Демидин – долгая ночь
Героям грядущей войны лет шестнадцать,
Но прозорливые ведьмы уже
Лижут железные пилы,
Тоскуя о будущей крови.
Бафомёт оставил своё тело лишь для того, чтобы заняться Демидиным, которого он считал своей добычей и не собирался никому уступать.
Начиналась странная, может быть, самая трудная ночь в жизни Константина Сергеевича Демидина. Вот уже несколько дней он бредил, ослабленный усталостью, отчаянием и острой неприязнью к самому себе, и многие его видения были навеяны ядовитыми воздействиями Бафомёта.
Демидин брёл по улицам Манхэттена. С утра ему не хватало воздуха, и город казался бесцветным и больным. На западе ему мерещился вулкан, над которым медленно перекручивались тяжёлые клубы дыма. В небе зияла страшная, похожая на пулевое ранение дыра, от которой расползались чёрно-кровавые щупальца. По стенам домов метались ящерицы, оставляющие за собой липкие следы. Идущие по улицам пешеходы были покрыты язвами, но они не замечали ни своих ран, ни десятки рассевшихся на столбах и деревьях ведьм.
Ведьмы подмигивали Константину Сергеевичу и старались привлечь его внимание. У перекрёстка стояло человекообразное существо с ведром, наполненным пеплом. Оно доставало малярную кисть, опускало её в ведро и мазало пеплом спину кого-нибудь из прохожих.
Около тяжёлого, как крепостной бастион, угла Федерального банка стоял неопрятный демон с мутными глазами. Он выдавливал из себя нечленораздельное «Х-х-х…», и из его полуоткрытого рта вылетало облако чёрных мошек.
Демон заговорщицки улыбнулся Константину Сергеевичу, и тот от него в ужасе отшатнулся.
Сидящая на фонарном столбе, как матрос на мачте, ведьма приложила к бровям ладонь и мечтательно вздохнула:
– Кровь…
Её соседка, сидящая на дереве, махнула рукой в сторону близнецов-небоскрёбов.
– Там будет больше всего смертей.
Первая помахала Демидину рукой.
– Идём к нам, убийца.
– Давай убьём кого-нибудь вместе! – кричали остальные ведьмы.
– Здесь будет много сирот. Тебе ведь нравится делать детей сиротами…
– Пусть посмотрит, как будут гибнуть люди!
– Покажите ему! Покажите…
Демидин ускорил шаг, почти побежал, но ведьмы не отставали – они пронзительно кричали, прыгая за ним по столбам и веткам, как обезьяны.
– Туда смотри! – закричали ведьмы.
– Смотри!
– Нет! – крикнул Демидин.
Но он уже обернулся в сторону приговорённых к смерти небоскрёбов и не мог оторвать от них глаз. Небоскрёбы превратились в два фонтана из огня и боли, два ноющих клыка. Город задышал шумно, как кит, в бок которого вонзили гарпун. Захмелевшие от человеческих мучений духи серой метелью понеслись по улицам.
Окровавленные пожарные машины летали над застывшими от шока кварталами и кричали, как раненые чайки.
Кварталы дрожали и плавились, словно свечи, над колеблющейся от жара землёй.
Жирный пепел ударил двумя гигантскими струями в твёрдое, похожее на щит небо, отразился от него и, постепенно седея, падал, осыпая дома, деревья, людей, дороги. Мёртвая перхоть покрывала головы идущих по улицам и не замечающих ничего людей.
– Так это будет! – кричали ведьмы, возбуждённо хлопая в ладоши, а из-под земли выкапывалось множество новых тварей, торопящихся насытиться человеческими бедами.
Неожиданно Константин Сергеевич заметил летящих в высоте ангелов – лёгких, светлых, стремительных, оставляющих в высоте чёткие белые следы.
Бафомёт перестарался, пугая Демидина. Отчаяние и беспокойство погнали Константина Сергеевича по улицам. Он побежал мимо людей и витрин, уговаривая себя, что у него есть надежда спрятаться в небытие, что совсем скоро он упадёт от усталости и наконец исчезнет, рассыпавшись в прах.
Пока он бежал, город вернулся к своему обычному облику. Чудовищные фонтаны из пепла, ведьмы и вулкан исчезли, но ящерицы ещё носились, как зелёные стрелы, по дорогам и стенам домов, а откуда-то появившийся чёрный, как уголь, волк с пылающей пастью затрусил за Демидиным.
Демидин остановился, обдумывая своё безумие.
