Миссис Икс изгоняет Леонида из гарнизона
По-настоящему Росси очнулся только тогда, когда в кабинет влетела запыхавшаяся миссис Икс.
– Генерал Росси! – визжала она. – Вы меня слышите?
Росси захлопнул шкатулку. Что-то погнало сюда эту бабу с такой поспешностью, что она даже не постучалась. Сквозь профессиональную вежливость на её лице проступал настоящий страх.
Она показала на Леонида трясущимся пальцем.
– Я увольняю этого человека.
– Но он мне нужен! – возразил Росси.
– Он нам не подходит, – сказала миссис Икс, неприятно скаля зубы. – Приём сотрудников на работу – прерогатива отдела кадров. Вы будете это оспаривать?
Росси бросил на неё сердитый взгляд.
– Нет, – сказал он.
– Тогда я сообщу ему об этом немедленно, – заявила миссис Икс.
– Он не понимает по-английски, – сказал Росси.
– Это не имеет никакого значения, – ответила миссис Икс.
Оборачиваясь к Леониду, она уже вполне взяла себя в руки.
– Уважаемый сэр! – сказала она и профессионально улыбнулась. – Вы произвели на нас глубокое впечатление своими умениями и образованием.
– Что она говорит? – спросил Леонид.
– Вас отсюда вышвыривают, – ответил Росси.
– Не расстраивайтесь, – сказал Леонид. – Всё будет хорошо.
Росси вздохнул. Леонид даже не понимал, что ему вынесли смертный приговор.
– Мы благодарим вас за проявленный интерес к нашему гарнизону, – продолжала миссис Икс. – К сожалению, в настоящее время мы не можем найти применения вашим квалификациям, но мы непременно свяжемся с вами, как только подходящие вакансии у нас появятся. Уверяем, что наше решение никак не связано с расовыми, половыми или возрастными особенностями. Мы просим вас забрать свои личные вещи и покинуть гарнизон.
– У него нет личных вещей, и он не может ходить, – сказал Росси.
– Благодарю вас, я это знаю, – сказала миссис Икс, не отводя глаз от Леонида. – Вас переместят за пределы территории на кресле-каталке. Наш персонал обучен избегать резких движений и толчков.
Она просияла и добавила:
– Мы рады вам сообщить, что за счёт нашего гарнизона вам оставят больничную одежду и кресло-каталку!
Марфа Степановна и Караханов
Бедная Марфа Степановна,
Уж не придётся ей
В «Елисеевском» сказать, запинаясь:
«Буженинки кусочек, пожалуйста».
Ах, как всё необратимое грустно.
Часовой заметил, как что-то упало в степи, и посланная на розыски команда обнаружила новеньких – мужчину и женщину. Обоих привезли в гарнизон и уложили на полу в гараже. Наина Генриховна смотрела на нагие тела с брезгливой жалостью. Две пары глаз тревожно на неё уставились.
«Ну прямо Адам и Ева», – подумала она. Они смотрели именно на неё, а на Литвинова только поглядывали изредка – почуяли, что главная здесь она. Нужно было решить, оставлять ли их в гарнизоне или выбросить назад, в степь.
– Вы, дорогие мои, парализованы, – сурово внушал им Литвинов. – Это у вас пройдёт, если только вы до того времени доживёте. По моему мнению, вы – ненужная дрянь, котлованный мусор. Но если я ошибаюсь, а я редко ошибаюсь, и мы сочтём вас полезными, то оставим здесь.
– Я – Караханов! – выкрикнул мужчина.
Литвинов и бровью не повёл.
– Как тебя зовут? – спросил он женщину.
– Марфа Степановна я, – сказала женщина, пытаясь приподнять плечи, чтоб хоть немного прикрыться.
– Кем работала? – строго спросил Литвинов.
– Сортировщицей, – всхлипнула женщина.
– Что умеете делать? – спросила её Наина Генриховна.
– Сортировать, – сказала женщина.
– Здесь сортировать нечего, – сказал Литвинов.
– Я и готовить умею! – закричала женщина. – Пельмени! Котлеты! Борщ!
Литвинов пошевелил усами.
– Котлеты… – протянул он. – Многие говорят, что умеют, а получается какая-то ерунда. Со свининой?
– Со свининкой, с говядинкой, с лучком, – заторопилась женщина. – С чем хотите, барин!
– Барин… – довольно ухмыльнулся Литвинов. – Породу не спрячешь.
Он вопросительно посмотрел на Наину Генриховну. Та пожала плечами.
