Олегу Борисовичу Лакову поручено вернуть Демидина
Пока страна всё больше расшатывалась и киты вроде Олега Борисовича Лакова готовились к отплытию в мутные моря частного предпринимательства, мелкая рыбёшка уровня старшего лейтенанта Конькова и Вовы Понятых барахталась в теряющей всякий смысл работе.
Ну кому в КГБ всё ещё требовалось знать, читают ли студенты антисоветскую литературу? Книги, которые совсем недавно запрещались, теперь продавались в подземных переходах.
Для чего нужно было записывать, кто и кому рассказывает политические анекдоты? Анекдоты о правительстве теперь печатали в газетах.
Зачем было выяснять, как относятся к Горбачёву участники всемирного съезда дзен-буддистов в Люберцах? На этот съезд и собралось каких-то пятнадцать человек: четырнадцать жителей Люберец и один пенсионер, приехавший из Флориды в гости к внуку, представлял всё остальное человечество.
Но Вова Понятых продолжал писать отчёты о студенческих настроениях, Антоша Феодоров старательно записывал разговоры безобидных кришнаитов, а в Люберцы к дзен-буддистам отправили кудрявого, как древнегреческий бог, Сашу Харченко, аспиранта Института востоковедения. Несчастный Харченко, обливаясь слезами и ругаясь на трёх языках, подстригся наголо, для того чтобы стать похожим на практикующего буддиста.
А развратный кружок голой йоги в Чертаново, куда командировали скромницу и отличницу Машеньку Нагорную? К чему был весь этот ненужный героизм, эти последние жертвы?
Немудрено, что в такие безумные времена Олег Борисович Лаков разрешал себе пошалить, поскольку понимал, что на общем фоне его художества останутся незаметны. Ему казалось, что он уже довёл историю с Демидиным до абсурда и тем самым избавил себя от излишнего внимания начальства. Идея была прекрасна – Демидин удрал в США, а потом в качестве голограммного изображения явился, чтобы искушать наивных древлян. Начальство должно было прочитать доклад, покачать головой – совсем, мол, очумел Лаков – и закрыть тему.
Но приказ, который Лаков получил в ответ на свой рапорт, его ошарашил. Он даже подумал, что у него появился единомышленник, человек с юмором, так же, как и он сам, скрывающийся под маской тупого бюрократа. Олег Борисович несколько раз перечитал текст приказа, показавшийся ему настоящим шедевром.
«В соответствии с полученной нами оперативной информацией, Демидин Константин Сергеевич похищен и удерживается в Нью-Йорке на крыше жилого дома по адресу улица Вашингтон-сквер, 2. Приказываем провести операцию по его возвращению в СССР. У похитителя либо у самого Демидина, имеется бронзовая шкатулка, которую необходимо доставить в Москву, не вскрывая.
О похитителе источник сообщил следующее: пол мужской, рост высокий, цвет кожи темно-синий, местами красно-коричневый, имеет два чёрных крыла, внешне напоминает демона. Опасен, религиозен (в отрицательном смысле). Материальной заинтересованности не проявил.
В связи с тем что похититель религиозен (в отрицательном смысле), считаем полезным использовать агентов и сотрудников, имеющих духовное звание (в положительном смысле), а также вооружённых соответствующими предметами культа. Использование огнестрельного оружия считаем нецелесообразным в связи с высоким риском того, что об операции станет известно американцам.
Считаем полезным использование сотрудников, лично знакомым с Демидиным.
Общее руководство операцией поручено вам».
Олег Борисович пришёл в такой восторг, что захотел встретиться с создателем этого текста. Приказ поступил через аппарат тогдашнего председателя КГБ Крючкова, но составлял его, конечно, не сам Крючков, а кто-то из его помощников. Чтобы выйти на автора, Олег Борисович запросил разъяснений. Как он и рассчитывал, ему было предложено немедленно встретиться с неким генералом Кожевниковым.