«У меня, конечно, галлюцинации, – решил он. – Но раз я живу в воображаемом мире – попробую сам его строить».
Он посмотрел на волка, хитро прищурившись, и мысленно набросил на него цепь. Волк зарычал, истекая слюной и магмой. Он попытался вырваться, но Демидин ему не позволил, намотав цепь на фонарный столб.
Демидин мстительно засмеялся, пробежал ещё немного на север и увидел большой храм, из открытых дверей которого доносились звуки органа. Эти звуки он ощутил не как музыку, а зрительно, как если бы кто-то включал цветные прожектора. Сквозь высокие двери храма входили и выходили люди.
– Вот и я с ними! – подумал он и смешался было с толпой.
Но отчего-то не решился войти, а остановился, затосковал и присел на ступенях.
– Что за чудо эти ступени! – пробормотал он, с уважением поглаживая шершавую каменную поверхность. – Какая полезная штука каждая из них – честная, замечательная вещь. Хотел бы я стать такой ступенью – как бы это было хорошо и спокойно! По мне ходили бы нормальные люди, и не было бы у меня такой изорванной жизни… Жена правильно сделала, что ушла от меня… какая она умница, просто молодчина! И как это правильно, что такой урод, как я, не помнит своих родителей… Вот сидит человек, – сказал он, смеясь и плача, – которого родители должны были бы утопить, но они… они его просто бросили…
– Do not talk like that, – строго сказала выходящая из храма фигура.
– А? Что? – спросил Демидин, задирая голову.
С ним говорил ангел, это было ясно даже по голосу. Голова ангела была прикрыта капюшоном, но Демидин видел его лицо, волосы с проседью и лучистые, как два кусочка неба, глаза. Лицо было мужественным, но глаза… глаза были такими, какие бывают у усталой медсестры.
– Не говори так, – настойчиво сказал ангел по-русски.
– Извините! – кротко ответил Демидин.
Он по-детски шмыгнул, сел смирно, положив на колени руки, и на несколько секунд забылся, а очнувшись, увидел, что рядом с ним никого нет. Демидин взволнованно защёлкал пальцами и завертелся, стараясь вспомнить, чего ему не хватает.
И увидел, как ангел переходит улицу.
Было совершенно очевидно, что в этой жизни его уже никак не догнать, но Демидин всё равно побежал за ним. «Мне бы только спросить, – думал он, – можно ли вернуть сердце».
Он начал загибать пальцы, чтобы не забыть. «Вернуть сердце… Ещё спросить о том, что я, очевидно, схожу с ума – вдруг он знает, как этому помочь… Попаду ли я снова в Ур, когда умру… Как вернуть сердце. Попаду ли я опять в Ур…»
Походка ангела была уверенной и скорой. Так выглядят те, кому нужно успеть во множество мест. Он уже приближался к следующему перекрёстку, и Демидин перепугался, что ангел повернёт за угол и исчезнет из виду.
Демидин догонял его с минуту, пока не увидел, что он опустился на колени около какого-то высокого здания, наклонил голову и начал молиться. Демидин встал неподалёку, не решаясь его беспокоить. Прошла, наверное, половина часа, пока ангел наконец поднялся. Демидин робко к нему приблизился.
– Скажите, пожалуйста, – взволнованно начал он, вмиг позабыв все свои заранее обдуманные вопросы. Всё, даже его потерянное сердце вдруг отступило на второй план, а случайно подсмотренный чужой сон оказался для него невероятно важным. – Я и в самом деле тогда видел Её?
– Да, – просто ответил ангел.
Демидин совсем разволновался.
– Но как же? – спросил он. – Видите ли, я ужасный урод, я предатель… Теперь ещё и убийца. Разве Она могла бы явиться такому?
Ангел неожиданно улыбнулся.
– Константин Сергеевич! – сказал он. – Ну почему вы решили, что Она выбирает лучших?
– А? Что? – спросил ошеломлённый Демидин.
Но ангел не ответил. Он поднял голову к небу, помолодел, как-то счастливо засветился изнутри и исчез.
– Ничего не понимаю… – пробормотал Демидин. – Мне необходимо это обдумать…
Но он слишком устал, чтобы думать. Тогда он вздохнул и улёгся прямо на холодный тротуар. Прохожие опасливо обходили человека, казавшегося им пьяным.
