Дьявольски трудное дело – управлять государством!
Гном Суриков, бывший ефрейтор
Принципы психологической оптики, открытой на Земле Демидиным, были давно известны в нижних мирах. Целые сообщества живых существ там сращивают с машинами, растениями и даже камнями, получая эффективные, хотя и малоэстетические конструкции. Даже в малозаселённом Уре по пустырям бродили частично оживлённые агрегаты и частично превращённые в механизмы живые существа.
Экономное отношение к энергоресурсам в нижних мирах всегда имело большое значение. Рабы, работающие в котлованах, своими мучениями насыщали демонов. Демоны транслировали свою ярость ещё глубже – в слои, отдалённые тени которых заметила Наина Генриховна. Поцелуйное болото, в котором Демидин вскоре должен был провести несколько незабываемых минут, через специальный кабель снабжало излишками энергии лаборатории гарнизона и напоминающую лифт установку для перемещений между мирами.
Когда настал срок, к этой установке направились Наина Генриховна и Демидин. Константину Сергеевичу предстоял вводный офицерский курс в Риусе, а сама Наина Генриховна намеревалась заявиться вместе с Демидиным в учебный центр, чтобы повидать старых знакомых и поразить их своей новой внешностью и карьерным взлётом.
Она была одета в строгий офисный пиджак и гладкую белую юбку. Единственное украшение – значок депутата Верховного Совета СССР переливался на её груди, как густеющая капелька крови. Идущий рядом Демидин чувствовал себя неуклюжим, тем более что пребывающая в хорошем настроении Наина Генриховна пожелала опереться на его руку.
В лифтовой камере тусклая лампочка освещала вмонтированную в стену панель с грубо сделанными кнопками: «Ур», «Угр», «Огр», «Риус – уч. центр» и «Ыгр». В углу стояла металлическая клетка, в которой валялся ком промасленных тряпок. От клетки в стену уходил толстый кабель.
При появлении пассажиров тряпки зашевелились, и из них выбрался разъярённый гном в колючем ошейнике.
– Я твой нюх топтал! – заорал он Наине Генриховне.
– Не «твой», а «ваш», – игриво возразила Наина Генриховна.
Она поводила в воздухе пальчиком, прицеливаясь к нужной кнопке. Гном затрепетал от ужаса.
– Ваш нюх! Ваш! Береги себя, зайчоныч, ты мне очень дорога! Жди, сука! – закричал он.
Наина Генриховна недобро скривилась и надавила «Риус – уч. центр».
Гном скрючился от боли.
– Не топтал я нюх! Не топтал! – захрипел он.
– Не топтал, но оскорблял. И не нюх, а… – начала было Наина Генриховна, но, увидев, что Демидину происходящее неприятно, замолчала.
Гном царапал своё лицо и выл, катаясь по дну клетки. Двери закрылись, свет приугас, лифт заскрежетал и начал проваливаться вниз. Прошло около минуты, и он остановился. Гном всё ещё скулил и тёрся косматой головой о железные прутья.
– Быстро заткнись, мы не дома! – прикрикнула на него Наина Генриховна.
Гном изо всех сил зажал ладонями рот. Двери открылись, и в камеру лифта проник болезненно-лиловый свет Риуса.
Учебный центр в Риусе
В отличие от изрытого ямами Ура Риус походил на бескрайний аэродром. В редких асфальтовых трещинах здесь росли кусты, напоминающие саксаул. Эту растительность когда-то пытались выпалывать, чтобы не нарушать строгого единообразия, но потом рабы понадобились в других мирах, и на неё махнули рукой.
Риус изначально задумывался как сводящая с ума имитация мёртвой бесконечности, и его единственной достопримечательностью, своеобразным прыщом на его гладкой поверхности, оставили только учебный зиккурат.
Наина Генриховна и Демидин оказались в паре сотен метров от входной дыры, к которой ползли, катились и ковыляли разнообразные, но по большей части напоминающие людей существа.
Рядом со входом в зиккурат высился монумент – шестиногая тварь с колючим позвоночником грозила небу зажатыми в лапах молниями.
Демидину было здесь не по себе: в сравнении с жутковатым Риусом даже Ур мог показаться уютным, но Наина Генриховна выглядела приятно возбуждённой. Изобилие местных уродов подчёркивало её красоту. На неё смотрели – с ухмылками, улыбками, оскалами, страстью, завистью, и её походка стала более упругой.