Вопреки надеждам Облака отыскать в бумажных джунглях КГБ родственную душу, Кожевников чувством юмора не обладал и, составляя письмо, был так серьёзен, как будто писал своё завещание. Он вообще был серьёзным человеком и считался толковым администратором. Кроме того, он был давним агентом Наины Генриховны. Кожевников смертельно боялся Наину Генриховну и старался ей во всём угождать, так что, даже если бы у него и было чувство юмора, он постарался бы его припрятать подальше.
Наина Генриховна дала указание, и Кожевников это указание выполнил – нужный приказ был подан начальству таким образом, что его подписали, не вчитываясь в содержание. Кожевников понимал, что приказ странный и что у Наины Генриховны случилось нечто чрезвычайное, но считал, что не его дело – задавать вопросы.
Когда-то он не верил в загробную жизнь, но после того, как Наина Генриховна его переубедила, начал воспринимать свою будущую карьеру в Уре как естественное продолжение земной и заранее радовался, что в то время, когда многие его коллеги будут рыть землю на котлованах, он по-прежнему будет занят спокойной кабинетной работой.
Встреча Облака с Кожевниковым продолжалась минут десять. Кожевников был высоким брюнетом с крупными чертами лица и гладко зачёсанными назад блестящими волосами и напоминал чем-то пожилого меланхоличного коня.
Он не проявил к Облаку особого интереса и почти всё время, пока продолжался разговор, разглядывал невидимую точку у того над головой. Иногда он моргал, причём каждый раз при этом чрезвычайно сильно жмурился.
– Задавайте вопросы, – предложил Кожевников.
– Что значит «похититель Демидина религиозен в отрицательном смысле»? – спросил Облак.
– В контексте данного приказа, – произнёс Кожевников так нудно, будто зачитывал телефонную книгу, – под религиозностью в отрицательном смысле следует понимать: чёрную магию, колдовство, сатанизм и иные оккультные практики, связанные с причинением вреда здоровью граждан, а также и их имуществу.
Облак мысленно зааплодировал.
– Товарищ генерал, – уважительно сказал он, – я не понял, каких лиц духовного звания в положительном смысле предлагается использовать в операции.
Кожевников тщательно моргнул и ответил:
– Примерами лиц духовного звания в положительном смысле являются: православный священник-батюшка, кюре, мулла, раввин, пастор и лама.
– Кюре? – удивился Облак.
– Кюре – это сельский священник во Франции, – объяснил Кожевников.
– У меня нет ни кюре, ни лам. Есть мулла, но он сейчас в госпитале, – ошарашенно сказал Облак.
Кожевников снова моргнул, сморщив при этом лицо так сильно, как будто ему выстрелили в спину.
– Батюшки и раввины у вас есть? – спросил он.
– Есть несколько священников и один будущий раввин.
– Возьмите священника понадёжнее и этого будущего раввина, – сказал Кожевников.
– В приказе упоминаются предметы культа… – нерешительно продолжил Облак, всё ещё пытаясь разглядеть в непроницаемой физиономии Кожевникова скрытую улыбку.
– Поскольку похититель Демидина напоминает религиозного в отрицательном смысле демона, – начал Кожевников, но прервался и подозрительно спросил: – Вы помните, что такое религиозность в отрицательном смысле?
– Так точно! – встрепенулся Облак. – Под религиозностью в отрицательном смысле следует понимать сатанизм, чёрную магию и колдовство.
– И иные оккультные практики, – добавил Кожевников.
Улыбки на его лице не было.
– Так точно, – сказал Облак. – Приносящие вред здоровью граждан и их имуществу.
– Итак, поскольку похититель Демидина напоминает религиозного в отрицательном смысле демона, предметы положительного культа могут оказать воздействие, эквивалентное силовому. Это понятно?
– Так точно.
Кожевников продолжил:
– Рассмотрим для примера святую воду. В силу её жидкого характера данную воду можно разлить в заранее подготовленные сосуды, например в небольшие бутылочки, чтобы метать ими в похитителя Демидина. Можно брызгать в похитителя святой водой из детских водяных пистолетов. Если на наш след выйдут американцы, обвинения они предъявить не смогут, поскольку детские водяные пистолеты и бутылочки со святой водой оружием не являются и их провоз и использование на территории США не возбраняется ни международными, ни местными законами. Нательные кресты можно использовать для обороны наших сотрудников. Это понятно?