Странная ночь продолжалась. Демидин бездумно глядел на звёзды, как вдруг увидел склонившееся над ним большое, как половина неба, призрачное лицо. Бородатое, наивное, очень красиво освещённое знакомыми бликами. Человек разглядывал Константина Сергеевича и удивлённо моргал.
Исповедь
Когда Росси и химера уснули, Леонид задумался о Демидине. Что он за человек? Из-за него сам Леонид был убит, и его мама осталась одна, из-за него Росси дезертировал из гарнизона, а чёрт Бафомёт оказался в плену… Леонид вытащил из нагрудного кармана безжизненное металлическое тельце Бафомёта, казавшееся комичным и безобидным, и снова сунул его в карман.
Ему захотелось ещё раз увидеть сердце. Осторожно, чтобы не разбудить Росси и химеру, он открыл шкатулку и даже не удивился тому, что чувствует живое присутствие Константина Сергеевича и видит его лицо. Константин Сергеевич выглядел неважно.
Ни Росси, ни химера не проснулись, даже не пошевелились во сне.
«Удивительно! – догадался Леонид. – Я смотрю на него сквозь его сердце».
Они глядели друг на друга и молчали.
– Я, наверное, придумал тебя, друг, – нерешительно произнёс Демидин. – Целый день меня одолевали видения. Целый день я смотрел на умирающий, заражённый ведьмами город.
Леонид не ответил.
– Ты… поговоришь со мной? – попросил его Демидин.
– Да, – треснувшим голосом сказал Леонид.
Демидин заговорил торопливо.
– Когда-то я любил одну женщину и думал, что и она меня любит. Теперь я понимаю, что я пытался увидеть в ней больше того, к чему она была готова, и это стало для неё слишком тяжёлой ношей. Ах, если бы и она захотела разглядеть во мне что-то большее, чем я тогда был! Её предательство сильно меня подкосило… Но сейчас я гораздо худший предатель.
Он болезненно сморщился.
– Я убил её мужа, – тихо признался он. – Я увидел его в своём бреду и знал, что имею власть над его жизнью. Я убил его, сдавив его сердце. А теперь мне жаль его детей, оставшихся сиротами, и меня терзает совесть.
– Хотел бы я как-то помочь… – сказал Леонид, вздыхая.
– И ещё – я не хочу жить, – доверительным шёпотом сказал Демидин. – Но теперь я и умереть не могу, потому что видел своё настоящее сердце и боюсь, что оно может погибнуть вместе со мной…
– Я смотрю на твоё сердце сейчас, друг, – сказал Леонид. – Оно прекрасно.
Демидин всхлипнул.
– Теперь я понимаю, почему оно оставило меня, – сказал он. – Оно предчувствовало моё предательство и заранее знало, что я убийца.
– Мне кажется, ты слишком строг к себе, – нерешительно сказал Леонид.
– Нет! – застонал Демидин. – Литвинов был прав, когда его у меня вырезал и вставил мне в грудь эту коробку. По ночам в ней что-то скрипит и жалуется. Я думаю, в ней кто-то живёт… Это настоящее чудо техники. – Он горько рассмеялся. – Когда-то и я был учёным, но своих учеников и свою науку я предал…
– Ты был слишком одинок! – горячо воскликнул Леонид. – Ты хотел внимания и надеялся согреться под чужими взглядами… когда-нибудь, когда прославишься. Сейчас я смотрю на твоё сердце и вижу, что ты слишком себя терзаешь… А, понимаю, это остатки гордости мучают тебя… Но они скоро уйдут, и тогда бедам будет не за что в тебе зацепиться. Прошу тебя, не думай о себе слишком плохо! Знаешь, я гораздо хуже тебя – я притворялся священником и доносил на тех, кто приходил ко мне на исповедь. Тогда я не понимал, насколько это плохо, а теперь думаю, что это хуже убийства…
– Что с тобой было потом? – спросил Демидин.
– Потом один демон убил меня в Нью-Йорке, и я попал в Ур. Здесь я и нашёл твоё сердце.
– Прошу тебя, не бросай его!
– Обещаю, не брошу, – твёрдо сказал Леонид.
– Спасибо! – Демидин благодарно посмотрел на Леонида. – Знаешь, недавно я видел ангела… Но я хочу рассказать тебе о чём-то по-настоящему важном, о том, о чём я вспомнил, когда хотел с ним заговорить. – Он тихонько засмеялся. – Понимаешь, это был чужой сон, и я в нём увидел… Ты только подумай, даже у такого, как я, есть такое сокровище…
Сердце Константина Сергеевича стало изумительно прекрасным. Леонида захлестнула ослепительная волна, и на его глаза навернулись слёзы.
