Многожён и Скуратов уходят из гарнизона
Однажды сильно раздувшийся и преющий от внутреннего жара Многожён Шавкатович поднялся в воздух и, покачиваясь, завис над своей крышей. С его боков, как мокрые перья, свисали прилипшие к телу тряпки и одеяла. Под ним суетился бледный от гордости Скуратов. Скуратов держал конец верёвки, которой была обвязана слоновья грудь Многожёна Шавкатовича, и, осторожно спускаясь по лестнице, тянул его за собой. Изумлённый гарнизон наблюдал издалека. Вмешиваться никто не решался.
Через минут пять странная пара медленно двинулась по направлению к воротам. Скуратов держал верёвку и Многожён Шавкатович парил за ним, как дирижабль. Выражение лица у него было самое царственное.
Когда они ушли, Литвинова позвали в кабинет начальницы. Увидев её, он поразился, насколько искусаны у неё губы.
– Что вы обо всём этом думаете? – спросила она.
– Что-то важное происходит, а что – не мне решать, – смиренно сказал Литвинов.
– Да перестаньте уже придуриваться, Григорий Илларионович! – сердито сказала Наина Генриховна.
Литвинов понял, что она права. Нет смысла ломать комедию, если тебя всё равно не считают дураком. Он вдруг осознал, что желание свалить Наину Генриховну и стать самому начальником гарнизона у него пропало. Вот так и подобралась к нему старость.
– Конечно, он сильно изменился, – начал Литвинов. – Но такая самоуверенность не может быть беспочвенной. Ведь он всегда был трусом, а сейчас ведёт себя так, как будто уверен, что получит повышение.
– Получит, – сказала Наина Генриховна, – если пройдёт последний этап.
– Превратится в демона? – спросил Литвинов.
– Если не хуже, – сказала Наина Генриховна и, спохватившись, добавила: – Ну, то есть, конечно, хуже для нас, а не…
Она старалась быть политически корректной, но уже не для Литвинова, а для тех, кто их мог подслушивать.
Скуратов с Многожёном медленно двигались по пустырям. Многожён Шавкатович обозревал окрестности и сверху поглядывал на Скуратова. Было прохладно, но от Многожёна исходил такой жар, что Скуратову пришлось снять фуражку.
– Скоро вы большим начальником станете, Многожён Шавкатович, – сказал он, оглядываясь.
Многожён ухмыльнулся. В последнее время у него в животе появился нагретый котёл, который понемногу расширялся и требовал простора.
– Вам, Многожён Шавкатович, наверное, целый гарнизон дадут, – продолжал подлизываться Скуратов.
Многожён не ответил. Он прислушивался к себе, исследуя свои новые способности. В нём происходило что-то важное, чему он учился доверять. Он начинал видеть сквозь людей и предметы и разглядел наконец таинственное «Каракуёш» – Чёрное Солнце, которое ему что-то невнятно нашёптывало. Это оно велело ему идти к авианосцу, вот только двигались они медленно, и Многожён скучал от нетерпения.
Он брезгливо посмотрел на затылок Скуратова. Кожа на темени Альберта Викторовича шелушилась и выглядела такой беззащитной, что Многожёна Шавкатовича захлестнуло презрение. Он даже не удивился, когда обнаружил, что различает мысли и желания, вьющиеся, подобно прозрачным мухам, вокруг этого хрупкого, как яйцо, черепа. Скуратов думал о том, что Многожёну, наверное, дадут собственный гарнизон и как Многожён будет бездельничать в то время, как сам Скуратов будет делать всю работу за него, и станет заместителем начальника гарнизона, и о том, как в конце концов те, кто имеет власть, увидят таланты Скуратова и его самого сделают начальником вместо Многожёна. Дальше этого жалкие надежды Скуратова не шли. От ходьбы и исходящего от Многожёна жара на макушке Скуратова собирались мутные капли пота.
Многожён удивился ничтожеству этого человечка, а потом почувствовал раздражение на то, что Скуратов надеялся его подсидеть. Раздражение приободрило его, но вместе с тем Многожён Шавкатович умолял себя не увлекаться и не терять осторожности. Человечек был необходим, чтобы добраться до авианосца.
Скуратов опять обернулся.
– Может быть, отдохнём немного, Многожён Шавкатович? – спросил он.