Вдруг прямо перед ними на землю свалилась какая-то дымящаяся гадость, и Наина Генриховна взвизгнула от неожиданности.
Они задрали головы. Над ними кружил ухмыляющийся демон.
– Я – начальница гарнизона! – возмутилась Наина Генриховна, торопливо доставая удостоверение.
– Ты – моё мясо! – осклабившись, сказал демон.
– Дурак, – сказала Наина Генриховна сердито, но негромко и заторопилась к учебному центру, таща за собой Демидина.
– Я это слышал! – возмутился демон, снижаясь к ним длинными спиральными кольцами.
– Прошу прощения! – торопливо крикнула Наина Генриховна, держа удостоверение над головой.
– Моё мясо! – завопил демон, часто хлопая крыльями. – О, я вижу, как ты умрёшь…
Его крик перешёл в гневный визг, затем в хрипы, и он рухнул на землю. От огромного тела шёл жар, как от костра. Его глаза закатились, и из полуоткрытой пасти потоками текла пена.
– Он умирает? – спросил Демидин.
– Он в экстазе, – досадливо процедила Наина Генриховна. – Возможно, увидел будущее.
Она встряхнулась, гордо подняла носик и потащила Демидина в зиккурат.
Димитрий Димитриевич
Фойе было заполнено прилично одетым народом. Наина Генриховна подошла к большому зеркалу и принялась поправлять причёску.
– Ты должна выбросить из головы этого идиота, – приказала она своему отражению.
Она встряхнулась и застреляла улыбочками по сторонам.
– Димитрий Димитриевич! – помахала она ушастому худощавому мужчине в лёгком белом костюме и кремовой панамке.
Тот метнулся к ней, распахивая объятия.
– Наиночка! Ты теперь такая красавица! Это просто фантастика! – восхищался он. – Можно я поцелую твои ручки?
Наина Генриховна, расцветая от его восторга, протянула ему руку, которую он усыпал мелкими тщательными поцелуями.
– Перестаньте! – воскликнула Наина Генриховна и похлопала его по затылку, отчего панамка съехала ему на висок.
Димитрий Димитриевич приостановил свои поцелуи и, подняв пшеничную бровь, с любопытством оглядел Демидина.
– А это у нас кто? – спросил он.
– Это у нас Константин Сергеевич Демидин, – торжественно сказала Наина Генриховна.
– О! – сказал Димитрий Димитриевич и поднял вторую бровь.
Его взгляд метнулся к груди Демидина.
– Лейтенант Демидин проходит службу в моем гарнизоне, – не без гордости сказала Наина Генриховна.
Что-то такое было в Димитрии Димитриевиче, что заставляло её хвастаться. Она и сама чувствовала, что её несёт, но не могла остановиться.
– Выходит, он сейчас в твоём распоряжении? – спросил Димитрий Димитриевич.
– В полнейшем, – подтвердила она.
Демидин смотрел на Наину Генриховну с удивлением. Она была в какой-то эйфории.
– А вы, дорогой Димитрий Димитриевич? Чем занимаетесь вы? – спросила Наина Генриховна.
– Подробности рассказать не могу – это большой секрет, Наинчик, – таинственно сказал Димитрий Димитриевич. – Часто бываю в Уре. Мы у вас кое-что достраиваем и скоро начнём один невероятно важный эксперимент.
– Должно быть, интересно, – завистливо сказала Наина Генриховна.
– Чрезвычайно! – подтвердил Димитрий Димитриевич.
Он снова посмотрел на Демидина, и глаза его блеснули.
– Я кое-что вспомнил! – вскрикнул он. – Вынужден убегать! Мы будем на связи!
– Вот вы всегда так… – грустно улыбнулась Наина Генриховна.
– Совершенно не успеваю, Наинчик! Будем на связи! – вопил Димитрий Димитриевич.
Прижимая сцепленные руки к груди, он ещё что-то крикнул и исчез в толпе.
– Димитрий Димитриевич Вишневский, – сказала Наина Генриховна со вздохом. – Когда я была девчонкой, я мечтала, чтобы у моего будущего мужа оказалась фамилия Вишневский…
– Ваш старый знакомый? – ревниво спросил Константин Сергеевич.
– Да, – ответила Наина Генриховна, пытаясь разобраться в своих чувствах.
Она относилась к Димитрию Димитриевичу со смесью восхищения и зависти. Когда-то он тоже был красно-коричневым – то есть принадлежал к влиятельному клану, полагавшему, что Советский Союз – идеальный инструмент для демонизации России. Логика красно-коричневых казалось безошибочной: Советский Союз являлся атеистической страной, коррумпированной и криминальной. Криминальная культура считалась особенно важным и перспективным элементом.
