы сказал, примерно через неделю.
Муссо, резиденция герцога Орлеанского. За столом герцога было невесело, если не сказать уныло. Шарль-Алексис выглядел смущенным – хозяин не знал, то ли из-за лысины, то ли опасался роялистов. Грустный взгляд герцога скользил по голубиным грудкам, фаршированным спаржей и сморчками, по лицам гостей, пока не наткнулся на Робеспьера. Он все такой же, как в восемьдесят девятом, подумал герцог, такой же безукоризненно скроенный сюртук (на самом деле сюртук был тот же самый), те же аккуратно припудренные волосы. Интересно, как он ведет себя за столом у плотника? Сидит прямо, ест мало и мысленно делает заметки? Рядом с бокалом вина стоит бокал воды. Герцог почти с робостью подался вперед и коснулся его руки.
Филипп. Я чувствую… возможно, дела наши плохи… роялисты очень сильны… нам угрожает неминуемая опасность. Я собираюсь отправиться в Англию и умоляю вас последовать со мной.
Дантон. Я перережу глотку любому мерзавцу, который попробует сбежать. Это заговор, но мы с ним разберемся.
Петион. Мой дорогой Дантон, возникли некоторые трудности.
Дантон. И вы одна из них. Ваши люди хотят, чтобы король вернул их министров, и тогда они будут счастливы. Это все, что им нужно.
Петион. Не знаю, что вы имеете в виду, говоря о «моих людях». Я не принадлежу ни к какой фракции. Фракции и партии вредят демократии.
Дантон. Скажите это Бриссо. Мне не надо.
Петион. Организована охрана дворца. Три сотни кавалеров готовы его защищать.
Дантон. Кавалеров? Не пугайте меня.
Петион. Я просто вам сообщаю.
Дантон. Чем дальше, тем смешнее. Они повалят друг друга на пол, когда от страха грохнутся в обморок.
Петион. У нас не хватает патронов.
Дантон. Я добуду вам немного в полиции.
Петион. Официально?
Дантон. Я первый товарищ прокурора. Бога ради, уж насчет патронов я сумею договориться.
Петион. Во дворце девятьсот швейцарских гвардейцев, мне сказали, они отличные стрелки, лояльны Капету и сдаваться не намерены.
Дантон. Проследите, чтобы у них не было в запасе патронов. Не волнуйтесь, Петион, это все частности.
Петион. А еще национальные гвардейцы. Мы знаем, что многие поддерживают нас, но они не могут просто покинуть строй, они должны действовать по приказу, иначе ситуация станет непредсказуемой. Мы допустили ошибку, позволив маркизу де Мандату принять командование. Он отъявленный роялист.
(Когда стану королем, запрещу использовать это слово в уничижительном смысле, думает Филипп.)
Петион. Придется убрать Мандата.
Дантон. Что значит убрать? Пристрелите его, и дело с концом. От мертвых никаких хлопот.
(Молчание.)
Дантон. Это все частности.
Камиль Демулен. Для установления свободы и спокойствия нации один день анархии будет значить больше, чем десять лет заседаний в Национальных собраниях.
Мадам Елизавета. Беспокоиться не о чем. Мсье Дантон о нас позаботится.
Глава 5Жгут тела(1792)
Седьмое августа.
– Уехал? – спросил Фабр. – Дантон уехал?
Катрин Мотэн округлила глаза.
– Повторяю, мсье, мадам Дантон в Фонтене с родителями, а мсье Дантон в Арси. А не верите, можете зайти за угол и спросить мсье Демулена. Я уже спрашивала.
Фабр рванул на себя дверь и через Кур-дю-Коммерс выскочил на улицу Кордельеров, затем вошел в то же здание с другой стороны и поднялся по лестнице. Почему бы Жорж-Жаку с Камилем не прорыть нору сквозь стену, подумал Фабр, будет гораздо удобнее, учитывая, что они и так живут под одной крышей.
Люсиль сидела, подобрав под себя ноги, читала книгу и ела апельсин.
– Держите. – Она протянула ему дольку.
– Где он? – резко спросил Фабр.
– Жорж-Жак? Уехал в Арси.
– Но зачем? Зачем? Матерь Божья! Где Камиль?
– Лежит на кровати. По-моему, плачет.
Фабр рванулся в спальню, на ходу сунув в рот дольку, и навалился на Камиля сверху.
– Нет, прошу вас, не надо, – взмолился тот, закрывая голову руками. – Не бейте меня, Фабр, я болен, я этого не вынесу.
– Что задумал Дантон? Выкладывайте, вы должны знать.
– Он уехал повидать мать. Свою мать. До сегодняшнего утра я не знал. Ни записки, ни письма, ничего. Я этого не переживу.