Это «отдохнём» особенно злило. Ясно ведь, что Скуратов думает только о себе, но при этом говорит так, как будто на самом деле заботится о Многожёне. Многожён снова понаблюдал за мыслями Скуратова и вдруг обнаружил, что может ими управлять. Прозрачные мухи больше всего жужжали вокруг странного желеобразного сгустка в голове человечка. Та из мух, которая садилась на этот сгусток первая, обычно становилась тем желанием, которое Скуратов выбирал.
Многожён ухмыльнулся. Скуратов заподозрил было что-то неладное, но сделать ничего не успел, потому что вдруг понял, что срочно должен бежать. Бежать и тянуть за собой верёвку стало смыслом его жизни.
Он скачками понёсся вперёд. От его скорости теперь зависело всё, хотя он и не понимал, что именно, но времени, чтобы об этом подумать, у него не было. Прошёл час, а он всё ещё бежал, всхлипывая от усталости и усердия. Его дыхание срывалось, и из груди его раздавался свист, как из резиновой игрушки.
Вокруг понемногу темнело. Многожён неожиданно испугался, что Скуратов помрёт ль усталости, выпустит из рук верёвку и Многожёна унесёт ввысь подъёмная сила. Тогда он заставил Скуратова снизить скорость и отпустил его сознание, и тот, пытаясь перевести дух, побрёл, силясь уразуметь, что же с ним происходило.
Что-то тоскливо завыло неподалёку. На ночную охоту выходили самые опасные твари, но Многожён верил в свою судьбу. Его пьянило ощущение предназначения, укреплявшееся в нём с того вечера, как он услышал на банкете, как можно превратиться в демона. Уже тогда он почувствовал, что жизни других закручиваются вокруг него. Ради него произошло нападение демонов на гарнизон, и Многожён, довольный, наблюдал с крыши, как демоны мучают и делят между собой Хрусталёва и как, опьяневшие от его крови и страданий, они бросаются друг на друга. Когда они наконец ушли, то безо всяких усилий, без всякого риска ему достались человеческий труп и два трупа демонов. Оставалось спуститься с крыши и спокойно пить кровь.
Первые, самые опасные шаги дались Многожёну Шавкатовичу чрезвычайно легко.
Всё, что делалось в гарнизоне, делалось ради него. Возможно, и сам гарнизон был построен только для того, чтобы однажды в него из Средней Азии прибыл Многожён Шавкатович. Сама Средняя Азия была создана только для того, чтобы в её центре расцвело и созрело, как драгоценный персик, его большое уютное тело.
Наступила ночь. Скуратов ничего не соображал от усталости. Он был изнурён настолько, что готов был идти сколько угодно не останавливаясь, а потом упасть и умереть от истощения.
Он ещё раз споткнулся и в этот раз чуть не выпустил из рук верёвку. Многожён пришёл в ужас от мысли, что из-за этого дурака он может улететь вверх, и тогда холодный ветер будет вечно носить его между звёздами.
– Верёвкой руку обмотай! – закричал он.
Скуратов послушно обмотал запястье верёвкой.
– Садись, – недовольно сказал Многожён.
У Скуратова подогнулись ноги, он упал на землю, тупо глядя перед собой. Через несколько секунд он завалился на бок и уснул.
– Садись давай, – уже ни к кому не обращаясь, повторил Многожён Шавкатович, просто чтобы послушать свой голос.
Его голос тоже изменился. Сейчас он исходил из самой глубины брюха. Многожён Шавкатович вспомнил, сколько всего питательного уже прошло через его живот, и замурлыкал от удовольствия. Это было даже не мурлыкание, это было особое мурлыкающее рычание уверенного в себе и упитанного льва, нового царя этой пустыни. Нет, пока не царя, потому что он только становился царём и ещё нужно было добраться до авианосца.
Многожён заметил на небе круглую луну и критически её осмотрел. Он решил было, что луна бесполезна, но вспомнил, что она освещает им путь.
– Торопишься, выгоду свою пропускаешь! – сказал он, задыхаясь от нежности к самому себе.
Возможно, они уже близко к авианосцу, но эта луна была слишком бледной и осмотреться было невозможно. Вот Чёрное Солнце, хотя и не светило, постоянно накачивало Многожёна пьянящей энергией. Оно было гораздо чернее неба, и ему казалось, что небо вместе со звёздами, как бумагу, продырявили карандашом.
