Караханов
Наутро Караханова вынесли наружу. Поскольку ожидалось прибытие демонов, Наине Генриховне пришлось присутствовать. Литвинов увязался за ней, а за ним – ещё пара любопытствующих офицеров. Собравшиеся у ворот зрители за ограждение, естественно, не выходили.
Обуреваемого гневом Караханова оставили лежать в горькой красной пыли. Он бушевал, всё ещё не понимая, что ему предстоит.
– Я разгоню всю вашу контору! – рычал он. – Чёрт знает что такое, а не медицинское учреждение!
Зрители похихикали.
– Идёт, Наина Генриховна! – прошептал Литвинов.
К Караханову приближался небольшой щуплый демон. Если бы не крылья, он был бы похож на тощего меланхоличного подростка с необычайно широким ртом. Степь была пустынна, и было непонятно, откуда он появился. Казалось, что он вылез из какой-то трещины. Подойдя к Караханову, он уселся на корточки и ухватил его двумя пальцами за подбородок.
– Руки убрал! Я сказал… убрал… руки… – заорал было Караханов, но запнулся, ошарашенный кристаллической злобой устремлённого на него взгляда.
– Отойди. По-человечески тебя прошу… – уже еле слышно проговорил он.
Его плечи поднимались и опускались, словно крылья бабочки, которую придавило камнем.
– Интересный, – сказал демон, жесткими пальцами поворачивая лицо Караханова.
Он упёрся худым коленом во впалую грудь старика.
– Детоубийца, – сказал он, улыбаясь оранжевыми губами.
Караханов слабо зашевелился.
– Не убивал… детей… – захрипел он.
– Ну как же, – напомнил демон. – Колика, Костика и Карика.
– Это мои… – застонал Караханов.
– А мы подумаем, – вкрадчиво сказал демон. – Повспоминаем. Жил-был молодой учёный. Дружок у него был. А у дружка – невеста.
– Шесть лет мне было, – зашептал Караханов, шевеля чёрными бровями. – Мороз тогда был…
– Двадцать шесть лет тебе было, – усмехнулся демон. – Когда ты донос писал.
Демон надавил коленом на Караханова. Тот охал, но не возражал.
– Друга твоего посадили, а когда выпустили – он по мусорным бакам бутылки собирал. Помнишь?
Караханов молчал.
Демон наклонился к Караханову.
– А ты карьеру сделал, академиком стал, – жарко зашептал он, – женился. Помнишь на ком? Детки у тебя родились – три сыночка, три росточка…
– …Три деревца, – всхлипнул Караханов.
– Пойду я, Григорий Илларионович, – сказала Наина Генриховна, отворачиваясь. – Вы тут сами за всем проследите, хорошо?
– Прослежу, – сказал Литвинов, не отрывая заворожённого взгляда от стонущего в пыли старика.
– Три тополёчка, – сказал демон. – Квартира, дача, машина с шофёром. Три сына-красавца. Живи да радуйся. Но один заболел. Другой спился. А третий вырос сумасшедшим. А почему? Ты ведь всегда знал почему. И жена твоя знала.
Караханов всхлипнул.
– Я чувствовал … – сказал он.
– Потому что они дети – кого? – подсказал демон.
– Предателя! – выдохнул Караханов.
– И гордились они кем?
– Предателем! – застонал Караханов.
– И квартира, в которой они росли, и дача – это всё…
– Предателя! – плакал Караханов. – Я всю жизнь боялся, что они узнают.
– Они и не узнали, – ухмыльнулся демон. – Разве ты не слышал, что мечты сбываются? Один заболел. Другой спился.
– Третий вырос душевнобольным, – всхлипнул Караханов.
– Никто ничего не узнал, – сказал демон. – Три деревца.
– Тополёчка, – заплакал Караханов.
– Колик, Костик и Карик, – подсказывал демон.
Караханов завыл.
Демон, кряхтя, поднялся с его груди.
– Вот и славно, – сказал он, оборачиваясь к зрителям. – Не убирайте его. Я к нему ночью приду.
Ночью многие слышали Караханова. Он плакал и жаловался и то умолял демона слезть с его груди, то, наоборот, требовал, чтобы тот его окончательно раздавил. Только перед рассветом стало тихо.
– Безобразие, – сказал наутро Литвинов. – Можно было сначала оттащить его подальше от забора. Сотрудникам необходимо выспаться, чтобы подготовиться к новому рабочему дню.
Наина Генриховна внимательно на него посмотрела.
