– Ваша победа станет моей погибелью.
– Я этого не хочу, – сказал Сюло.
– Лицемер. Вы должны этого хотеть. Нельзя выбирать путь и отказываться от последствий того, куда он вас заведет.
– Я не выбирал путь. Я сохраняю веру.
– Веру в этого грустного толстого болвана? Если хотите, чтобы вас принимали всерьез, нельзя жертвовать жизнью ради Капета. Это просто нелепо.
Луи отвел взгляд:
– Не знаю… возможно, я в чем-то с вами согласен. Но медлить больше нельзя.
Камиль раздраженно махнул рукой:
– Разумеется, медлить нельзя. Ступайте к себе и сожгите все, что вам могут вменить. Тщательно переберите бумаги – сами знаете, с революцией появляются новые преступления. Соберите только самое необходимое – пусть никто не догадается, что вы бежите. Потом передадите мне ключи, и я обо всем позабочусь впоследствии… в смысле, на будущей неделе. Сюда не возвращайтесь: у нас ужинают марсельцы. Ступайте к Аннетте Дюплесси и затаитесь, пока я за вами не приду. Подготовьте мне очень подробную записку о том, как следует уладить ваши финансовые дела. Но собственноручно не пишите, попросите моего тестя вам помочь и не пренебрегайте его советами. Бумагу не подписывайте и не оставляйте на виду. Тем временем я раздобуду вам паспорт и другие документы. Вы говорите по-английски?
– А вы умеете распоряжаться. Можно подумать, вам не впервой переправлять людей из страны.
– Бога ради, Луи.
– Спасибо, но нет.
– В таком случае возвращайтесь сюда к девяти, – взмолился Камиль. – Завтра я отвлеку их, вас никто не заметит. У вас появится шанс спастись.
– Но, Камиль, вы сильно рискуете. Вы можете навлечь на себя большие неприятности.
– Так вы не придете?
– Нет.
– В таком случае что толку продолжать этот разговор?
– Потому что я боюсь за вас. Вы ничем мне не обязаны. Мы оказались… нет, мы выбрали… мы выбрали разные стороны. Учитывая обстоятельства, я и вообразить не мог, что наша дружба продлится так долго.
– Когда-то вы так не думали – вы смеялись, заявляя, что человек выше политики.
– Я помню. Свобода, веселье, королевская демократия. Когда-то я в это верил, но не сейчас. Королевской власти придет конец; лично мне свобода по душе, к тому же впереди сражения, не говоря о гражданской войне, нам будет не до веселья. Вы должны понять, что после того, что случится завтра, верность друзьям будет значить очень мало.
– Вы требуете от меня признать, что ради революции – такой, какой вы ее воображаете, – я позволю человеку, которого я люблю, сгинуть из-за собственной глупости.
– Я не хочу, чтобы вы пожалели об этом впоследствии.
– Я вам не позволю. Сегодня же вечером вас арестуют. Я не позволю вам покончить с собой.
– Едва ли этим вы окажете мне услугу. Я так долго насмехался над Фонарем и теперь не хочу, чтобы меня выволокли из камеры и на нем вздернули. Никто не заслуживает такой смерти. Я знаю, вы можете отправить меня в тюрьму, но это будет предательством.
– Чего?
– Принципов.
– Что вам до моих принципов, а мне до ваших?
– Спросите Робеспьера, – устало ответил Луи. – Спросите совестливого человека, что важнее: друг или страна? Спросите его, какова нынче цена человеческой жизни? Старинные приятели или новые принципы? Спросите Робеспьера, Камиль. – Он встал. – Зачем я вообще к вам пришел, от меня одни неприятности.
– Никто не способен создать мне неприятности. Нет такой власти, которой это под силу.
– Однако, полагаю, к этому все идет. Простите, я так и не повидал вашего сына.
Луи протянул руку. Камиль отвернулся.
Луи сказал:
– Отец Берардье в тюрьме, дорогой мой. Вы не могли бы посодействовать его освобождению?
Пряча лицо, Камиль сказал:
– Марсельцы разойдутся после ужина в половине девятого, если не затянут песню. Потом я буду с Дантоном, где бы он ни находился. Можете заходить в любое время. Ни он, ни его жена вас не выдадут.
– Я не знаю Дантона. Конечно, я его видел, но ни разу с ним не беседовал.
– Вам незачем вступать с ним в беседу. Просто скажете, что я прошу его спрятать вас, такая у меня причуда.
– Вы не посмотрите на меня напоследок?
– Нет.
– Воображаете себя женой Лота?
Камиль улыбнулся, повернул голову. Дверь за Луи закрылась.
– Думаю, мне незачем возвращаться в Фонтене, – сказала Анжелика. – Виктор приютит меня. Хочешь повидаться с дядей?
– Нет, – ответил Антуан.
Дантон рассмеялся:
– Каков боец, хочет остаться.
– Надеюсь, у Виктора будет поспокойнее? – От переживаний лицо Габриэль выглядело болезненным, желтоватым.
– Да, да, да. Иначе я бы его не отпустил. А, Лолотта, и ты здесь.
Люсиль пронеслась по комнате и положила руки на плечи Дантону.
– Хватит хмуриться, – сказала она. – Я знаю, нас ждет победа!
– Вы перебрали с шампанским.
– Все вокруг меня балуют.
Он понизил голос, прошептав ей в волосы:
– Будь вы моей, и я бы вас баловал.
Люсиль со смехом отстранилась.
– Как вы можете? – резко спросила Габриэль. – Как вы можете смеяться?