– Говядины у нас нет – климат не тот, – сказал Литвинов. – Но мы, пожалуй, тебя испытаем.
Женщина закивала головой.
– А ты кто такой? – спросил Литвинов мужчину.
– Русским языком вам объясняю, я – академик Караханов! – сердито сказал тот. – Директор Института партийной истории.
Наина Генриховна критически его осмотрела. Сморщенный, седой, парализованный, а грозно шевелит чёрными бровями.
Литвинов прищурился.
– А мы и тебя проверим, – сказал он, отчего-то потирая руки.
Наина Генриховна удивлённо посмотрела на полковника.
– Я таких знаю, – зашептал ей Литвинов, – он с виду сухой, как карандаш, но вы удивитесь, сколько в нём энергии!
Он обрадовался, как ребёнок, увидавший игрушку, казалось, даже помолодел немного. Наина Генриховна невольно улыбнулась.
– Хорошо, Григорий Илларионович, делайте, как считаете нужным, – сказала она.
– Мы мигом! – говорил Литвинов. – Вы поразитесь, Наина Генриховна!
Он принялся отдавать приказы. Забе́гали солдаты. Вокруг Караханова расставили аппаратуру. Наина Генриховна наблюдала, не вмешиваясь. Ей было приятно, что Литвинов старается ради неё, причем не подлизывается, а искренне хочет удивить.
Караханов, подозрительно хмурясь, озирался на суету вокруг него.
– Давно вы стали директором? – спросила его Наина Генриховна.
– Меня ещё Сталин назначал, – гордо сказал Караханов.
Ему на запястье надели браслет с датчиками, а на лоб положили свинцовые пластины с ввинченными в них лампочками.
– У вас так давление меряют? – спросил он.
– Внутричерепное, – хмыкнул Литвинов.
Караханов нахмурил брови.
– Вы здесь главврач? – спросил он.
– Начальница, – скромно сказала Наина Генриховна.
– Реанимационное отделение оставляет желать лучшего, – раздражённо сказал Караханов. – Давление полагается мерить немедленно. И почему я должен лежать… с ней, – он покосился на Марфу Степановну. – Конечно, в нашей стране всякий труд почётен, но всё-таки я – руководящий работник… И потом она, извините, голая. Слухи пойдут.
– Непременно пойдут, – весело согласился Литвинов.
– При моей должности мне положена отдельная палата, – сказал Караханов.
Литвинов подмигнул Наине Генриховне.
– Положена – предоставим, – сказал он, щёлкая тумблером.
– Чего это там загудело? – подозрительно спросил Караханов. – И в голове у меня гудит…
– Что вы там рассказывали насчёт Сталина? – спросил его Литвинов.
Караханов выпятил нижнюю губу и сдвинул брови, пытаясь сосредоточиться.
– Мальчонкой я тогда был, лет семь, да, – проговорил он заплетающимся языком. – Зима стояла, холод жуткий… Стою я на посту с ружьём.
– Мальчонкой, в семь лет, на посту? – не поверила Наина Генриховна.
– Да, мальчонкой! – разъярился Караханов. – Да, на посту, на станции! Ружьё выше меня ростом.
– Он в транс входит, – шепнул Литвинов Наине Генриховне.
– Пять лет мне было, – настаивал Караханов. – Холод, голод, метель… Вдруг вижу – он!
– Сталин? – поинтересовался Литвинов.
– Ты, я вижу, совсем рехнулся! – рассвирепел Караханов. – Поезд! Летит свозь снег. Сквозь пургу.
– Ну-ну, – примирительно сказал Литвинов, поправляя натянувшийся проводок.
– Три года мне было, – сказал Караханов. – Махонький я был… словно грибок. Стою с ружьём, а он – летит!
– Поезд? – спросил Литвинов.
– Дур-рак! – рявкнул Караханов. – Сталин летит!
На его лбу зажглась одна лампочка.
– Видите, Наина Генриховна? – обрадовался Литвинов. – Пошла энергия.
– Для чего он нам, Григорий Илларионович? – спросила Наина Генриховна.
– Как для чего? – удивился Литвинов. – Да хотя бы гнома этого заменить, Сурикова. Из лифта.
– Какой вы хозяйственный, Григорий Илларионович! – похвалила его Наина Генриховна.
Литвинов приосанился.
– Я как увидел этого типа – сразу понял, что такого надолго хватит, – сказал он. – Жилистый и вредный – ему сносу не будет.
– Да, он крепкий, – поддакнула Наина Генриховна.