– Что за нелепая история у этого Караханова, – сказал Литвинов, отводя глаза.
Она покачала головой. Когда утихли крики, она пошла взглянуть на труп. Лицо Караханова было искажено. Кожа на его черепе высохла, волосы выпали, и ветер разметал клочья по соседним камням. Только брови Караханова остались на удивление густыми. Но не это удивило Наину Генриховну, а то, что тело было прикрыто старым мешком.
– Зачем вы его укрыли? – тихо спросила она Литвинова.
Тот потупился.
– Простите, – тихо сказал он.
– Да ведь не во мне дело! – гневно зашипела на него Наина Генриховна. – Если вас кто-нибудь видел…
– Сам не знаю, что на меня нашло, – оправдывался Литвинов. – Он мне напомнил одного человека…
Наина Генриховна вздохнула и покачала головой. Неожиданно для себя она протянула руку, чтобы дотронуться до Литвинова, но тут же её отдёрнула.
Глава 38
Демидин вспоминает о бывшей жене
Нищий воняет мочой,
Город и воздух
Не принадлежат ему,
Ему неловко от того,
Что он вынужден дышать
Рядом со всеми.
Он поднял плечи,
Чтобы занимать меньше места.
Его стараются не видеть
И идут мимо.
Смиренный брат мой,
Махнувший на себя рукой,
Ты правдивее меня,
Ты похож на мою душу,
Пока ещё не смирившуюся.
Демидин сидел напротив тяжёлого и старомодного здания Федерального банка. Метрах в двухстах от него весело блестели два небоскрёба.
По тротуарам шли хорошо одетые люди, по присыпанным снегом дорогам шипели машины.
Демидин был здесь неуместным, но он теперь везде был чужим и неуместным, единственным на свете человеком, разделённым с собственным сердцем.
Сердце выбирало для него друзей, это оно дало ему любовь к стране, которой он так долго служил. Оно полюбило женщину, ставшую его женой. Оно жаждало делать открытия, хотело славы, ему нравились секреты и власть. Оно было наивным: жена предала Константина Сергеевича, а государственные секреты оказались плёнкой, под которой пучились Урские бездны.
Оно ошибалось, но не теряло надежды и оставалось зачаровано жизненной игрой, словно заглядевшийся на звёзды поэт. Оно наполняло жизнь Константина Сергеевича заботами и придавало всему смысл. Но теперь оно было невозможно далеко, а он сидел на снегу один, и в его груди было так пусто и холодно, что даже снег казался ему горячим.
– Люди! – шёпотом позвал Константин Сергеевич.
С его сердцем ещё будут экспериментировать. Когда-то он и сам не отказался бы от такой возможности. Он принёс бы его в лабораторию и пропустил бы через него ток, или поставил под пресс, или капнул бы на него соляной кислотой, чтобы проверить, не останутся ли на нём пятна.
Прошёл мимо дедушка с ребёнком. Затравленные, тоскливые глаза Константина Сергеевича встретились с сияющими глазами малыша. Чувства Демидина были так обострены одиночеством, что его на мгновение затопило доверчивое счастье незнакомой детской души.
Городской голубь старательно расклёвывал кусок хлеба. Шли мимо люди. По тонкому снегу метались оранжевые лучи.
В эти мгновения его отыскало хищное внимание Бафомёта. Константин Сергеевич был измучен своими бедами и не различил подкравшийся чуждый и злобный интерес. Бафомёт неторопливо исследовал Демидина, нащупывая слабые места, и в конце концов решил начать с личной драмы.
Однажды, много лет назад, в переходе метро к Демидину подошёл мужчина и умолял дать ему денег, уверяя, что он болен и что ему негде жить. Демидин дал ему десять рублей, но у него осталось досадное чувство, что его обманули. Вечером, посмеиваясь над собой, он рассказал об этом случае жене, и она неожиданно вспылила и очень обидно с ним разговаривала. Потом рассердился и он, они с женой ссорились и кричали друг на друга, и вдруг она как-то совсем спокойно и устало сказала, что уходит. Он не сразу понял, что происходит, просил у неё прощения, но она объяснила, что у неё кто-то есть.
Кто-то, кто был у неё ещё до замужества, с кем они недавно вновь стали встречаться. Оказалось, что любовник уже несколько недель провожает её домой после работы. Демидин страшно переживал. Он не был внимательным мужем и понимал это, но он воспринимал жену как самого близкого себе человека, и её предательство глубоко его ранило.
Теперь старая боль обострилась благодаря влиянию Бафомёта.
