День клонился к вечеру. Улицы опустели. Последние часы, думала Люсиль, последние часы этого мира, а мы сидим и ждем, когда солнце погаснет. Но солнце и не думало гаснуть, оно жгло сияющий триколор, головы марсельцев, поющие колонны победителей и верных кордельеров, которым хватило здравого смысла просидеть по домам весь день, зато теперь они высыпали на улицы, восхваляя республику, призывая смерть на головы тиранов, славя своего предводителя Дантона.
В дверь заколотили. Люсиль открыла – теперь ей было все нипочем. Незнакомый здоровяк, слегка пошатываясь, прислонился к дверному косяку.
– Простите, мсье, – рассмеялась Луиза Робер. – Кажется, мы незнакомы.
– Во дворце крушат зеркала, – заявил он. – Кордельеры теперь короли.
Он протянул что-то Габриэль, та неловко приняла дар. Это был тяжелый серебряный гребень.
– С туалетного столика королевы, – пояснил незнакомец.
Указательным пальцем Габриэль провела по выпуклой монограмме: «А», Антуанетта. Мужчина качнулся вперед, подхватил Люсиль, оторвав ее от пола. От него разило вином, табаком, кровью. Незнакомец впился в горло Люсиль жадным пролетарским поцелуем, затем опустил ее на пол и загрохотал вниз по ступеням.
– Боже мой, – сказала Луиза. – Да у вас легион обожателей, Люсиль. Вероятно, ему пришлось годами ждать своего шанса.
Люсиль вытащила носовой платок и протерла шею. Те, кого я встретила утром, не были моими обожателями, подумала она. Она погрозила пальцем и проговорила, умело изображая Реми:
– Я просто говорю им: мальчики, незачем из-за меня ссориться – у нас же свобода, равенство, братство, разве забыли?
Гребень королевы валялся там, где его уронила Габриэль, на ковре в гостиной.
Дантон вернулся домой ближе к вечеру. Его голос донесся до них с улицы. Он пришел с Фабром, гением нашей эпохи, Лежандром, мясником, Колло д’Эрбуа, самым омерзительным из людей, с Франсуа Робером и Вестерманном. С обеих сторон его поддерживали Лежандр и Вестерманн, Дантон плохо стоял на ногах, был небрит, обессилен и от него разило коньяком.
– Мы победили! – орали они.
Простая песня, зато удачный лозунг. Дантон подхватил Габриэль и с такой яростью прижал к себе, что у нее снова подогнулись колени.
Дантон усадил ее в кресло.
– Она и так еле стоит на ногах, – сказала Луиза Робер, ее кожа сияла под румянами, ее Франсуа вернулся.
– Убирайтесь отсюда! – сказал Дантон. – Разве вам негде спать?
Он вломился в собственную спальню и бросился лицом на кровать. Люсиль последовала за ним. Она коснулась его затылка, взяла его за плечи. Дантон застонал:
– Дай мне время, я не готов. – Затем, ухмыляясь, перевернулся и рухнул на спину. – О Жорж-Жак, Жорж-Жак, – обратился он к себе, – жизнь есть череда невероятных возможностей. Ну и что бы сказал о тебе мэтр Вино?
– Скажите, где мой муж.
– Камиль? – Его улыбка стала еще шире. – Камиль в Школе верховой езды, трудится над очередным пунктом жизненного плана. Нет, Камиль нам не чета, он не нуждается в сне.
– Когда я видела его в последний раз, – сказала Люсиль, – он был сам не свой.
– Да. – Улыбка сошла с лица Дантона, веки опустились, затем снова поднялись. – Эта сучка Теруань прикончила Сюло в двадцати ярдах от него. И вот еще что, за весь день мы ни разу не видели Робеспьера. Небось прячется в погребе у Дюпле. – Он запнулся. – Сюло учился вместе с Камилем. Какой маленький мир, и Макс, кстати, тоже. Камиль – мальчик прилежный, далеко пойдет. Завтра мы узнаем… – Его глаза закрылись. – Так-то.
Национальное собрание начало очередное заседание в два часа ночи. Дебаты сопровождались некоторыми неудобствами, то периодически заглушаемые стрельбой, то прерванные прибытием королевской семьи в половине девятого утра. Только вчера собрание проголосовало за то, чтобы прекратить обсуждать будущее монархии, а сегодня в разоренном и разрушенном дворце от нее почти ничего не осталось. Правые считали, что перерыв в обсуждении стал сигналом к началу мятежа. Левые говорили, что, отказавшись обсуждать этот вопрос, депутаты утратили право именоваться выразителями народных чаяний.
Королевское семейство с несколькими приближенными втиснули в каморку для газетчиков за председательским помостом. С вечера толпы просителей и делегатов теснились в коридорах и комнате для дебатов. Снаружи доходили невероятные и пугающие слухи. Все валики и перины во дворце порубили саблями, и в воздухе вихрем кружился пух. Проститутки занимались своим ремеслом в постели королевы, хотя зачем ради этого надо было рубить перины, никто не мог объяснить. Кто-то играл на скрипке над трупом с перерезанным горлом. Сто человек закололи и забили насмерть дубинками на улице Эшель. Повара сварили. Слуг вытащили из-под кроватей, из дымоходов и сбросили из окон прямо на пики. Начались пожары, и, как всегда, поползли сомнительные слухи о людоедстве.