– Погоди, – прошептал он, задыхаясь.
Но Демидин его не услышал.
– Понимаешь, в чужом сне я увидел… – продолжил было он.
– Подожди… – Леонид умоляюще поднял руку. – Пожалей меня, друг… – попросил он. – Не рассказывай мне пока об этом, потому что я человек нечистый.
Бунт
Была у Григория Илларионовича шальная мысль прокрасться к поцелуйному болоту и там по-гусарски сгинуть от наслаждения, но ничего из этого не вышло, потому что охрана его прогнала, угрожая побить прикладами. Потом он подумывал о том, чтобы в ночь перед казнью напиться до беспамятства, но не решился проспать назначенное время. Так он и промаялся всю ночь на своём диване.
Наутро он пришёл к Наине Генриховне прощаться, и такой тоскливый страх был в его глазах, что ей захотелось обнять его, хотя она, конечно, сдержалась. А Литвинов был затравлен до того, что был рад даже её сочувственному взгляду, как был бы рад любой крупице человеческого тепла.
«Как бы шёл на смерть Димитрий Димитриевич?» – подумала Наина Генриховна и решила, что уж этот волчара не стал бы искать жалости к себе. А Григорий Илларионович, столько лет проживший в Уре, столько жестокостей совершивший сам и, казалось бы, ничего ни от кого не ждущий, всё-таки к ней тянется.
– Пора, – сипло сказал Литвинов, и она протянула ему руку для рукопожатия.
Он помедлил ещё несколько долгих секунд и сказал почти беззвучно:
– Эх…
Поверх его кителя болтался ненужный спортивный свисток. Он жалко улыбнулся, вставая. Она тоже жалко улыбнулась в ответ. Литвинов вытер рукой глаза и вышел.
Его шаги затихли в пустом коридоре, а Наина Генриховна осталась сидеть в своём кресле.
– Чёрт! – вдруг зарычала она и шарахнула по столу кулаком с такой силой, что толстая дубовая крышка треснула.
На ближайшей полке вдребезги разлетелась фарфоровая кошка. Наина Генриховна встала и отправилась на плац.
Она пришла туда, когда Литвинов уже стоял неподалёку от самодовольного Многожёна Шавкатовича. Григорий Илларионович болезненно морщился, жевал губами и щурился, глядя на невзрачное солнышко. Китель он снял, сложил его и положил рядом прямо на плац и теперь, в исподней майке и галифе, стал похож на белого офицера, которого вывели на расстрел.
– Товарищ полковник, – мурлыкнул Многожён Шавкатович. – Что, товарищ полковник? Умирать не хочешь, да?
Демоны-янычары мерзко улыбались, подтягивая канаты. Многожён Шавкатович возбуждённо раздувал ноздри. Ужас, исходящий от Литвинова, теперь казался ему вкуснее всего, и он удивлялся тому, что раньше этого не понимал. Говорил же ему Хозяин, что человеческий страх намного питательнее мяса. Чтобы продлить удовольствие, Многожён захотел помучить Литвинова ещё немного.
– Совсем умирать не хочешь? – спросил он.
Его круглая, как луна, рожа покачивалась в полуметре от бледного лица полковника.
– Не хочу, – замерзшими губами сказал Литвинов.
Глаза у него были большими и жалобными, как у ребёнка.
– Хо, – ухмыльнулся Многожён. – Он не хочет.
Демоны подобострастно хихикнули.
В этот момент к ним подошла Наина Генриховна.
– Я всё это отменяю, – резко сказала она. – Литвинов, за мной!
Литвинов хотел что-то произнести, но голос его не слушался, и он молча пошёл за ней следом.
– Эй, Наина-апа! Ты что делаешь? – обиженно закричал Многожён. – Эй! Мне Хозяин приказал его скушать.
– А вот я поговорю с твоим Хозяином, – процедила Наина Генриховна.
Многожён подумал, что баба совсем сдурела. Её силы и силы Хозяина были несоизмеримы. Если бы она видела, как Хозяин топнул и сделал дыру в палубе авианосца, она умерла бы от ужаса. Но возражать Многожён Шавкатович не решился – всё-таки она оставалась начальницей.
Наина Генриховна повела Литвинова в дальний конец гарнизона.
– Вы думаете п-переговорить с Димитрием Димитриевичем? – спросил Литвинов, заикаясь.
Она покачала головой.