– Жирный ублюдок, – сказал Фабр. – Держу пари, так и было задумано.
– Я покончу с собой, – простонал Камиль.
Фабр скатился от кровати и вернулся в гостиную.
– Я ничего от него не добился. Говорит, хочет покончить с собой. Что нам делать?
Люсиль убрала закладку между страниц и отложила роман. Было видно, что она сыта этим по горло.
– Жорж сказал мне, что вернется, и у меня нет оснований ему не верить – но вы можете сесть и написать ему. Напишите, что сами не справитесь, тем более что это правда. Скажите, Робеспьер говорит, что без него не справится. А как закончите, можете сходить к Робеспьеру и попросить, чтобы зашел к нам. Когда Камиль решает покончить с собой, он всегда его успокаивает.
Разумеется, девятого августа в девять утра Дантон вернулся.
– И нечего на меня кричать. Я должен был устроить дела. Я занимаюсь опасным предприятием.
– Не могу сосчитать, сколько раз на моей памяти вы устраивали дела, – заметил Фабр.
– Видите ли, я богатею.
Дантон поцеловал жену в макушку.
– Ты разберешь мои вещи, Габриэль?
– Разберешь? вы не ошиблись? – переспросил Фабр. – Или соберешь?
– Мы решили, вы снова уезжаете, – сказал Камиль.
– Что значит «снова»?
Он схватил Камиля за рукав и протащил за собой по комнате, другой рукой сгреб в охапку своего сына Антуана.
– Я скучал по тебе, любовь моя, – сказал он. – Все два дня. Почему ты здесь? – спросил он у малыша. – Ты должен быть за городом.
– Он плакал, – объяснила Габриэль. – Вчера я не могла успокоить его до поздней ночи, пока не пообещала, что завтра он тебя увидит. Моя мать заберет его после обеда.
– Превосходная женщина, превосходная! Заботится о детях под пушечным жерлом.
– Хватит кривляться, – сказал Камиль. – Не то меня стошнит.
– Это все деревенский воздух, – сказал Дантон. – Бодрит. Вам следует почаще выбираться из Парижа, Камиль. – Дантон притянул голову Камиля к плечу и погладил его по волосам. – Бедняжка перепугался.
Полдень.
– Осталось только двенадцать часов, – сказал Дантон. – Даю слово.
Два часа пополудни.
Пришел Марат. Он выглядел грязнее обычного. Словно из солидарности с его трудами, кожа приобрела оттенок плохо напечатанной газетной страницы.
– Мы могли бы увидеться в другом месте, – сказал ему Дантон. – Я вас сюда не звал. Не хочу, чтобы моей жене и детям потом снились кошмары.
– Когда-нибудь вы еще сочтете за честь меня пригласить. К тому же при республике я могу и отмыться. Что ж, – резко добавил он (Марат никогда не забывал уязвить собеседника), – подозреваю, бриссотинцы заключили сделку с двором. Они общались с Антуанеттой, и я могу это доказать. Пока нам нечего бояться, но впоследствии мы им это припомним.
Впоследствии. Это слово не сходило у него с уст.
Дантон покачал головой:
– Я вам не верю. Жена Ролана на такое не способна. Помните, она вышвырнула их из кабинета? Не могу представить, чтобы она сговаривалась с Антуанеттой.
– Выходит, я лгу? – спросил Марат.
– Я признаю, некоторые из них захотят вступить в переговоры, чтобы вернуть свои посты. Это просто лишний раз доказывает, что нет никаких бриссотинцев.
– Только если это выгодно нам, – сказал Марат.
Четыре часа пополудни, улица Кордельеров.
– Но вы не можете просто так уйти.
Камиль был потрясен. Нельзя явиться солнечным днем и сказать, двадцать лет я был счастлив считать вас своим другом, а теперь я ухожу на смерть.
– Можно, – неуверенно ответил Луи Сюло. – Вполне.
Ему, летописцу «Деяний апостолов», везло. И в восемьдесят девятом, и в девяностом толпа могла разорвать его – толпа, которую науськивал Фонарный прокурор. «Проходя мимо фонарного столба, я вижу, с какой жадностью он ко мне тянется», – писал Сюло.
Потрясенный Камиль молча смотрел на друга, хотя ему следовало знать, следовало ждать такого исхода. Луи был за границей, в лагерях эмигрантов. Зачем он вернулся в Париж? Разве только решил свести счеты с жизнью.
– Вы сами рискуете, – сказал Сюло. – Мне незачем вам рассказывать, как это бывает. Я оставил надежды сделать из вас роялиста. По крайней мере, это в нас общее – мы верны нашим принципам. Я готов умереть, защищая дворец, но кто знает, вдруг королю повезет. Мы еще можем победить.