Верньо, нынешний председатель, давно бросил попытки отличить правду от вымысла. Внизу под ним собралось больше чужаков, чем депутатов. Каждые несколько минут дверь распахивалась, впуская закопченных усталых людей, шатающихся под весом того, что, если не предъявить это Национальному собранию, будет разграблено. Скоро дойдет до того, думал Верньо, что к ногам нации начнут складывать инкрустированные стульчаки и собрания сочинений Мольера. Школа верховой езды стала напоминать аукцион подержанных вещей. Верньо нервно теребил галстук.
Запертые в душной каморке для газетчиков, королевские дети уснули. Король, дабы поддержать силы, грыз ножку каплуна, время от времени вытирая пальцы о темно-лиловый сюртук. На скамье под ним депутат уронил голову на руки.
– Всего и вышел по нужде, – твердил он. – И тут на меня налетел Камиль Демулен. Прижал к стене и заставил признать Дантона папой римским. Или кем-то еще. Может быть, самим Господом, они еще не решили, но если я не проголосую за него, то вскоре проснусь с перерезанной глоткой.
В нескольких скамьях от него Бриссо совещался с бывшим министром Роланом. Мсье Ролан был желтее обычного, он прижимал к груди пыльную шляпу, словно держал последнюю линию обороны.
– Национальное собрание следует распустить, – сказал Бриссо, – и провести новые выборы. До окончания этой сессии мы должны назначить новый кабинет, новый совет министров. Да, именно сейчас – страна нуждается в управлении. Вы можете вернуться на пост министра внутренних дел.
– Правда? А как же Сервен? Клавьер?
– И они вернутся. – Я был рожден для этого, подумал Бриссо, – формировать правительства. – Все вернется к тому положению, что было в июне, за исключением королевского вето. И Дантона, который станет одним из ваших коллег.
Ролан вздохнул:
– Манон это не понравится.
– Ей придется смириться.
– Какое министерство мы доверим Дантону?
– Какая разница, – кисло промолвил Бриссо, – раз уж он теперь у власти.
– Неужели до этого дошло?
– Если бы вы побывали сегодня на улице, вы бы в этом не сомневались.
– А вы побывали сегодня на улице? – В чем в чем, а в этом Ролан сомневался.
– Мне рассказывали, – ответил Бриссо. – Весьма подробно. Он их вождь. Они готовы порвать за него глотки. Что вы об этом думаете?
– Неужели так должна начинаться республика? – промолвил Ролан. – Поддадимся ли мы давлению толпы?
– Куда это собрался Верньо? – спросил Бриссо.
Председатель подал знак своему заместителю.
– Прошу, дайте мне пройти, – вежливо попросил он.
Бриссо следил глазами за Верньо. Вполне возможно, что альянсы, фракции, пакты будут предложены, созданы, распущены, и, если не быть везде, не участвовать в каждом разговоре, он может утратить свой статус самого информированного человека во Франции.
– Дантон – прожженный плут, – сказал Ролан. – Возможно, ему подойдет пост министра юстиции?
У двери, лицом к лицу с Камилем, Верньо был неспособен в полной мере проявить свое ораторское мастерство. Мы всё видим, всё понимаем и полностью разделяем, говорил он. После трехминутной тирады Камиль впервые запнулся.
– Скажите, Верньо, я повторяюсь?
Верньо выдохнул:
– Немного. Но то, что вы должны сказать, так свежо и занятно. Вы говорите, завершить то, что начали. Но каким образом?
Камиль обвел рукой Школу верховой езды и орущие улицы:
– Я не понимаю, почему король еще жив. Люди куда лучше его мертвы. А многочисленные депутаты? Роялисты, которых затолкали в тюрьмы?
– Но вы не можете убить всех. – Голос оратора дрогнул.
– Почему не можем?
– Я сказал «не можете», но имел в виду «вам не следует этого делать». Дантону ни к чему лишние трупы.
– Вы уверены? Не знаю. Я не видел его несколько часов. Думаю, это он устроил Капетам побег из дворца.
– Похоже на то, – сказал Верньо. – Почему он так поступил?
– Не знаю. Возможно, из человеколюбия.
– Но вы в этом не уверены.
– Я не уверен в том, что не сплю.
– Думаю, вам пора домой, Камиль. Вы говорите невпопад.
– Правда? Как вы добры. Если бы вы говорили невпопад, я бы мысленно делал зарубки на память.
– Нет, не делали бы, – примиряюще сказал Верньо.
– Делал бы, – настаивал Камиль. – Мы вам не доверяем.
– Вижу, но я сомневаюсь, что вам надо и дальше тратить энергию, запугивая людей. Вы не думаете, что Дантон нужен нам в любом случае? Не из-за того, что он может натворить, если его отстранят от власти, – я убежден, это будет именно так ужасно, как вы говорите, – но потому, что верим: он единственный способен спасти нацию.
– Нет, – ответил Камиль. – Такое мне в голову не приходило.
– Вы не разделяете нашей веры?
– Разделяю, но я привык верить в одиночку. Уже много лет. И главным препятствием моей вере всегда был сам Дантон.
– На что он рассчитывает?
– Ни на что, он спит.
– Послушайте, я намерен обратиться к Национальному собранию. Будет лучше, если этот сброд разойдется.
– Они были суверенным народом, пока сегодня вечером не привели вас к власти. А теперь они сброд.