– Чего это вы там шепчетесь?! – зашипел Караханов. – Аспиранты хреновы. Известно ли вам, голубчики, что взятие станции Мамылово произошло под личным руководством маршала Люлюляпы?
На его лбу зажглась вторая лампочка.
– Патроны беречь! – разъярился Караханов. – Подпустить эту св-волочь поближе!
– Вояка, – ухмыльнулся Литвинов.
Караханов надрывался, выпучивая глаза.
– О-осколочным! Бронебойным! Гранатомётным! Прямой наводкой! Жбабамс! Пиу! Пиу!
Из его рта летели радужные брызги.
– Идёт энергия… – радовался Литвинов. – Видите?
Караханов оскалился на Литвинова.
– То-то лицо мне твоё знакомо! – зарычал он. – Вот я доложу, кому следует.
Но тут же зевнул и устало закрыл глаза.
– Уморился я что-то, – сказал он. – Потом с тобой разберусь.
Через секунду он захрапел, и лампочки на его лбу погасли.
– Как же так! – огорчился Литвинов. – И пяти минут не прошло, а он уже выдохся.
– Не расстраивайтесь, Григорий Илларионович, – утешила его Наина Генриховна. – Утро вечера мудренее. Поздно уже. Караханова этого мы завтра вынесем, а женщина пусть остаётся. Котлет вам нажарит. Суриков ещё продержится в своём лифте… А мне опять Росси звонил, – добавила она, чтобы отвлечь Литвинова.
– Зачем? – сразу забеспокоился он.
– Спрашивал, есть ли у меня новые идеи. Ну, насчёт того, что делать с сердцем.
– Как хорошо, что это теперь не наша забота, – приободрился Литвинов.
– Да уж, гора с плеч.
– А как ваш новенький поживает, Лель, кажется? Продвигается? – спросил Литвинов.
– Как это кстати, что вы мне о нём напомнили! – благодарно сказала Наина Генриховна. – Давно собиралась проверить, как он там.
Лель – сказка
Когда Наина Генриховна поручала Лелю сочинить что-нибудь о Чёрном Солнце, ей было безразлично, чем именно его занять, лишь бы он постепенно приучался делать, что приказано. Как человек с опытом руководящей работы, она знала: грош цена начальнику, не следящему за исполнением своих приказов. «Завтра же его проверю», – пообещала она себе. Тем более что встречи с Лелем могли стать для неё развлечением. Роль музы была ей приятна, а сам Лель вызывал у неё чувство, похожее на хищное умиление.
В этот раз она предстала ему в виде облака, в котором вспыхивали и гасли золотистые, серые и зеленоватые жемчужины. В глубине облака просматривалась её очаровательная фигура. Ради таких эффектов пришлось готовить дополнительную аппаратуру, но восхищённое лицо Леля того стоило.
– Как продвигается работа? – небрежно спросила его Наина Генриховна.
– П-придумываю сказку о Чёрном Солнце и об одной девочке, которую оно похитило, – сказал Лель, вглядываясь в очертания своей музы.
– Можно мне увидеть твоё лицо? – не выдержал он.
– Не сегодня, – чуть кокетливо сказала Наина Генриховна. – Что это за сказка?
Лель вздохнул.
– Чёрное Солнце старается поработить одну девочку. Девочка теряет своих родных, стареет и постепенно становится ведьмой. Дальше я ещё не придумал. Мне кажется, что пройдёт много лет и, когда девочка состарится, Чёрное Солнце неожиданно вернёт ей молодость.
Наина Генриховна вздрогнула.
Её игривое настроение сразу исчезло.
– Расскажи-ка подробнее, – потребовала она.
– Ну, приблизительно так, – волнуясь, начал Лель. – Жила в деревне девочка. У неё была младшая сестрёнка… нет, пожалуй, младший братец – пусть будет как в сказке про Алёнушку. Я думаю, что её братца тоже могут звать Иванушкой… Это хороший стилистический ход?
– Замечательный, – напряжённо сказала Наина Генриховна. – Продолжай.
– Деревня, где жила девочка, была бедной, – сказал ободрённый Лель. – Но люди как-то сводили концы с концами. Однажды в неё пришли солдаты, которых прислало государство.
Это были худые, хмурые, фанатичные люди со звёздами на шлемах, несущие с собой жестокость и страх. Солдаты отбирали у людей еду, а тех, кто пытался им мешать, били или убивали. Люди прятали зерно для того, чтобы выжить. Солдаты схватили Иванушку и угрожали его застрелить, и тогда отец девочки, большой и сильный человек, стоял перед ними на коленях, плача, и умолял, чтобы Иванушку отпустили. Он отдал солдатам всё зерно, запасённое на зиму и для посева. То же делали и другие люди.