Константин Сергеевич затосковал, распахнул куртку и принялся растирать руками грудь, на которой не таяли снежинки.
Бафомёт наслаждался его мучениями, пока у него не появилась идея. Нервы его жертвы были совсем расшатаны. Константин Сергеевич был совершенно беззащитен и блеял о своей беспомощности, как ягнёнок. Бафомёт казался себе благородным хищником, откликнувшимся на эти крики.
Демон напрягся, фантазируя, и у Демидина возникла очень яркая галлюцинация.
Константину Сергеевичу показалось, что он находится в полутёмном подвале, сидит, как на троне, на высоком металлическом стуле и что на голове у него тусклая железная корона – символ власти и беспощадного суда. У дальней стены шевелится отвратительная тварь – любовник жены. Демидин почувствовал, как его душу затапливает ненависть, и задрожал от гнева.
Любовник жены поднял голову. Он смотрел на Демидина чуть смущённо и вместе с тем с подлым высокомерием – так, мол, получилось, трахнул я твою бабу. И что ты мне сделаешь? Утрись и иди к чёрту…
«Леночка! – мысленно закричал Демидин, вдруг всё переживая заново. – Я ведь всегда тебя любил! Мы спорили, не понимали друг друга, но часть меня всегда была с тобой… и я верил тебе больше, чем себе самому. Больно-то как…»
– Он растоптал в тебе самое дорогое, – подсказывал ему Бафомёт. – Это из-за него твоя жизнь стала пустой.
У любовника жены было большое, сильное тело. Демидин всхлипнул, пытаясь оборвать нахлынувшие на него видения. У любовника жены было настоящее живое сердце. Демидин дотронулся до своей груди и услышал постылое:
– Чичи, чики, бр, гималайя…
Любовник жены презрительно ухмыльнулся. Ненависть и унижение требовали выхода. Демидин мысленно сжал рёбра любовника жены и даже не удивился, когда увидел, что тот кашляет, хватая ртом воздух. В его глазах появилось что-то похожее на испуг.
В это момент Бафомёт показал Константину Сергеевичу фотографию, где любовник жены был снят вместе с Леной, которая выглядела такой счастливой, такой спокойной, сияющей. С ним самим она никогда такой не была. Ненависть поднималась в Демидине, как кислота, как холодная магма, постепенно затапливая его изнутри. Теперь он смотрел на мир сквозь слои ненависти.
Любовник жены пошевелился в своём углу. Демидин опустил глаза и увидел собственную ладонь, на которой ритмично бился кусок скользкого мяса. «Это же его сердце! – понял он. – Стоит мне сжать кулак, как у него полопаются сосуды».
В эти секунды Демидин знал, что имеет власть его убить.
«Кончай его! – напрягался Бафомёт. – Это из-за него в твоей груди железо и ненависть. У такого, как он, не должно быть настоящее сердце. Пусть он сдохнет…»
– С тебя началась моя погибель! – грозно сказал Демидин, поднимаясь со своего трона и медленно сжимая ладонь. – Ты даже не понимаешь, что ты сделал с моей жизнью.
Любовник жены ухмыльнулся и подмигнул. Демидин в ярости сжал кулак, и его руку по локоть забрызгало кровью. Любовник жены захрипел. Его глаза закатились, и он рухнул на пол, дёргая ногами и запрокидывая голову. Демидин мрачно смотрел, как он испускает дух.
«Теперь мой выход!» – решил Бафомёт.
Подвал исчез, и Константин Сергеевич увидел огромного ангела.
Страшен был облик Бафомёта, его лицо было пепельно-серым, а на его лбу кровавой медузой горела рана. Но ужаснее всего было осуждение в его беспощадном взгляде, гнувшее волю Демидина так, как ураган гнёт деревья.
– Ты убил его! – загремел Бафомёт.
– Убил, – повторил Демидин, растерянно глядя на свою окровавленную руку.
Бафомёту страшно нравилась эта роль. Ему казалось, что ослабевшая душа Демидина бьётся в его когтях, как пойманная рыбка. Бафомёт ещё увеличился и распростёр воображаемые крылья так, чтобы Демидину казалось, что они раскидываются от горизонта до горизонта.
– Двоих детей ты сделал сиротами, – беспощадно сказал он.
Демидин знал, что значит жить без родителей.
– Убийца! – заорал Бафомёт. – Проклинаю тебя! Теперь, куда бы ты ни пошёл, ты везде будешь видеть смерть.