Было бы разумнее подождать до утра, но новые силы, словно пиво, бродящие в Многожёне, не давали ему отдыхать. Он нетерпеливо посмотрел на Скуратова.
Тот похрапывал, полуоткрыв рот и подвернув под голову исхудалую руку. Другой рукой он сжимал обмотанную вокруг запястья верёвку, натягивающуюся, когда на Многожёна дул ветерок. Заострившийся подбородок Скуратова казался мокрым от лунного света, а над подбородком проваливалась во мрак впалая щека. Его дыхание часто прерывалось, и он что-то бормотал в бреду, но в нём было вполне достаточно сил, чтобы прожить завтрашний день. Многожён Шавкатович мысленно осмотрел органы Скуратова, удивляясь тому, как старательно его маленькое глупое сердце гонит кровь. Ему было неприятно оттого, что тело Скуратова так настойчиво и преданно охраняет ютящуюся в нём жизнь. Но пока что такая глупость была на руку Многожёну.
Опять кто-то завыл, и Многожёну Шавкатовичу стало любопытно, кто там орёт в его степи.
– Вставай давай, – потребовал он, дёргая за верёвку до тех пор, пока Скуратов не поднялся на ноги и не посмотрел на него бессмысленными глазами.
– Что стоишь? Туда! – прикрикнул Многожён, пальцем указывая направление.
Чем ближе они подходили, тем сильнее менялся звук. Тоскливые вопли постепенно превращались в драматические рыдания.
Скуратов несколько раз упал за то время, пока они добирались до бетонной плиты, на которой сидела крупная, размером с небольшой автомобиль, тварь. Её кожа была покрыта шишками и мешочками, и она напоминала плохо вылепленную из глины жабу. Подобные твари обычно питались жалостью, точнее, они начинали с жалости, а заканчивали телами своих жертв, оставляя их души обнажёнными для более низких миров.
Казалось, жаба ничего не замечает вокруг, но Многожён чувствовал, что она прекрасно знает об их присутствии. Её вой всё время подстраивался под слушателей. Она плакала о своём одиночестве и загубленной молодой жизни.
Многожён хрюкнул. На него такие трюки не действовали, но слабовольный дурень Скуратов был очарован и сделал первый шаг к твари, которая затряслась от предвкушения.
– Горюшко ты, моё-ё-о-о! – жаловалась она. – Как же мне теперь жить-то-о-о-о?
– Что, что случилось? – спрашивал обалдевший Скуратов.
– Годков десять мне было. Завёл он тогда меня в лес и… – и она зарыдала так горестно, что Многожён забулькал от смеха.
– С тех пор так и живу-у-у-у. Да на что мне такая жии-изнь! – застонала жаба.
– Ты баба? – полюбопытствовал Многожён.
– Не твоё дело! – сказала жаба.
Ей важно было продолжать жаловаться на судьбу, чтобы не упустить Скуратова.
– Какие слова мне говорил! А как вышла за него, месяца не прошло, говорит: выматывайся! Он мне кольцо хотел подарить. Только работу нашёл – выматывайся! Куда я без кольца? А говорил, лучше меня никого нет, все, говорит, гулящие, а ты одна – королева…
Заворожённый Скуратов приближался к ней.
– Сколько ж можно мучиться-то-о, силушек никаких нет! Что же мне теперь дела-а-а-ть-то-о? – она вся подобралась, готовясь прыгнуть.
– Стой! – сердито закричал Многожён, дёргая за верёвку.
Скуратов остановился.
Жаба завыла от разочарования и принялась нетерпеливо щёлкать. Настоящих ног у неё не было – только набрякшие вздутия, и она не умела прыгать далеко. Жертва должна была сама подойти близко, чтобы жаба могла упасть на неё и придушить своим весом.
Многожён смотрел на неё с любопытством.
– Дура, – сказал он.
Жаба перестала щёлкать.
– На себя посмотри, – обиженно сказала она.
– Так ты со мной разговариваешь? – удивился Многожён. – Я ваш новый хан, и ты меня не боишься?
Ему стало любопытно, о чём она думает, и он принялся шарить по её мыслям.
– Эй! – испугалась жаба.
Ей было трудно сопротивляться, но Многожёну стало неинтересно, и он её отпустил. В ней было много голода и хитрости.
– Ой, Самара-городок, – затянула она дребезжащим голосом, – беспокойная я…
Она хотела показать, что ей всё равно.
– …Беспокойна-а-а-я… успоко-ойте меня.