В те времена красно-коричневых повышали в должностях и ставили в пример. Для них устраивали вечеринки и даже вертолётные сафари с пулемётной охотой на рабов, что считалось безумной роскошью. В этой, казалось бы, безоблачной ситуации Димитрий Димитриевич каким-то образом ощутил опасность. Как-то он почуял, что красно-коричневыми играют напоследок для того, чтобы их беспощадное уничтожение сильнее устрашило остальных.
За считаные дни до их разгрома в этом самом зиккурате Димитрий Димитриевич публично отрёкся от коммунистических идеалов и заявил, что СССР должен быть разрушен.
– Нам скажут, – вещал он, – что мы рискуем разрушить то, над чем столько работали. Есть ли на это ответ? Такой ответ есть. Он состоит в том, что наша цель – духовная, а не физическая победа. Мы должны принять вызов истории и позволить СССР распасться. У меня есть идеи, которые я готов доложить руководству.
Тут ему приказали заткнуться и повысили в должности, а свои идеи он объяснял в гораздо более узком кругу.
Кое-кто из красно-коричневых попытался переметнуться вслед за ним, но было уже поздно. Одних казнили, других выслали на котлованы, а кого-то, как Наину Генриховну, низвели до состояния ничтожества.
А Димитрий Димитриевич тем временем расцвёл. Но вёл он себя скромно, и сейчас он такой ласковый был, вслушивался в каждое слово, произнесённое Наиной Генриховной, и смотрел на неё так внимательно, словно изо рта у неё сыпались бриллианты.
Преподаватель У
Наина Генриховна повела Демидина в большую аудиторию в подвальном этаже, где промывали мозги младшему командному составу.
– Оставляю вас здесь, – сказала она Демидину. – Набирайтесь впечатлений. Думаю, вам многое начнёт становиться понятным. Я вас разыщу после лекции, а пока пойду по своим делам.
Похожая на амфитеатр аудитория была заставлена узкими партами, за которыми сидели курсанты – вроде бы люди, хотя точно сказать было трудно, потому что дальние углы аудитории тонули в темноте. Множество небольших чёрных прожекторов, словно мухи, лепились к высокому потолку, но света всё равно не хватало.
За преподавательским столом восседал сгорбленный, как перископ, демонёнок с лунообразным личиком, под которым болталась дряблая бородка. Демонёнок был закутан в плащ с пентаграммами, из складок которого свисали тоненькие ножки с аккуратными серебряными копытцами. За спиной покачивался длинный и гибкий хвост с изящной змеиной головкой.
– Меня зовут преподаватель У, – сказал он. – Сейчас занятие. Потом кормёжка. Потом экзамен и наказания. Вопросы? – спросил он и поболтал ножками.
– У матросов нет вопросов, – пошутил хвост.
– Параграф первый. Стиль изложения – молитвенный.
Преподаватель У открыл лежащую на столе красную папку с гербами и начал зачитывать текст, завывая, как свихнувшаяся пифия:
– Владыке нашему поклоняюсь, мучителю, убийце людей и скота. Обманщику, поработителю, разрушителю, императору. Обитающему на кладбищах, поедающему трупы. Сонм великих тварей составляет его свиту – все боящиеся его. Он опьяняет тех, кто чью кровь пьёт. Он носит гирлянды из костей, повелевает лунными демоницами. Он пожирает время, он великий, украшенный черепами вор. К его ногам бросаю я толпу пришедших ко мне ничтожеств.
Преподаватель У шмыгнул и, косясь на аудиторию, начал откашливаться в маленький, как засохший мандарин, кулачок. Его хвост при этом вытягивался в струну, покачивая проницательной головкой.
Сидящие слушали кашли преподавателя У с сосредоточенностью, так что было ясно, насколько суровые здесь порядки.
– Параграф второй, – объявил У. – Дух инфернального работника. Стиль изложения – пафосный… О, дух инфернального работника, достигающий нижних слоёв! Начальству покорен, с демонами уважителен. Странствует вместе с облаками, плавает в бездне вместе с безглазыми чудищами. Ослепляет и остаётся невидимым. Оглушает и остаётся неслышимым. Улавливает души, которые его не замечают. Чёрное Солнце о нём заботится! Старики и молодые, здоровые и больные, коммунисты, либералы и проститутки, социальные работники и шпионы. Все они…
– Лёгкую ткань я сорвал, хоть тонкая мало мешала, – задумчиво сказал хвост.