Он взмахнул крыльями, окружая себя бутафорским дымом, и исчез из сознания Демидина.
– Теперь, куда бы ты ни пошёл, ты везде будешь видеть смерть, – с наслаждением повторил Бафомёт.
Он был в восторге от самого себя.
Хозяин и Многожён готовятся к возвращению в гарнизон
С циклопической высоты авианосца крики дерущихся внизу казались не яростными, а скорее печальными.
Хозяин свешивался над поручнями, разглядывая драку, напоминающую охоту на мамонта. В роли мамонта выступал фиолетовый демон, на которого нападала толпа обезумевших от ярости рабов и несколько пресмыкающихся, похожих на чешуйчатых ослов. Рабы были вооружены палками, а животные использовали когти и зубы. Демон отбивался с трудом, но улететь не мог – Многожён не давал ему использовать правую руку и крылья.
– Скоро новые придут драться, – самодовольно сказал Многожён. – Ещё один большой демон и такие маленькие, с длинными крыльями.
– Баловство всё это, – нахмурился Хозяин. – Пусть убираются отсюда.
Многожёну хотелось посмотреть, как фиолетовый будет умирать, но он не посмел спорить.
Фиолетовому приходилось трудно. Рабы со всех сторон тыкали в него палками, а животные норовили вцепиться ему в ноги и крылья. Ужас придавал нападающим решимости, и они не сразу заметили, что теперь бросаются в бой только по собственной воле.
Демон оказался сообразительнее. Как только он почувствовал, что крылья его слушаются, он немедленно улетел. Люди запрыгали, победоносно размахивая своими палками, а животные разбежались.
– Вот уже и демоны тебя слушаются, – ворчливо сказал Хозяин. – Живешь на всём готовом, не представляешь, что такое ответственность.
– Не представляю, – смиренно согласился Многожён Шавкатович. – Но я русский язык плохо знаю и…
Хозяин не дал ему закончить.
– Силы твои растут, – сказал он.
– Да, – закивал головою Многожён. – Меня демоны боятся!
– Вот-вот, – сказал Хозяин. – Смотри не возгордись, а то мне придётся тебя убить.
– Нет! – в ужасе закричал Многожён. – Ты мой Хозяин, я твой Многожёнчик.
Он хотел ещё что-то добавить, но Хозяин его прервал:
– Ближе к делу. Пора тебе начать питаться жёсткими предметами, например камнями.
Многожён подумал, что не хочет есть камни, но возражать не посмел.
– Кроме того, – продолжал Хозяин, – ты должен учиться поедать души. Помнишь тот пар, о котором мы разговаривали?
Многожён вообразил, как проглатывает этот пар, который Хозяин, видимо, называл «душой». Он открывал и захлопывал рот, но даже мысленно у него ничего не получалось – ясно было, что такой пар пройдёт не только между зубами, но даже сквозь щёки.
– Потому-то мы вскоре и отправимся в гарнизон, – сказал Хозяин.
– Я у них буду начальником? – спросил Многожён.
– Наплевать нам на них! – воскликнул Хозяин. – Когда мы придём в гарнизон, они будут тебя бояться и ты научишься питаться их страхами. Учти, что у меня на тебя большие планы.
Точка Омега
Бафомёт был настолько доволен собой, ему необходимо было похвастаться.
– Я нашёл этого гада! – заорал он, как только вернулся в перстень.
– Демидина? Где? – спросил Росси.
– Он теперь нищий, ничтожество, рвань, бродяга в Нью-Йорке! – восторженно пищал Бафомёт. – Он совсем рехнулся! Считает себя убийцей…
– Как ты его разыскал?
– Вы представьте, что в толпе слышите знакомый запах, – сказал Бафомёт, разозлившись на Росси за то, что тот его не дослушал. – Вы принюхиваетесь, встаете на четвереньки, ведёте по земле мордой и берёте след.
«Он опять надо мной издевается?» – удивился Росси, и вдруг его осенило:
– Ты… можешь читать мои мысли?
– От вас ничего не скроешь! – заверещал Бафомёт. – Но какое это имеет значение? Во-первых, я вам предан всей душой, а во-вторых, я полностью в вашей власти!
И правда, подумал Росси, разве не может он снова поджарить или даже расплавить это кольцо?
– Расскажи мне о Демидине, – приказал он.
– Он сходит с ума! Боится, что его сердце разрушат, боится умереть и опять оказаться здесь, чувствует себя предателем, а теперь вдобавок он считает себя убийцей. Я его изничтожил, сломал! Я повернул у него в голове такую штуку, и ему теперь много чего будет мерещиться…
Бафомёт засмеялся.