– Это бесполезно.
– Тогда я не п-понимаю…
– Чего вы не понимаете? – закричала на него Наина Генриховна. – Что вы должны быть в брюхе у этого бегемота? Желаете вернуться?
Литвинов испуганно замотал головой.
– Куда мы идём? – спросил он через минуту.
Наина Генриховна вздохнула.
– К часовне.
Литвинов похлопал глазами.
– Бунтовать… – начал было он сипло.
Наина Генриховна посмотрела на него пылающим взглядом.
– Вот они все у меня где! – зарычала она, показывая на своё горло.
На двери часовни висел тяжелый амбарный замок. Наина Генриховна со злостью ударила по нему ребром ладони, и замок, завизжав дурными голосами, раскололся и рухнул на крыльцо.
Они перешагнули через высокий порог.
– Сдохни, гадина, сдохни! – простонал замок, умирая.
Часовня пахла тёплым деревом. Они закрыли за собой дверь и задвинули засов.
Тихий свет проникал сквозь узкое окно под потолком. На полу валялись сгорбившиеся от времени бумаги. Три стены были голыми, а к четвёртой была прибита полка, на которой стояли пустые оклады от икон.
– Всё равно нас отсюда вытащат, – пробормотал Литвинов.
– Вытащат, – согласилась Наина Генриховна. – Сколько нам осталось, как вы думаете?
– Думаю, часа три.
– Демоны сюда не подойдут. Пошлют солдат, чтобы сломать дверь. Или просто подожгут часовню. Но сначала с нами поговорят. Да, пожалуй, часа три. Чему это вы улыбаетесь?
Литвинов и в самом деле улыбался. Он удивлённо потряс головой.
– Верите ли, Наина Генриховна, я почти не боюсь. Впервые за столько лет. Но почему?
– Шок, наверное, – предположила Наина Генриховна.
– Пожалуй, – согласился Литвинов.
– Давайте присядем.
Она опустилась на пол и обхватила руками колени. Литвинов примостился рядом.
– Три часа без страха – огромное счастье, – проговорил он. – Не думаю, что меня хватит на большее, но эти три часа – мои!
Его глаза были круглыми от удивления. Наина Генриховна на него внимательно посмотрела.
– Всего лишь три часа, не теряйте голову, – буркнула она.
Литвинов поворошил туфлей валяющиеся на полу страницы.
– Почитайте что-нибудь вслух, – попросила его Наина Генриховна.
Литвинов поднял хрупкий, похожий на старое письмо, листок и прочёл:
– «Солнечная моя, волшебная Нина!»
– Нина… – задумчиво сказала Наина Генриховна. – Звучит почти как Наина…
– «Не презирайте бедного безумца», – продолжал Литвинов. – «Силы зла победили меня, и теперь…»
Он замолчал.
– Что там дальше? – спросила Наина Генриховна, устало закрывая глаза. – Что за силы зла?
Литвинов шевелил губами, разбирая торопливый почерк.
– «…И теперь я не нахожу себе места. Волнение, беспокойство – страшные вещи, а в моём нынешнем состоянии и вовсе гибельные, но боязнь самого страха ужаснее всего, что со мной до сих пор было. Я должен объяснить Вам, что не охлаждение моих чувств и не постыдное увлечение заставляют меня просить Вашего разрешения расторгнуть нашу помолвку. Я люблю вас по-прежнему! Вы для меня – сама жизнь, тепло, радость – всё, чего я теперь лишён…»
Литвинов замолчал.
– Что дальше? – повторила Наина Генриховна.
– «Будьте счастливы, мой ангел, и забудьте меня как можно скорее, потому… потому что… не в силах…» Дальше неразборчиво.
– На самом интересном месте, – усмехнулась Наина Генриховна. – Что-то помешало ему жениться.
– Похоже, что он попал сюда, – сказал Литвинов. – Раз уж здесь им заинтересовались.
– Пожалуй, – согласилась Наина Генриховна. – И давно сгинул на котлованах.
– Таким слогом писали до революции… – заметил Литвинов. – Чувствуется стиль. А вот ещё нечто рукописное.
Он поднял другой листок и прочитал:
– «Как избавиться от тараканов». Тьфу ты!
Он хмыкнул.
– «В день святого Тимофея Прусского посадите пару тараканов в мужской сапог. Бейте по сапогу палкой, приговаривая: “Уходите, прусаки, не то побьют вас мужики!”»
Наина Генриховна рассмеялась.