Преподаватель У нахмурился, продолжая:
– …Его корм, урожай, добыча.
– Скромница из-за неё лишь недолго боролась со мной, – добавил хвост.
У строго посмотрел на хвост и продолжал, повысив голос:
– Завладеет человеческим сердцем и не отпустит его никогда…
– Кто умеет, тот делает, а кто не умеет, тот учит, – понизив голос, заметил хвост.
У бросил на него злобный взгляд.
– …Не вонзит в него когти сразу, – завопил он, впадая в раж, – а осторожненько, незаметненько…
Он повалился на пол и пополз, кряхтя и отталкиваясь локтями.
– К самому сэрдэньку…
– Сэрдэчку, – поправил его хвост.
У полз по полу, в азарте позабыв обо всём.
– Вернись! – возмутился хвост, обвился вокруг ножки стола и потащил стол за собой.
У побарахтался ещё немного на полу, с сожалением поднялся, отряхнув балахон, и продолжил чтение:
– Думающий о вечности должен уметь терпеть. Коготочки его сжимают сердце медленно и осторо-о-о-жно пускают корешки вглубь, в самые жилочки, туда, где течёт любовь.
Он закатил глаза и сделал паузу.
– Любовь сердцам угодна, – сообщил хвост прокурорским тоном. – Страсть нежная природна. Нельзя спастись от любви.
У всплеснул ручонками и продолжил:
– Проникают корешки, ласкают, не пускают нежненько, направляют осторожненько.
Вдруг он посмотрел прямо на Демидина.
– …И не отпустят уже никогда. Начальство такого инфернального агента хвалит, коллеги ему завидуют. Награды сыплются на него дождём. Поцелуйный бассейн для него…
Он запнулся.
– Дом родной, – подсказал хвост.
– Родной дом, – повторил У.
Он перевернул страницу.
– Параграф третий. Уловляемая душа. Стиль изложения – величественно-задумчивый. В чём цель нашего великого рывка ввысь? Куда мы стремимся? Выстроив всё живое в великую пищевую пирамиду, насытим ли нашего владыку? Вопросы?
Вопросов не было.
– Устал я от этих идиотов, – сказал У, вытирая пот. – Параграф четвёртый. Государства и социальные системы. Стиль чтения – аналитический. Пресловутые красно-коричневые мыслили слишком узко… Страна состоит из иерархии и идеологии. Иерархия воровства, идеология спасения человечества. А в США, например, обожествляют процесс голосования. Я понятно выражаюсь?
– Ты молодчина, – сказал хвост. – Можно обниму тебя за шейку?
У бросил на хвост испуганный взгляд и отшатнулся.
– Все их холодные и горячие войны – ерунда. Важно, чтобы эти дураки так и не поняли, с кем они на самом деле воюют. За две тысячи лет они ничему не научились.
– Лукиш, – пропел хвост.
– Я требую тишины, – раздражённо сказал У.
– Тукиш, – сказал хвост, изгибаясь в грациозный вопросительный знак.
– Параграф пятый. Пример. Стиль чтения – демонстрация.
У рассказал о криминальной субкультуре со своим языком и ритуалами, подготовляющей к посмертному употреблению миллионы человеческих душ. Он щёлкнул выключателем на столе, прожекторы погасли, и аудитория погрузилась во тьму.
Возникла заминка, поскольку хвост забрался в розетку, получил удар током и обиженно заорал.
Начался голографический фильм. Зрители увидели огороженную колючей проволокой площадь, заполненную хмурыми людьми в ватниках. Всё было увеличено раза в три, и проецируемые изображения были полупрозрачными.
– Это колония в Саратовской области, – объяснил невидимый в темноте У. – Заключённых вывели во двор. Сейчас начнётся профилактическое избиение.
Ворота распахнулись, и во двор ворвались несколько десятков одетых в камуфляжную форму милиционеров с собаками. Милиционеры набросились на заключённых и принялись их избивать.
– Кровяка! – заволновался хвост.
– Приглядимся вот к этой паре, – сказал У, орудуя невидимым пультом.