– Молчи! – приказал Многожён, и она заткнулась.
Скуратов хлопал глазами, пытаясь сообразить, что происходит.
– Понял теперь? – спросил его Многожён.
Скуратов промычал что-то. Он шатался от усталости и голода. Многожён подумал, что его придётся подкормить.
– Учтите, ваше превосходительство, что телесно я не съедобна! – закричала жаба. – По причине судьбины моей жестокой. Зато душой я прекрасна.
Оказывается, она тоже умела читать мысли.
– Мне его покормить надо, – доверительно сказал Многожён. – А то умрёт ещё. У тебя есть еда?
– Позолоти ручку, царевич, расскажу тебе, где едят, где пьют и жениться дают.
Многожён сердито запыхтел.
– Не обижайся на меня, красавчик! – торопливо сказала жаба. – Вон в той стороне еда ходит, там она стонет и плачет, там ей жрать дают и саму её жрут.
Она стала раскачиваться и дергаться, старательно показывая направление.
– Туда иди, – скомандовал Многожён Скуратову.
– До свиданьичка вам, господа! – закричала тварь. – Не серчайте на нас, сирых! Навещайте нищету нашу!
Минут через двадцать они наткнулись на группу рабов. Несколько одетых в рваные телогрейки людей спали, прижимаясь друг к другу. Один стоял около ржавого котла и помешивал какую-то бурду. На Скуратова он не обратил внимания, а на Многожёна сразу уставился и не спускал него с глаз.
Многожён был не похож на демона. Он мог бы показаться беспомощным, если бы не его самодовольный вид.
– Ты кто? – спросил Многожён.
– Бригадир, – ответил раб, подбочениваясь.
– Дай ему есть, – сказал Многожён, показывая на Скуратова.
– А кто ты вообще такой? – завёлся бригадир.
Тогда Многожён вцепился в его сознание, заставил его рухнуть на землю и биться головой о камень до тех пор, пока землю вокруг не залило кровью.
Люди проснулись от воплей своего начальника и молча наблюдали за происходящим. Вопросов никто не задавал. Потом Многожён отпустил бригадира, и тот трясущимися руками налил и понёс Скуратову миску. В дымящееся варево с его лица капала кровь.
Скуратов принялся есть – сначала через силу, а потом с жадностью. Когда он закончил, бригадир налил ещё.
– Мясо есть? – спросил Многожён.
– Нету мяса, товарищ начальник! Не дают нам, – сказал бригадир, вытирая рукавом лицо.
– А что варили? – спросил Многожён.
Он вдруг почувствовал, что и сам проголодался.
– Насекомые какие-то, – сказал бригадир. – Вроде муравьёв. У них здесь колония.
– Тьфу! Не люблю насекомых жрать, – пожаловался Многожён. – Мне, понимаешь, мясо нужно.
– Я понимаю, – посочувствовал бригадир. – Неужто я не понимаю? Насекомыми разве наешься…
Сверху раздался оглушительный вой, будто на них пикировал самолёт. Рабы рухнули на землю, а бригадир упал на колени и молитвенно сложил руки на груди.
Несколько раз хлопнули крылья, и радом с ними неловко приземлился поджарый демон. Он был пятнист и вонюч, как гиена. На его шею был намотан клетчатый шарф.
– Кровушка, – сказал он простуженным голосом, с интересом осматривая бригадира. – Кровища. Кровяка.
Бригадир умоляюще заверещал:
– Я их не пускал! Я говорил, что нельзя!
– Ты кто такой? – спросил демон Многожёна и закашлялся, как чахоточный.
Многожён попытался ощупать его мысли, но у него ничего не получилось. Внутри демона были такие свирепые холод и жуть, что в нём было не за что зацепиться. Даже злоба в нём была ледяная, даже усмешка на его роже была похожа на заледеневшее презрение.
Демон сделал шаг в сторону Многожёна. Его движение было незаметным, и показалось странным, как это он вдруг оказался совсем рядом. Скуратов хотел бросить верёвку и убежать, но не мог пошевелиться – Многожён вцепился в его ум и из последних сил удерживал его на месте.
– Кто же ты такой? – с любопытством повторил демон.
– А вы кто, уважаемый? – с трудом выдавил из себя Многожён.
Впервые за последние дни ему стало страшно, но убежать без Скуратова он не мог.