– Ты бы мог вернуть его в Ур? – спросил Росси.
– Нет, не смог бы, – быстро ответил Бафомёт.
– Помнится, ты это уже проделывал, – недоверчиво заметил Росси.
– Тогда я был в расцвете своей мощи, – вздохнул Бафомёт.
– Может быть, ты и не врёшь… – задумчиво сказал Росси. – В конце концов, Демидина занесло сюда по его собственной воле. Кстати, почему он попал именно в Ур?
– По сравнению с другими мирами, сэр, – сказал Бафомёт, и в его голоске снова проскальзывали издевательские нотки, – Ур – это место отдыха. Сюда попадают заурядные существа, чаще всего мелкие предатели. Вы, разумеется, исключение! Вы настоящий исполин греха и порока! Демидин по сравнению с вами – полное ничтожество. Физику он знает слабо, а о математике и речи нет. Сэр, вы не поверите, он даже не знает, что такое теорема пекаря!
– Хотел бы я понять, почему его до сих пор не убили, – пробормотал Росси.
– Есть у меня одна несколько необычная гипотеза, – осторожно сказал Бафомёт.
– Не тяни.
– Как прикажете. Вы, конечно, знаете, что вся эта неудачная Вселенная является творением единственного Творца?
– Допустим, – сказал Росси.
– Вам известно также, что согласно некоему еретическому учению, люди – эти жалкие (за вашим волнующим исключением, конечно!) существа – были созданы по Его образу и подобию.
– Продолжай.
– Согласно этому учению, любая душа предназначена для того, чтобы обрести вечную жизнь с Ним. Тогда будто бы время и смерть больше не будут над ней властны.
– Ну, – сказал Росси.
– Напрягите же свой титанический ум! Это означает, что воссоединившаяся с Создателем душа будет находиться в вечности, вне времени.
– И что?
Бафомёт вздохнул.
– Следовательно, – подчёркнуто терпеливо сказал он, – такая душа находится вне времени уже сейчас. Кое-кто назвал подобное состояние точкой Омега.
Росси задумался.
– Ты хочешь сказать, что сердце Демидина – это его душа в вечности? – удивился он.
– Скорее, это некая проекция его спасённой души на наше время и наш материальный мир. В результате неожиданного падения Демидина в Ур эта проекция отчего-то стала видимой и теперь проявляет себя в виде неприятно светящегося кристалла. Сама душа, разумеется, была и осталась нематериальной, но ваше туповатое начальство, похоже, этого не понимает.
Бафомёт подождал, пока Росси соберётся с мыслями, и продолжил:
– Эти идиоты рассуждают так – раз сердце светится, Демидин непременно будет спасён, то есть он заранее предназначен к тому, чтобы попасть в Рай. Тогда они начинают думать: как это можно использовать?
Представьте, что кто-то из них сообразит, как уничтожить сердце. Тогда, как им кажется, сам Творец будет вынужден вмешаться, для того чтобы Демидина спасти. Причём попытку уничтожить сердце можно организовать так, что вмешательство Творца произойдёт на их условиях и к их выгоде.
Бафомёт засмеялся.
– Они думают, что Бога можно поймать в логическую ловушку. Не знаю, как именно они хотят это использовать, но у них ничего не получится!
– Почему?
– Потому что они Его недооценивают. Он невероятно хитёр. Он умнее любого математика. Обязательно произойдёт что-то, что сорвёт их планы. Это будет так невинно, что им покажется, что всё провалилось из-за случайной оплошности. Я видел такое множество раз. Но эти идиоты ничего не понимают.
– Так вот почему они так переполошились! – сказал Росси.
– Ну да! Ничего умного они не придумают… Вот если бы они догадались попросить совета у вас.
– Ты опять надо мной издеваешься?! – взвился Росси. – Мне снова достать зажигалку?
– Сэр, – грустно сказал Бафомёт, – для того чтобы нашу дружбу больше не омрачали никакие секреты, я вам признаюсь: мне не было больно, когда вы подогревали ваше колечко. Я кричал потому, что беспокоился, что вы можете обжечь свои пальчики. Кроме того, меня ранила мысль о том, что вы мне не доверяете.
Эта новость совсем не понравилась Росси.
– Но, если ты обнаглеешь, я могу этот перстень расплавить, – сказал он.
– И я убеждён, что вы никогда этого не сделаете! – воскликнул Бафомёт. – Ведь я вам так предан!