– Почему нет, Габриэль? Все равно скоро заплачем. Возможно, уже вечером.
– Что будем брать с собой? – возвысила голос Анжелика, обращаясь к внуку. – Хочешь, возьмем волчок? Думаю, хочешь.
– Держи его в тепле, – машинально промолвила Габриэль.
– Моя дорогая девочка, стоит такая жара, что проще задохнуться, чем замерзнуть.
– Хорошо, мама.
– Проводи ее, – сказал Дантон. – Пока светло.
– Я не хочу.
– Идемте. – Люсиль рывком встала с кресла.
Анжелика ощущала легкое раздражение. За все эти годы ее дочь так и не научилась понимать, когда мужчинам необходимо побыть без женщин. Она не понимает или и впрямь не в силах сдержать недовольства всем происходящим? У двери Анжелика обернулась:
– Думаю, Жорж, мне незачем напоминать вам об осторожности?
Кивнув Камилю, она вывела молодых женщин из комнаты.
– Надо же, как он это делает, – заметил Дантон, глядя из окна, как сын большими прыжками пересекает Кур-дю-Коммерс, поддерживаемый с обеих сторон матерью и бабушкой. – Хочет перейти двор, не касаясь земли.
– Отличная идея, – сказал Камиль.
– У вас несчастный вид, Камиль.
– Приходил Луи Сюло.
– Понятно.
– Он намерен защищать дворец.
– Ну и глупо.
– Я сказал ему, чтобы приходил к вам, если передумает. Я поступил правильно?
– Рискованно, но морально не подкопаешься.
– Вы против?
– Не особенно. Видели Робеспьера?
– Нет.
– Если увидите, скажите, чтобы не болтался у меня под ногами. Сегодня вечером я не хочу, чтобы он был рядом. Я могу совершить что-нибудь оскорбляющее его деликатные представления о морали. – Он помолчал. – Теперь можно считать часы.
В Тюильри придворные готовились к церемонии королевского отхода ко сну. Они приветствовали друг друга заученными жестами, освященными веками. Только обладатели голубой крови могли принять королевские чулки, еще теплые от королевских икр. Только самым знатным вельможам дозволялось откинуть с кровати королевское покрывало. Чистокровные аристократы подавали – как делали до этого их отцы и деды – королевскую ночную сорочку и помогали Луи Капету облачить в нее белое до синевы дородное тело.
Они следовали за опущенными плечами короля, готовясь войти в спальню в порядке, который не менялся веками, но внезапно король обратил к ним бледное, встревоженное лицо и захлопнул дверь у них перед носом.
Аристократы стояли, переглядываясь, только теперь осознав чудовищность происходящего.
– Неслыханно, – шептали они.
Люсиль ободряюще коснулась руки Габриэль. В квартире было не меньше дюжины людей, на полу лежало оружие.
– Принеси еще свечей, – велел Дантон служанке Катрин, и та принесла, бледная, отводя глаза. На стенах и потолке заплясали новые тени.
– Могу я остаться, Габриэль? – спросила Луиза Робер, запахнувшись в шаль, словно мерзла.
Габриэль кивнула:
– Обязательно хранить оружие здесь?
– Обязательно. Только не трогайте его, женщины.
Люсиль пробралась к мужу в другой угол комнаты. Они о чем-то тихо заговорили. Затем она обернулась и позвала: Жорж, Жорж. В голове у нее шумело, как бывает после шампанского, когда кажется, что легко смахнешь небольшую ноющую боль, но в горле стоял комок. Не глядя на Люсиль, Дантон прервал разговор с Фрероном, обнял ее и крепко прижал к себе.
– Понимаю, я все понимаю, – сказал он, – но ты должна быть сильной, Лолотта, ты же умная девочка, и тебе придется присмотреть за остальными.
Его мысли были заняты другим, а ей весь день хотелось, чтобы он наконец-то обратил на нее внимание, озаботился ее нуждами, ее тревогами. Но сейчас он мысленно был на улицах, в Тюильри, в мэрии и машинально бормотал слова утешения.
– Прошу вас, позаботьтесь о Камиле, – сказала она. – Вы же не допустите, чтобы с ним что-нибудь случилось?
Дантон хмуро смотрел на нее сверху вниз, обдумывая просьбу. Ему хотелось ответить честно.
– Не отпускайте его от себя, умоляю, Жорж.
Фрерон осторожно положил ладонь ей на плечо, но Люсиль отдернула руку.
– Лолотта, мы будем присматривать друг за другом, – сказал он. – Что еще нам остается.
– Я у вас ничего не просила, Кролик, – сказала Люсиль. – Присматривайте лучше за собой.
– Послушайте. – Голубые глаза Дантона смотрели прямо на нее, и Люсиль показалось, что сейчас она услышит расхожее: я буду говорить с вами, как со взрослой женщиной, – но она ошиблась. – Послушайте, когда вы выходили за Камиля, вы знали, на что идете. Вы должны были выбрать: спокойная жизнь или революция. Но неужели вы думаете, я стану подвергать его неоправданному риску?
Его глаза обратились к часам, и она последовала его примеру. По этим часам мы станем измерять наше выживание, подумала Люсиль. Часы подарили Габриэль на свадьбу. Заостренные стрелки, изысканные геральдические лилии – восемьдесят шестой, восемьдесят седьмой годы. Жорж тогда был королевским советником, Камиль был влюблен в ее мать, а ей только что исполнилось шестнадцать. Дантон коснулся изуродованными губами ее лба.