– Не до конца, товарищ генерал, – признался вконец обалдевший Облак.
– Кресты нательные и нарясные, иконки, ладанки, иудейские шестиугольные звёзды и тфилины, мусульманские амулеты Хамса можно использовать для защиты сотрудников. Что именно неясно? У вас что, нет в запасе нательных крестов?
– Найдём, – сказал Облак, беря себя в руки. – Всё перероем, но найдём, товарищ генерал. В лепёшку разобьёмся, землю рыть будем…
– Хорошо, хорошо, – перебил его Кожевников, морщась. – Наденьте на своих сотрудников артефакты нескольких видов – кресты, шестиконечные звёздочки, ладанки – всё, что найдёте. Для надёжности.
– Но батюшки не носят шестиконечных звёздочек, а раввины – нательных крестов, – сказал Облак.
– Что значит «не носят»? – возмутился Кожевников. – Вам поручено провести показ мод или секретную операцию?! Идите и поторопитесь. Демидина желательно доставить живым. Но главное – доставить шкатулку. Шкатулку не вскрывать. Похитителя ликвидировать не обязательно.
– Может, всё-таки захватить с собой оружие? – спросил Облак, вставая.
– Есть сведения, что ни холодное, ни огнестрельное оружие на него не действует, – сказал Кожевников. – Если бы мы хотели пойти этим путём, мы бы нашли людей с соответствующей подготовкой. Кроме того, повторяю, если вас обнаружат с оружием, разразится международный скандал. А к предметам культа не придерёшься. Допустим, ФБР задержит наших людей. И что? Туристы. Почему залезли на крышу дома? Из любопытства. Зачем махали ладанками и амулетами? Оттого, что в Америке впервые, от избытка впечатлений. Обычные ладанки, обычное жилое здание, не Белый дом какой-нибудь.
– Да уж, на Белый дом с ладанками не полезешь, – сказал Лаков, – у него круглая крыша.
Кожевников иронии не почувствовал.
– У дома два на улице Вашингтон-сквер крыша плоская, – строго сказал он.
Разговор привёл Облака в оторопь. Разум отказывался верить, что Кожевников говорил серьёзно. Но ни единой весёлой искорки не разглядел Олег Борисович у него в глазах и так и не сумел понять, беседовал ли он с закоренелым бюрократом или, напротив, с гениальным артистом и юмористом. Если Кожевников – гений, размышлял Облак, очень жаль, что он никому не доверяет и нет никаких шансов на то, чтобы сойтись с ним поближе.
Однако, кем бы он ни был, приказ есть приказ. Облак решил поручить его выполнение старшему лейтенанту Конькову и его людям, тем более что Понятых уже знаком с Демидиным. Пусть прокатятся в США за казённый счёт.
Группа Конькова
Таким образом, сформировалась группа: старший лейтенант Коньков – командир, Понятых – помощник командира, а из духовных лиц выбрали отца Леонида и Сашу Перельштейна.
Задача состояла в том, чтобы, запасясь крестиками, бутылочками со святой водой и магендавидами, приехать в Нью-Йорк, пробраться на крышу дома два по улице Вашингтон-сквер, и отбить Демидина и шкатулку у крылатого похитителя темно-синего, а местами красно-коричневого цвета. Когда Олег Борисович Лаков писал приказ, он не смеялся только потому, что печальный образ Кожевникова уж слишком не вписывался в общую фантасмагорическую картину.
Коньков, конечно, запросил объяснений, но Облак от объяснений увиливал и делал вид, что в приказе ничего особенного нет, как будто демоны шастают по Нью-Йорку стаями и появление одного из них вместе с Демидиным и какой-то дурацкой шкатулкой на крыше жилого дома – самое обычное дело. Он даже не дал Конькову договорить.
– Чтобы я вами гордился. Летите, орлы! – внушительно сказал Облак.