Демон протянул руку и указательным пальцем коснулся сизой щеки Многожёна. Многожён почувствовал, как его тугая кожа натягивается под острым когтем. Он подумал о том, как много всего полезного упаковано в его теле, и понял, что накачан всем этим слишком плотно, так, что даже крошечного укола будет достаточно, чтобы он лопнул, как воздушный шар.
Демон понимающе улыбнулся и надавил сильнее.
Многожён замер в уверенности, что лопнет и что влажные тёплые кусочки, которыми он набит, далеко разлетятся по Вселенной. Он даже зажмурился для того, чтобы его сомкнутые веки немного придержали глазные яблоки.
Но демон убрал свой ужасный коготь, и, когда Многожён открыл глаза, оказалось, что демон выглядел разочарованным.
– Вам туда, господа, – подчёркнуто вежливо сказал он.
Уже светало, и Многожён увидел, что демон указывает в сторону авианосца, который оказался всего в нескольких километрах.
Авианосец
По дороге к авианосцу Многожён объяснял Скуратову, что демон его испугался. Скуратов поддакивал, но Многожён понимал, что Скуратов ему не верит. Скуратов, после того как поел, немного пришёл в себя и переосмысливал своё положение. Теперь он не мог простить себе того, что оставил гарнизон и связался с Многожёном Шавкатовичем, который после встречи с демоном казался неудачником.
Эпизод с демоном несколько подорвал веру Многожёна Шавкатовича в свои силы. Он решил припрятать гордыню и принялся объяснять Скуратову, как сильно он его уважает и любит.
– Ты мне как брат, Альберт Викторович, – говорил Многожён, ощупывая мысли Скуратова. – Так сильно я тебя уважаю.
– Вы знаете, как я к вам отношусь, Многожён Шавкатович, – отвечал Скуратов. – Я ради вас из гарнизона ушёл. Очень за вас переживал, думал, как вы один будете?
Но Многожён видел его мысли и понимал, что Скуратов не убегает только потому, что боится возвращаться один, и ещё потому, что не уверен, примут ли его назад в гарнизон.
С борта авианосца им в глаза блеснула надпись.
– «Сучий потрох», – прочитал Скуратов.
Многожён задумался.
– Объясни, пожалуйста, Альберт Викторович, дорогой, я русский язык плохо знаю, что такое сучий? – спросил он Скуратова.
– Сучий – значит, собачий, уважаемый Многожён Шавкатович, – сказал Скуратов. – Но не вообще собачий, а именно женский собачий.
– Женский – значит бабий, – задумчиво сказал Многожён. – Собачий-бабий, а потрох что такое, дорогой?
– Потрох – это внутренности, Многожён Шавкатович, – сказал Скуратов. – Все вместе означает «внутренности женщины-собаки».
– Кишки, значит, – задумчиво протянул Многожён. – Удивительно получается, что весь этот большой и важный военный корабль – кишки какой-то очень большой женщины-собаки. Как хорошо ты всё объяснил, Альберт Викторович!
– Всегда рад вам помочь, Многожён Шавкатович! – пылко отвечал Скуратов.
– Как ты думаешь, Альберт Викторович, кто такая эта большая женщина-собака? – спрашивал Многожён.
– Не знаю, уважаемый Многожён Шавкатович, – отвечал Скуратов. – Сам об этом всё время думаю.
Они подошли к авианосцу. Гигантское сооружение закрывало половину неба. Над ними громоздился могучий бетонный борт. Нигде не было видно входа. Скуратов глядел смирно, но в его мыслях Многожён читал: «Что ж ты, сволочь, притащил меня сюда, а сам не знаешь, что делать дальше». Многожён Шавкатович задумался, прислушиваясь к своему брюху.
– Давай на другую сторону перейдём, дорогой Альберт Викторович, – сказал он.
Скуратов, мысленно чертыхаясь, потянул его на другую сторону. Там было больше солнца и духоты и бетонный борт был теплее. Многожён Шавкатович пригрелся и вдруг заметил, что раздувается и что его сильнее тянет вверх. Скуратов наблюдал за ним с опаской. Через несколько минут натянутая верёвка почти поднимала Скуратова.
Множество неизвестных науке веществ забурлило в Многожёне Шавкатовиче, и от прилива новой энергии его глаза выпучились. Подъёмная сила так тянула Скуратова вверх, что он едва удерживался, с трудом переступая на носках.
