Я поняла, почему Акхлют хотел, чтобы я коснулась Хранителя. Он надеялся показать мне мир, который ждёт тех, кто мне дорог. Но что будет со мной? Если пути назад и правда нет, неужели я останусь здесь навсегда? Моё сердце замёрзнет и перестанет биться…
Я почувствовала, что видение начинает прерываться и способность видеть возвращается ко мне. Мысли хаотично роились, я прилагала огромные усилия, чтобы устоять на ногах, прислонившись к исполинскому телу Хранителя. Меня переполняли чувства – хотелось кричать, плакать, смеяться, сделать хоть что-то, чтобы справиться с разрывающими грудь болью и ужасом от мыслей, что я никогда не увижу своих родных. Но если я и могу сделать хоть что-то для них, я должна сделать это сейчас.
– Акхлют! – выкрикнула я, заставив Ао, сжимающего горло соперника вздрогнуть и на секунду ослабить хватку. – Что я должна делать?!
– Последняя Клятва! Прочитай её Хранителю!
– Нет! – заревел Ао и бросился ко мне, не выпуская Акхлюта из смертельной хватки. – Не смей!
– Хочешь моё сердце? – прошипела я, оскалившись и в последний раз посмотрев на духа. – Получай!
С этими словами я повернулась к Хранителю и, не отнимая ладони от его тела, прошептала: «Асса-вакх-ит». В это же мгновение его кожа под моей рукой начала светиться слабым золотистым светом. С каждой секундой он разгорался всё сильнее, зажигая рунические символы вокруг. Они загорались один за другим, опаляя ледяные корни и заставляя их отступать, освобождая тело Хранителя от смертельных пут. Свет окружил его и замкнулся на месте, в которое попало ледяное копьё. Орудие задрожало и начало покрываться чёрным, обугливаясь будто от палящего жара незримого костра. Мятежный дух закричал, отпустив Акхлюта, так что тот грузно рухнул на землю. Ао, или точнее сказать – Эненра, схватился за плечо в месте недостающей руки и согнулся в приступе невыносимой боли. Чёрные угли начали покрывать его плечи и ключицы, распространяясь на грудь, живот, ноги, руку, шею, и наконец глаза почернели и задымились. Издав истошный вопль, дух засветился ослепительным золотистым светом и рассыпался на мельчайшие песчинки вместе с копьём, вонзившимся в тело Хранителя тридцать лет назад.
На небо взошла голубая луна.
Эпилог
Сегодняшнее утро выдалось ещё хуже предыдущих. Может, сказывается погода, а может, усталость и почти неделя без сна. Как всегда, я без лишних раздумий заставляю себя подняться с постели, выйти на улицу, натянув свитер, и быстро окунуть лицо в снег, набранный в ладони, от чего моё сердце на секунду останавливается прежде, чем наполнить тело необходимой энергией на день.
После этого я закидываю в рот пару кусков хлеба, наспех пережёвывая, запиваю всё стаканом молока и выхожу на улицу, кутаясь в тяжёлую меховую куртку. Через пару минут замечаю Вато, спешащего мне навстречу. Он так же тепло одет и так же ужасно выглядит. Его лицо осунулось, грязные волосы торчат в разные стороны, а синяки под глазами делают его похожим на ожившего мертвеца. На его плече висит пузатая сумка – в ней запас провизии на день, фляга, запасные рукавицы и носки, корень краснотравника на случай, если потребуется развести сигнальный костёр, пара крепких верёвок и охотничий нож. Откуда мне это известно? Моя сумка наполнена тем же, и мы вот уже шесть дней не сговариваясь встречаемся на этом месте, как только всходит солнце, чтобы отправиться на поиски, которые, скажу честно, начинают казаться бессмысленными.
Мы выходим на главную дорогу и минуем несколько домов. Сонные жители провожают нас взглядами – даже рыбаки только-только начинают свой день, а мы уже на ногах. Обогнув главную площадь, мы устремляемся к западному выходу из деревни – в той стороне мы бывали лишь дважды за неделю, и сегодня решаем держать курс именно туда. Вато молчит, глядя перед собой. На его лбу появилась морщинка из-за вечно нахмуренных бровей. Когда я замечаю её, внутри меня всё холодеет – может, он и был немного странным, сколько я его помню, но этот парень улыбался всегда. Всегда, но не теперь.
Хотя за время наших поисков мне довелось узнать его получше. Никогда бы не подумал, что настолько сближусь с семьёй, которая на протяжении долгих лет враждовала с моей. Но, честно сказать, я этому рад. Поначалу мы молча прочёсывали окрестности, оставляя метки на деревьях и камнях, иногда останавливаясь отдохнуть. Мы подавали голос только когда поблизости звучал хруст веток или скрип снега или когда находили человеческие следы на снегу. В остальное время я слышал лишь завывания холодного ветра и сосредоточенное сопение Вато, упрямо продирающегося через сугробы. Но в последние три дня всё изменилось. Сначала мы перекинулись парой слов на привале. Потом он заставил меня вспомнить несколько моих знаменитых острот, когда провалился в охотничью яму и мне пришлось в одиночку вытаскивать оттуда этого склонного, кхм… хорошо перекусить парня. А к концу дня мы, измождённые безрезультатными поисками, возвращались в деревню, болтая, словно старые приятели. Даже наши отцы зарыли топор войны на время поисков и проводили большую часть времени в Красной Хижине, обсуждая что-то с шаманами и планируя наши дальнейшие действия. Хотя Таму оттуда приходилось выдворять чуть ли не силой: он ещё не восстановился после болезни, и ему нужен был покой. А бегать по острову могли и мы.