После этого разговора Коньков был волен предполагать всё что угодно, в том числе и то, что демон – это сумасшедший клоун, зачем-то захвативший Демидина в плен.
Коньков начал с того, что переговорил с каждым членом своей группы по отдельности, а первое собрание группы назначил за день до отлёта.
Вова Понятых никак не мог поверить, что Демидин и в самом деле в Америке. Коньков был с ним откровенен и сказал, что он и сам сомневается, что Демидин сидит на крыше вместе с каким-то ряженым.
– Откровенно говоря, я тоже думаю, что здесь какая-то ошибка, – сказал Коньков и сурово добавил: – Но мы давали присягу. Прикажут воевать с клоунами – будем с ними воевать.
– Дмитрий Никодимович, – спросил Понятых, – может, заодно погуляем по Нью-Йорку?
– Я попрошу разрешения, – пообещал Коньков. – Если начальство не будет возражать.
Начальству, то есть генералу Лакову, все было до лампочки.
Отец Леонид очень обрадовался поездке. Возможность поглядеть на Америку была в те времена редкостью, а тут предлагалось прокатиться в Нью-Йорк, да ещё и получить деньги на личные расходы. Он решил купить маме какую-нибудь сногсшибательную шаль с цветами и птицами.
Коньков приказал ему взять с собой двадцать маленьких бутылочек, наполненных святой водой. Отец Леонид предложил взять пустые бутылочки, а святой водой заправиться в каком-нибудь православном храме уже в Нью-Йорке, но Коньков заупрямился и потребовал набрать воду в Москве. Его беспокоило, что поездка и без того походила на балаган, и он хотел проявить строгость.
Ему ещё предстояла беседа с Сашей Перельштейном, который оказался незаменим, поскольку свободных раввинов, как назло, не нашлось в распоряжении ни у самого Конькова, на даже у генерала Лакова.
Можно было бы, конечно, выпросить кого-нибудь со стороны, но Коньков думал, что, если с ним будет знакомый человек, меньше шансов, что эта история выйдет наружу. А если она станет известной, он превратится в посмешище до конца своих дней. Коллеги будут показывать на него пальцем и говорить, что это тот самый Коньков, которого послали в Америку, чтобы воевать с крылатыми клоунами.
Поэтому с Сашей Перельштейном пришлось повозиться. Мнительный Саша заподозрил, что Коньков над ним подшучивает или, того хуже, подшучивает над раввином Зябликом-Школьником, и упёрся. Он поверил, что во всей этой истории что-то есть, только тогда, когда увидел авиабилеты. Но когда Коньков сказал Саше захватить с собой побольше магендавидов, Саша решил, что Коньков издевается над иудаизмом, и его снова пришлось успокаивать.
Когда Коньков поинтересовался, нет ли у иудеев какой-нибудь святой воды, которой можно было бы запастись, Саша сказал, что нет, и принялся описывать Конькову различные предметы иудейского культа с совершенно излишними подробностями. Коньков слушал минут тридцать, но потом затосковал и сказал, что ему пора на совещание.
За день до полёта группа собралась в полном составе.
– Повторяю задачу, – сказал Коньков. – Нам неизвестно, похищен ли Демидин, или он добровольно переметнулся к американцам. Известно, что он находится на крыше жилого дома в Нью-Йорке.
– Не верю, что он перешёл к американцам, – вставил Вова Понятых.
– Мы должны быть готовыми ко всему, – сказал Коньков. – Возможно, его удерживают насильно. Про похитителя известно, что он одет в костюм демона.
– Он псих и сумасшедший, – проницательно сказал Саша.
Коньков пожал плечами.
– Есть мнение, что похититель, если он похититель, а не сообщник Демидина, считает себя демоном и испугается освящённых предметов – например, крестиков.
– И магендавидов, – вставил Саша Перельштейн.
– Если он верующий еврей, – сказал Коньков, – тогда магендавидов.
Саша промолчал. Про себя он подумал, что ни один верующий еврей не сойдёт с ума настолько, чтобы оказаться на крыше в костюме демона, да ещё утащив с собой какого-то Демидина.