– Вверх прыгай! – крикнул Многожён.
Скуратов подпрыгнул, и они воспарили наверх.
– Как замечательно вы это делаете, Многожён Шавкатович! – повизгивая от страха, сказал Скуратов.
Многожён самодовольно молчал.
– Как хорошо, что я знаком с вами! – продолжал Скуратов, вращаясь на туго натянутой верёвке и с ужасом глядя на удаляющуюся землю.
Но Многожён его больше не слушал. Они приподнялись над палубой, и Скуратов, исхитрившись, уцепился за поручень.
Цель была рядом. Она влекла к себе Многожёна Шавкатовича, который томился от предвкушения.
Скуратову стало труднее его тащить – Многожён Шавкатович сильно тянул его вверх и шаги Скуратова стали гигантскими, словно он шёл по Луне.
Происходящее очень не нравилось Альберту Викторовичу, и он тоскливо поглядывал по сторонам. Ему пришла запоздалая мысль отмотать верёвку и удрать, но было непонятно, как можно спуститься вниз с такой головокружительной высоты. Он затосковал и в который раз обругал себя за то, что зашёл слишком далеко.
Насколько достигал взгляд, вокруг них простиралась ржавая степь с тусклыми кляксами кустов. Авианосец громоздился над этой степью. Он был выше пирамид, обширнее стадионов, и в его чудовищной бессмысленности чувствовалась хамская величавость.
Солнце толкало Скуратова в лоб, будто пыталось его остановить, и он тупо мотал усталой головой. Под ноги ему попадались куски колючей проволоки. Всё это было некстати, поскольку его сапоги прохудились. Иногда он натыкался на кости – изредка человеческие, однажды – на кости крупного демона, а чаще всего – на хрупкие крылатые скелетики, хрустевшие под его подошвами и разламывающиеся на острые летучие осколки.
К Многожёну полностью вернулась самоуверенность. При дневном свете его внешность стала ещё экзотичнее. Его щёки приняли цвет сырой говядины и свисали, как у бульдога. Поросшие чёрно-серебряным волосом уши сиреневыми трубками оттопыривались по сторонам, а многочисленные подбородки колыхались, как занавески в гареме у султана. Его сапоги лопнули ещё в гарнизоне, и из их остатков торчали слоновьи ступни с короткими бордовыми пальцами. Он стал похож на раздувшуюся до огромных размеров резиновую игрушку.
Он шумно дышал от нетерпения. Гнездо силы, настойчиво звавшее его к себе в последние дни, приближалось с каждым шагом Скуратова, и Многожёну Шавкатовичу казалось, что он идёт к любовнице.
Они миновали мёртвые корабельные орудия, прошли мимо вонзающихся во все стороны света хищных ракет, вдоль капитанской рубки с золотыми гербами и добрались наконец до огромного серого куба, в бетонный бок которого были влеплены высоченные металлические двери с многометровыми буквами «МБ». Многожён осмотрелся.
– Что такое МБ? – спросил он Скуратова.
– Не знаю, Многожён Шавкатович, – отвечал тот.
– Стучи давай, – рассердился Многожён.
Скуратова вдруг затрясло от страха.
– Может, уйдём, Многожён Шавкатович? – взмолился он.
– Стучи! – зарычал Многожён.
Скуратов всхлипнул и тихонько постучал.
– Вообще стучать не умеет! – возмутился Многожён, подтянул себя за верёвку к двери и изо всех сил трахнул об неё кулаком, сразу отлетев назад от удара. Дверь начала медленно открываться – сначала бесшумно, а потом с возрастающим скрежетом.
Скуратов и Многожён уставились в полумрак. Давление внутри было низким, и мимо них, всасывая их за собой, устремился воздух. В тёмную глубь наклонно тянулся коридор.
– Иди! – приказал Многожён, и Скуратов опасливо двинулся внутрь.
Они шли по какой-то странной пародии на неизвестную государственную контору – по всей длине бесконечного коридора клеились фальшивые двери с эмблемами: палицами, луками и стрелами, черепами, двуглавыми крысами, пятиконечными звёздами и скрещёнными змеями.
Коридор освещался вделанными в потолок абажурами, о которые цеплялся спиной Многожён.
На дверях висели таблички с именами и должностями, звучавшими непонятно: обер-президент Шувалов, контр-адмирал Сорванец, прародитель Хапов, верховный пропагандист Зверомахов и тому подобное. Поверх одной из табличек было написано чёрным фломастером «сдох, зараза». Из некоторых дверей торчали наружу ключи.