Изображения людей исчезли, за исключением двух: милиционера и заключённого. Милиционер с остекленевшими глазами замахивался на заключённого, по лицу которого уже текла кровь. Лица увеличивались, пока не стали такими огромными, что стал виден каждый волосок, каждый капилляр в глазах. Рот милиционера был искривлён, и Демидина поразило, что по его губе тоже змеилась незаметная трещина с крошечной капелькой крови. В глазах милиционера были садизм, презрение, ненависть. В глазах заключённого были боль, унижение и ненависть. Зрители всматривались в искажённые лица с профессиональным интересом.
– Мысли милиционера сводятся к приблизительно следующему, – сказал преподаватель У.
Он включил фонарик и поискал что-то в своей папке.
– К следующему. «Самка собаки, превращу тебя в удобрение, уничтожу тебя» и тому подобное. Мысли того, кого бьют: «Самка собаки, подлое удобрение, выйду на свободу и буду тебя резать больно, больно, больно».
Зажёгся свет, и изображения исчезли. Преподаватель У щурился на слушателей.
– Те из вас, у кого лярвы ещё не высосали последние мозги, – сказал он, – уже заметили, что мысли милиционеров и заключённых почти не различаются. Кто-то из них окажется на котловане, кто-то попадёт в гарнизон, но в любом случае они готовы к тому, чтобы встать вместе с нами в великую пищевую цепь.
Преподаватель У захлопнул папку.
– Проход к столовой в конце коридора. Пошли вон.
Великая пищевая цепь
На стене столовой висел большой плакат с надписью «Пищевая цепь на тебе не заканчивается!».
Осмотревшись, Константин Сергеевич устроился за одним из столиков. Напротив обедал очкастый худой старик. Старик критически разглядывал Демидина и что-то быстро жевал. На его фиолетовых губах светились кефирные штрихи.
– Здравствуйте, – робко сказал Константин Сергеевич.
Глаза у старика загорелись.
– Здоровьичка мне пожелали… – саркастически сказал он. – Вежливость показали. Внимательно, мол, относятся к кадрам.
– Просто поздоровался, – примирительно сказал Константин Сергеевич.
– Но я-то прекрасно понял, что вы имели в виду! Раз вы внимательно относитесь к кадрам – вас должны продвигать по службе, дать вам подчинённых.
– Просто поздоровался, – раздражённо повторил Константин Сергеевич.
– Нервишки шалят? – ехидно спросил старик. – Уже злитесь? На мелочах срываемся, а рвёмся в начальство. Хотите стратегические вопросы решать.
Вид у него был победный. Столики вокруг были заняты, и деваться Демидину было некуда. Он пожал плечами и принялся накладывать себе салаты из расставленных вазочек.
– Правда глаза колет! – не унимался старик. – Вам бы всё эпидемии да катастрофы, а для того, чтобы заполучить живого человека, требуется тонкость!
– Понимаю, – дипломатично промычал Константин Сергеевич, берясь за селёдочницу.
– Чтобы понимать, надо иметь мозги, – грубо сказал старик, и Демидину захотелось надеть ему селёдочницу на голову.
– Это же ювелирная работа! – старик взмахнул вилкой с наколотым на неё кусочком колбасы. – Возьмём талантливого человека, например виолончелиста.
– Берите своего виолончелиста, – согласился, жуя, Демидин.
– Вы, конечно, думаете, что талантливые люди непрактичны и их можно взять голыми руками, – продолжал старик.
– Я… – начал Демидин.
Но тот его не слышал.
– Какая глупость! – воскликнул он.
Он сделал многозначительное лицо.
– Они защищены, – добавил он шёпотом и потыкал вверх пальчиком.
– Защищены? – тоже тихо спросил Демидин.
– Вы работаете месяцами, внушаете этому идиоту, что его виолончель хуже, чем у его соседа. Вы убеждаете его, что он окружён завистниками и посредственностями, что его никто не понимает. Жена трижды в день объявляет ему, что от него уходит, а он сидит дома и пиликает на своей поганой скрипке!
– На виолончели, – поправил его Демидин.
Челюсть у старика затряслась.
– Я не нуждаюсь в ваших поправках! – заорал он и грохнул кулаком по столу. – Мальчишка! Не дер-р-зить!
На них стали оглядываться.
– Извините, что перебил, – сказал Демидин, думая, что ему скандал здесь не нужен.
– Пусть на виолончели, какая разница, – сказал старик, смягчаясь. – Я ему внушал целый год, что он тряпка и неудачник. Жена, повторяю, была на моей стороне – ба-а-льшая… скотина, – протянул он мечтательно.
Он отхлебнул чаю, подержал во рту, а потом проглотил, прикрывая глаза.