– А зачем нам освящать предметы? – вдруг спросил Вова Понятых. – Ведь достаточно, чтобы похититель думал, что предметы освящены.
– Приказано освятить всё, что освящается, – строго ответил Коньков. – Кстати, как это делается у иудеев?
– Раввин должен прочитать браху, то есть благословение, – сказал Саша.
– Вы можете это сделать? – спросил Коньков.
– Нет, что вы, – испугался Саша. – Я не раввин.
И он в который раз вспомнил про проклятые пельмени.
– А кто может? – спросил Коньков.
– Ну, например, Зяблик-Школьник.
Коньков не удержался от того, чтобы поддразнить Сашу.
– А он достаточно уважаемый раввин? – спросил он.
Саша сразу надулся.
– Рав Зяблик-Школьник – один из самых выдающихся людей нашего поколения, – холодно сказал он.
На самом деле он не сомневался, что Зяблик-Школьник – самый выдающийся человек поколения.
«А я – директор бродячего цирка, – с горечью подумал Коньков, – вооружённого водяными пистолетиками! Только бы никто об этом не узнал!»
Демидин и демон на крыше
Демон приволок дохлую мышь, но Демидин отказался её есть. В другое время демон заставил бы Демидина проглотить её вместе с костями, но он слишком ослаб от голода и его томили дурные предчувствия. Он и за мышью охотился только для того, чтобы отвлечься. В дальнейшем его ожидала встреча с новыми людьми, он предвидел их и его будущий страх, гнев, кровь, а дальше он ничего не мог предвидеть, и это его беспокоило больше всего. Враги строили планы, чтобы отнять его добычу, и кто-то уже был послан, чтобы разыскать его в Нью-Йорке.
– К нам придут гости, – сказал демон.
– Откуда ты знаешь? – спросил Демидин.
– Я – дух, – надменно сказал демон. – Мои возможности и великолепие для тебя непостижимы.
– Как по-венгерски «четырнадцать»? – спросил Демидин.
Демон немного подумал.
– Тизенниг, – сказал он.
– Правда, – удивился Демидин. – О чём я сейчас думаю?
– О траве и цветах, – ответил демон.
– Действительно, – удивился Демидин.
– Не забывай, что твоё будущее у меня вот здесь, – процедил демон.
Он далеко высунул язык и показал пальцем внутрь своей глотки.
– Здесь Константин Демидин окончательно удовлетворит своё научное любопытство, – сказал он, шамкая, и потом уже захлопнул пасть. – Допустим, я тебя отпущу и ты станешь академиком. Найдешь себе новую жену. А она тебе опять изменит.
Демидин молчал, понимая, что его дразнят.
– Дурак ты, – сказал демон. – Дур-рак. Состаришься. Талант твой выдохнется. Себе же, молодому, завидовать будешь. Хочешь, я расскажу тебе, что ты искал всю жизнь?
– Что? – заинтересовался Демидин.
– Тешил свою гордость. Вся твоя наука – мелочное, отвратительное самолюбие.
– Врёшь! – не выдержал Демидин.
Демон ухмыльнулся.
– В твоих мыслях это написано.
– Ведь не только в самолюбии дело, – сказал Демидин. – Когда вынашиваешь в себе истину, то сам её сначала не осознаёшь, но, кажется, умрёшь, если ты её не увидишь, а потом – раз, вспышка, и она вдруг перед тобой, и это такая красота…
– Понимаю, это как изнасилование, – глубокомысленно сказал демон.
– Совсем нет. Истина и без тебя прекрасна. Ты её не захватываешь, а открываешь. Мне кажется, она радуется, когда к ней приходят. Может быть, она живая?
– Что ты такое врёшь, сволочь! – разозлился демон.
Он забегал по крыше, сжимая и разжимая кулаки.
– Я голоден! Я устал! – рычал он. – Этот человечек меня ещё умолять будет, чтобы я его прикончил. Я доберусь до самого дна его поганой душонки.