На одной блуждающий взгляд Скуратова наткнулся на странную надпись «А чо?».
«И в самом деле, чо? – подумал он, понемногу успокаиваясь. – Чо, собственно, я волнуюсь?»
– Кто они такие? – задумчиво спросил он.
Но Многожёну было наплевать на имена и таблички, ему очень хотелось внутрь, и он хныкал от нетерпения.
Коридор сужался. Пол и стены стали мягкими и приобрели телесный оттенок. Стало сыро и душно. Скуратов шёл по чавкающей поверхности, оставляя за собой следы, сразу заполняющиеся жидкостью, в которой шипели пузырьки. Что-то ухало вокруг них и по трепещущим стенам пробегали вибрации. Блики скользили по еле различимым фигурам, замурованным в глубинах стен.
Наконец они упёрлись в простую дверь без всяких табличек.
– Входите, – сказал кто-то изнутри.
Хозяин
Скуратов приоткрыл дверь. В маленькой комнате за простым железным столом сидел немолодой человек в панамке. Человек что-то записывал карандашиком на желтеющем листе бумаги, а может быть, только делал вид, что записывал, потому что лист оставался пустым. Человек поднял бровь, так, что его лоб покрылся полукруглыми морщинами, и спросил Многожёна:
– Как ты думаешь, что такое МБ?
– Не знаю я, уважаемый, – сказал Многожён. – Знал бы – я бы сразу сказал, клянусь! Я всегда говорю, когда меня спрашивают. Многожёна везде знают…
– Тихо, – сказал человек, поглаживая свой карандаш бледным, как червь, указательным пальцем.
Многожён умолк.
Человек улыбнулся и стал похож на дантиста: его улыбка была располагающей, но не бесплатной.
– Пускай он скажет! – предложил Многожён, показывая на Скуратова.
– Меня твоё мнение интересует, – сказал человек.
– Ай-яй-яй, – сказал Многожён, закусив пальцы.
– Подсказывать можно? – спросил Скуратов.
Человек словно бы впервые заметил Скуратова.
– Тебе всё можно, – сказал он ласково, но Скуратов отчего-то вздрогнул.
– Министерство безопасности, – предположил Скуратов.
– Министерство безопасности, да? – спросил Многожён.
– Нет, – сказал человек, приподнимая свой карандаш.
– Стой! – закричал Многожён, чувствуя, что произойдёт что-то ужасное.
В панике он показал на Скуратова.
– Его бери. Какая тебе разница.
– Никакой, – охотно согласился человек.
Его карандаш качнулся в сторону онемевшего от ужаса Скуратова.
Что-то треснуло, словно вспышка в фотографическом аппарате, и мгновенно уменьшившийся и округлившийся Скуратов оказался лежащим на листе бумаги. Он стал похож на тёмную виноградину с миниатюрным личиком и выпученными от ужаса глазками.
– Ох, как ты умеешь, уважаемый! – воскликнул Многожён.
Никто больше не держал его верёвку, и Многожён Шавкатович барахтался, упираясь спиной в горячий и влажный потолок. Сначала стало приятно его спине, а затем и всему его телу, и он заурчал.
Человек положил на Скуратова большой палец, придержал немного, наблюдая, как Альберт Викторович смешно кривит личико и моргает, а потом решительно и с наслаждением раздавил.
Послышался удаляющийся писк. Личико Скуратова исчезло. Сок брызнул на лист и начал впитываться, светлея, и уже через секунду ничего не осталось на бумаге. Осталась, правда, какая-то жёлтая помятость, но и она вскоре исчезла. Человек вытер палец о бумагу.
– Он где? – полюбопытствовал Многожён.
– Далеко, – сказал человек. – Так что же такое МБ?
– Давай я ещё немножко подумаю, а? – спросил Многожён осипшим голосом.
Человек улыбнулся, вставая. По его щекам зазмеились трещины.
– Я русский язык плохо знаю! – закричал Многожён. – Я из Средней Азии, меня начальство прислало.
Глаза человека стали весёлыми и злыми.
– Ой, жалко! – принялся оплакивать себя потерявший всякую надежду Многожён. – Несправедливо! Только начал сильным становиться, и меня уже убивают.
Человек с интересом слушал.