Солдаты ушли, оставив вместо себя лютый голод. Через два месяца умер отец девочки, потом её мать. Девочка осталась одна с Иванушкой. Когда Иванушка умирал, она гладила его волосы до тех пор, пока он не закрыл глаза… Скажи, отчего я думаю именно об этой истории?
– Рассказывай дальше, – потребовала она.
– Девочка осталась одна, но она выжила. Она стала худой и прочной, как стальной прут, и возненавидела слабость. Она не смогла простить родителей за то, что они умерли раньше Иванушки и не могли его спасти.
Через год она сама ушла к тем солдатам, которые нападали на её деревню, и служила им. К девочке уже давно присматривалось Чёрное Солнце. Оно часто восходило над этой страной и, мало кому заметное, подбирало себе новых слуг.
Впервые оно явилось девочке в виде прекрасного юноши.
– Что тебе подарить, маленькая колдунья? – спросило оно.
Оно говорило тихо, но девочка чувствовала его силу.
– Если хочешь, я дам тебе столько еды, что ты никогда не умрёшь от голода, – сказало Чёрное Солнце.
– Еду могут отнять, – ответила девочка. – И я знаю боль, которая сильнее голода.
– Расскажи мне про эту боль.
– Она бывает, когда умирают те, кого любишь.
– Как ты мудра, маленькая колдунья! – похвалило девочку Чёрное Солнце. – Это правда – любовь ранит сильнее голода. Она грозна, как полки́ со знамёнами. Она делает людей рабами и лишает их разума. Доверь мне свою душу, и ты больше никого не полюбишь. Пожалуй, я дам тебе ещё больше. Я подарю тебе власть, и ты сама сможешь отбирать у других то, что захочешь.
Девочка быстро взрослела, и скоро ей доверили командовать солдатами. Она полюбила власть, но не всем сердцем, а так, как любят полезную вещь.
Она поняла, как умно и тщательно работает Чёрное Солнце, как кропотливо оно выпускает из своего брюха стальные нити власти – так же, как паук выпускает паутину. Когда-то одна из этих нитей, оказавшись в её деревне, убила всех её родных.
Девочка не винила в этом Чёрное Солнце. «Слабость всегда будет наказана», – думала она. Она так и не простила своих родителей. Но она и не презирала их, потому что Чёрному Солнцу пока что не удалось добраться до её сути.
Она медленно старела, никого не любя и никому не веря. Прошло много лет, и она превратилась в старуху. Когда пришло её время умирать, смерть приблизилась к ней, но не так, как к другим, а по-особенному, как бы боком, и девочка оказалась в стране Чёрного Солнца. Мало что изменилось для неё, разве что её одиночество усилилось настолько, что стало её второй кожей. Она оставалась послушной слугой Чёрного Солнца, но всё ещё не стала его рабыней.
Лель замолчал.
– Сколько тебе лет? – хрипло спросила Наина Генриховна.
Лель не заметил, что голос его музы изменился.
– Двадцать три, – сказал он.
«Как он мог всё это увидеть? – думала Наина Генриховна. – Этот безмозглый, избалованный, ничего не понимающий в жизни мальчишка…»
– Не понимаю, почему именно эта сказка не выходит у меня из головы, – смущённо сказал Лель. – Но я никак не могу придумать конец, – вздохнул Лель. – Понятно, что девочка гораздо слабее Чёрного Солнца. Ведь оно слишком древнее и хитрое. Как-то оно до неё доберётся, и она, конечно, погибнет. Ты со мной согласна?
– Возможно, – неохотно ответила Наина Генриховна.
– Вот, и ты тоже так думаешь, – вздохнул Лель. – Но как именно она погибнет? Всё, что мне ни приходило в голову, – не то, неправда…
– Что значит «не то»? – спросила Наина Генриховна. – Почему всё, что ты мне рассказывал до этого, – «то»?
Лель задумался.
– Я и сам этого не понимаю, – расстроенно сказал он. – Может, мне лучше забыть об этой истории и подумать о каком-нибудь более возвышенном сюжете? Допустим, под лучами Чёрного Солнца расцветает ядовитый цветок и королева требует, чтобы ей его принесли…
– Нет уж, – отрезала Наина Генриховна. – Начинающим гениям вредно оставлять свою работу незавершённой. Додумывай свою сказку.