– Устраивала ему такие сцены, что любой бы повесился. Спросите меня, что делал этот дурак?
– Что же он делал? – покорно спросил Демидин.
– Вы думаете, он вешается? Тысячу раз нет! Она ему – сцену, а он берёт опять свою скрипку – и моя работа идёт прахом.
– Никто не застрахован от неудач, – сказал Демидин. – А что именно с ним происходило, когда он играл на своей… скрипке?
– Он менялся, – сокрушённо сказал старик. – Что-то такое через него проходило. По-моему, даже его жена немного менялась. То есть я сначала думал, что она только злится. Она и злилась, сильно зверела, но я-то видел, что при этом что-то и в ней происходит.
– Вы сказали, что кто-то его защищал сверху, – сказал Демидин. – Кто?
– Как кто? Ничего я такого не говорил, – вдруг перепугался старик.
Обед заканчивался. Посетители запихивали в рот последние куски и сползали под столики. Демидин, глядя на остальных, тоже слез со стула и уселся на пол. Дед пристроился напротив и подмигнул ему из-под стола.
– Новенький? – спросил он.
– Я тут недавно, – сказал Константин Сергеевич.
Старичок аккуратно отряхнул крошки с рукава.
– Еда здесь замечательная… – сказал он. – Питаешься, жирок нагуливаешь, думаешь; всё для себя… Ан, нет! Великая пищевая цепь тобой не оканчивается! А то некоторые, – он опять начал раздражаться, – как самим жрать, они мгновенно готовы, а когда их – только аппетит портят.
В распахнутые двери уже проходили представительные, солидные существа, которым полагалась не только грубая материальная пища, но и нежные психические излучения. Зашумели платья, фраки, засверкали украшения. Многие мужчины были с орденами, а один шествовал в роскошном маршальском мундире под руку с дамой.
На стул, на котором только что сидел Демидин, устроилась замотанная в узкие кожаные ремни женщина с надменным лицом и тонкими губами. Женщина наклонилась, вгляделась Демидину в лицо, поводила перед ним растопыренной лапкой с металлическими ногтями и вдруг вцепилась ему в горло. Демидин почувствовал, что её ногти превратились в присоски. «Ни хрена себе, когтями кровь пьёт», – успел подумать он, скорчившись от подступающей слабости. Сопротивляться он не смел. К счастью для него, красавица быстро насытилась и рыгнула.
Величественным жестом она ему махнула в сторону выхода – проваливай, мол. «Фигуру не хочет портить», – вяло подумал Константин Сергеевич, откатываясь, и тут же понял, что он ошибается – женщина меняла очертания, превращаясь в нечто бесформенное, похожее на розовую медузу, весело хрюкающую в разлившейся по стулу тёмной лужице.
Демидин понял, что она плещется в его собственной крови. Старичок пока не освободился, и его лица не было видно. Бурое облако чмокало и стонало на нём, а старик повизгивал и дёргал тощими ногами в тщательно проглаженных брючках.
Демидин с трудом поднялся и начал пробираться к выходу. С напугавшим его самого безразличием он ощутил, что с ним произошло нечто, сделавшее его тупее и безвольнее, чем он только что был. Страх отрезвил его, и ясность мышления постепенно к нему вернулась.
«Сколько я смогу так продержаться, – с горечью подумал он, – пока не превращусь неизвестно во что…»
У выхода из столовой его ожидала Наина Генриховна.
– Мы возвращаемся, Константин Сергеевич, – сказала она.
– А как же… моё занятие? – сказал Демидин.
В голове у него всё ещё шумело, и он с трудом подбирал слова.
Наина Генриховна неодобрительно покачала головой.
– Они вас совсем заездили. В гарнизон скоро прибудут иностранцы, и ваше присутствие будет необходимо, а до того вам придётся пройти одну процедуру.
– Какую процедуру? – спросил Демидин, но Наина Генриховна сжала губы и ничего не ответила.
В лифтовой камере они снова увидели гнома.
– Опять припёрлась?! – нагло заорал он.
Наина Генриховна нажала на кнопку.
Гном взвыл от боли, и лифт начал движение.
– Для чего он вас раздражает, Наина Генриховна? – спросил Демидин.
– Он не может себя контролировать, – объяснила Наина Генриховна. – Его постоянно трясёт от злости, потому он всегда готов к использованию. Думаю, что подсознательно ему хочется перестать существовать. Кстати, он уже выдыхается и придётся искать ему замену…