Многожён отпихивался кулаками и пятками от горячего потолка и снова поднимался к нему.
– Ненавижу! – закричал он.
Потолок заухал и забулькал. В его полупрозрачных недрах собирались лупоглазые саламандры, с любопытством разглядывавшие Многожёна.
– Что именно ты ненавидишь, дружок? – спросил человек.
– Всё! – вопил Многожён. – Небо, луну, землю, солнце. Людей, животных всех, даже лярв.
– Я принимаю твою клятву! – торжественно сказал человек. – С повышением.
– Что, не убьёшь меня? – сказал Многожён, не веря своему счастью.
– Нет, – сказал человек.
– А Скуратова почему? – спросил Многожён, тяжело дыша.
– Так ведь он был не нужен, – объяснил человек, хватая свисающую верёвку и подтягивая Многожёна к себе.
«Действительно, – с облегчением осознал Многожён, – Скуратов был не нужен! Всё становилось понятным».
– Ты – другое дело, – говорил человек. – Ты у меня станешь правителем, маленьким богом, очень важным и толстым, как ты и хотел, и все тебя будут бояться. Люди и твари встанут в очередь, чтобы лизать твои ноги. Остальных людей в Уре мы постепенно перебьём. Например, эту идиотку Наину Генриховну и весь её утомительный гарнизон. Совсем скоро она не оправдает наших надежд. Уже не оправдала.
Человек тянул за верёвку, делаясь всё страшнее и прекраснее. Многожён приближался к нему и умирал от восторга.
– Здесь я – Хозяин! – гремел человек, корёжась и впадая в экстаз.
Сквозь чёрные морщины на его лице прорвалось жидкое пламя, разбросавшее по углам хищные горбатые тени.
Потолок зашевелился и застонал от жара, но пламя не обжигало Многожёна, напротив, его плоть впитывала тепло, и он распухал, жадно вбирая в себя новое пространство. Хохочущее пламя окружило их, стало плотным, их обоих затрясло от наслаждения, и они завопили дурными голосами.
Тяжёлый, как ртуть, огонь понёсся по коридору, превращая в пыль таблички со ставшими никому не нужными именами. Авианосец «Сучий потрох» застонал, вздрагивая, и наконец крякнул, будто у него в чреве треснуло чудовищное яйцо. Бетонный куб, стоявший на палубе, раскололся, жар ударил в гигантскую дверь, и тяжеленные створки с надписью «МБ» швырнуло к звёздам с такой лёгкостью, как будто это были сухие цветочные лепестки.
Звёзды оставались неподвижны, но степь внизу содрогнулась. Хвостатые твари поджали колючие хвосты, рабы бросились на землю, закрывая локтями головы, а демоны завистливо прислушались к отдалённому гулу. «Сучий потрох» нашёл очередного ученика. Над авианосцем довольной тучкой завис Многожён Шавкатович.
Многожён Шавкатович влюбленно рассматривал Хозяина.
– Спросить можно? – тоненьким голосом сказал Многожён.
– Можно, – ответил Хозяин, привязывая Многожёна к остывающему поручню.
– Что такое МБ? – спросил Многожён.
– МБ, это… – сказал Хозяин и обвёл вокруг жестом, захватывающим и горизонт, и, насколько хватало сил, вообще всё на свете. – МБ – это дружок, понимаешь ли, Мировое Безумие.
– Понимаю, – закивал головой Многожён, – но я русский язык не очень хорошо знаю и…
– Неважно, дружок, – милостиво сказал хозяин, выпячивая грудь. – Ты теперь тоже МБ. Всё на свете когда-нибудь будет МБ. А пока живи, толстей, жадничай. Обидят – зови меня. Меня облекли силой.
Послышался томительный, ниоткуда не исходящий звук.
– Меня зовут! – воскликнул Хозяин.
– Кто зовёт? – ревниво спросил Многожён.
– Оно! Он! Она! – закричал Хозяин.
– Кто? – спросил Многожён, хлопая глазами.
Хозяин захохотал и топнул ногой. Пространство под его подошвой взвыло, прогнулось и лопнуло, выставив обугленную дыру, в которую он с молодецким гиканьем провалился.
Многожён вытянул шею и опасливо заглянул в отверстие.
– Хозяин! Хозяин! – тихонько позвал он.
Ответа не было. Многожён пошевелил ноздрями, принюхиваясь.
– Как мне тебя позвать?