Сегодня мы направляемся к западным воротам, чтобы до заката солнца прочесать лес, в надежде найти хоть какую-то зацепку. Мы уже приближаемся к краю деревни, как вдруг меня оглушает собачий лай.
– Ну здравствуй, – устало улыбаюсь я, присев и потрепав Янтаря по рыжей холке. Пёс чувствует неладное: он всю неделю мечется по деревне и под вечер беспокойно засыпает на крыльце дома, принадлежащего роду Белой Чайки. Приходится выносить ему шерстяное покрывало и менять горячую воду в миске, чтобы глупый зверь не замёрз. Однако я замечаю, что сегодня он ведёт себя иначе – прежде его уши и хвост были поджаты, взгляд потерян, а бегал он, слегка припадая к земле. Сейчас же он полон сил и бросается мне под ноги, заставляя прохожих морщиться от громкого тревожного лая.
– Что такое, мальчик? – спрашиваю я, пытаясь заглянуть ему в глаза, но пёс отскакивает, отбегая немного и снова возвращаясь ко мне. – Ты хочешь, чтобы я пошёл за тобой?
– Пору, у нас нет времени возиться с собакой, – поторапливает меня Вато.
– Погоди, – отвечаю я, смотря на пса, – кажется, он хочет нам что-то показать.
После недолгой словесной перепалки мне удаётся убедить Вато, что мы уже дважды прочесали эту часть леса, так что отвлечься ненадолго не повредит нашим поискам. К тому же Янтарь был последним, кого я видел с ней прежде, чем она исчезла.
Пёс семенит по заледенелой тропе, беспокойно оглядываясь, чтобы убедиться, что мы следуем за ним. Высказав пару едких комментариев, Вато наконец умолкает, заметив, что собака действительно пытается вести нас за собой. Эта дорога ведёт в сторону побережья, и во мне начинает зреть разочарование. Береговая линия – первое, что мы проверили, когда поняли, что Ину исчезла. Тама обнаружил пропажу своего гарпуна, и мы предположили, что она отправилась рыбачить. Никогда не считал её настолько безрассудной, но проверить мы были обязаны. Однако все лунки оказались целыми, лёд – крепким и ровным, а гарпун исчез вместе с Ину, его похитившей. Мы прочесали пляж как минимум десять раз, проверив каждый уголок, куда можно было бы отправиться в поисках места для рыбалки. Её там не было.
Янтарь сворачивает к отвесному склону, и я ругаюсь, едва не подвернув ногу, пытаясь спуститься вниз. Вато следует за мной, и я помогаю ему, подав руку. Пёс переходит на бег, рванувшись вперёд и перестав обращать на нас внимание, и нам тоже приходится ускориться, чтобы успевать за ним. Наконец он останавливается и заходится звонким лаем, от которого начинает болеть голова. Вато первым догоняет пса, а я окликаю его, чтобы узнать, в чём дело. Но Вато застывает на месте, не отреагировав на мой вопрос. Я кричу громче, думая, что он не расслышал, но безрезультатно. Я ускоряю шаг и в несколько прыжков сокращаю дистанцию между нами.
– Эй, ты что, оглох?! – недовольно спрашиваю я, тяжело дыша. Наконец я опускаю глаза, чтобы понять, что именно ошарашило Вато. И вдруг я понимаю одну вещь. Приближаясь к этому месту, я почувствовал укол тревоги. Что-то не так, но я никак не мог понять, в чём дело. Теперь же картинка сложилась воедино. Причина в звуке, которого я прежде не слышал. Коа’Коа – тихое место, но и у него свой шумовой пейзаж. Хруст снега под ногами, завывание ветра, скрип деревьев, раскачивающихся в лесной чаще, лай собак, отдалённые голоса деревенских… Но теперь в эту привычную гамму звуков вписывается что-то абсолютно новое. Шум воды. Я замечаю, что там, где заснеженный песок должен переходить в вечный лёд, сковавший океан, бежит глубокая тёмная трещина. Под нашими ногами с тихим шуршанием бьётся кристально голубая вода, дразнящая берег торопливыми прикосновениями.
Вато смотрит на меня безумными глазами. Он садится на корточки и стягивает коричневую рукавицу, чтобы коснуться воды. Он отдёргивает пальцы, почувствовав касание кусачего холода, но окунает их вновь в воду, не веря своим глазам. Я приседаю рядом и осторожно касаюсь поверхности воды, заставив беспокойные круги поползти по ней. Этого не может быть. Тридцать лет жители Коа’Коа боролись с неумолимыми льдами. Если и удавалось заставить их поддаться под натиском ледоруба, трещина быстро замерзала вновь. За все эти годы нам удалось сделать три лунки, которые не затянулись льдом и позволили нам добывать рыбу. Но здесь огромный кусок льдины просто исчез! А образовавшаяся трещина разрастается на глазах, захватывая всё новые и новые области белой поверхности океана.
Вато шевелит пальцами, уже привыкшими к холоду, и неожиданно брызгает водой мне в лицо. Я выбираю для него лучшее бранное слово из моего запаса и отплачиваю тем же. Вато морщится, а затем искренне смеётся. Этот смех такой неподдельный и редкий для последних дней, что я не могу не рассмеяться в ответ. Мы устраиваем небольшую войну, уворачиваясь от ледяных брызг, заставляющих кожу на щеках покрываться обжигающим румянцем. О