– Тут ещё о том, как вернуть мужа! – сказал Литвинов, радуясь тому, что она смеётся. – «Приворот мужа в домашних условиях…» В домашних условиях! «Если муж вас разлюбил, бросьте его фотографию в кастрюлю с водой. Кипятите воду и помешивайте отвар, приговаривая: “Пусть мужняя любовь ко мне станет горячей, как эта вода”. Семь дней подряд отпивайте этой воды».
– Не сработает, – сказала Наина Генриховна.
– Откуда вы знаете? – ухмыльнулся Литвинов. – А, вы же специалист, сами магией занимались!
– Давно это было, – вздохнула Наина Генриховна.
– А какой именно магией? Кто к вам ходил и зачем?
– Больше всего ходили женщины, – сказала Наина Генриховна. – Известное дело зачем. Для себя просили любви, а для других – то, что останется.
– Ого, глядите, свеча! – воскликнул Литвинов, поднимая с пола выполненный свинцовым карандашом рисунок.
Наина Генриховна неохотно открыла глаза.
– Красиво, – сказала она.
Литвинов вставил рисунок в пустой оклад над полкой и отступил назад, любуясь.
– У нас теперь есть свеча! – довольно сказал он.
– Какой-то вы несерьёзный, – проворчала Наина Генриховна. – Как Иванушка из сказки. Казнят вас, казнят, а вам и горя мало…
– Так ведь три часа! – воскликнул Литвинов. – Три часа мои! Смотрите, тут даже стихи есть!
– Про любовь? – заинтересовалась Наина Генриховна.
– Нет, – запнувшись, сказал Литвинов. – Это реквием.
– Читайте.
– Ты, Господи, почитаемый в Сионе. К тебе придёт всякая плоть… Как здесь могло оказаться такое? Что значит «всякая плоть». Неужели и мы тоже? Ведь мы тоже – плоть…
– Я всегда думала, что реквием – это музыка, – удивилась Наина Генриховна.
– Реквием – это молитва, заупокойная месса, – объяснил Литвинов. – В нём есть и музыка, и слова.
– Скажите, когда здесь построили эту часовню? – спросила Наина Генриховна.
– Ещё до меня. Была мода на всё религиозное. Там, где сейчас авианосец, стояла большая церковь. Без креста, конечно, зато стены и крыша были позолоченными. После революции церковь сломали и на том же месте построили мавзолей. Потом сломали мавзолей и построили авианосец…
– Это уже при мне было, – сказала Нина Генриховна.
Они помолчали.
– Что-то мне в последние дни Демидин вспоминается… – вздохнул Литвинов. – Эх, если бы у меня было такое в груди…
– И что бы тогда было? – спросила Наина Генриховна.
– Да я ни за что не стал бы предателем! А если бы даже и попал в Ур, не сдался бы. Разве они могли бы меня согнуть?
В этот момент в дверь постучали. Литвинов вздрогнул и замолчал.
– Отворитеся, отопритеся, – писклявым голосом сказал Димитрий Димитриевич.
– Не откроем, – ответила Наина Генриховна.
– А мы двери повыломаем, – сказал Димитрий Димитриевич. – Полетят клочки по закоулочкам.
– Ломайте, – равнодушно ответила Наина Генриховна.
– Или часовенку вашу спалим.
– Палите.
Димитрий Димитриевич немного подышал за дверью.
– А что, если мы вас простим? – спросил он. – Тебя и твоего полковника. Кто старое помянет – тому глаз вон.
– Врёшь, – сказала Наина Генриховна.
Димитрий Димитриевич похихикал.
– Вру, – признался он.
– Вам-то зачем умирать, Наина Генриховна? – мрачно спросил Литвинов.
– Замолчи, – угрожающе сказала Наина Генриховна.
– Правильно, незачем! – подхватил Димитрий Димитриевич и поскрёб ногтем дверь.
– Это ведь я приговорён, а не вы, – понурившись, прошептал Литвинов.
Его опять затрясло.
– Замолчи, не то я тебя своими руками убью, – пообещала Наина Генриховна.
– Тогда открывай ты, полковник, – сказал Димитрий Димитриевич. – Жив останешься, будешь начальником вместо этой дуры.
Литвинов молчал.
– Или предпочитаешь сгореть живьём? – поинтересовался Димитрий Димитриевич.
– Да пропади оно всё пропадом! – закричал Литвинов и топнул ногой. – Я дал себе слово офицера – три часа ничего не бояться.
– Батюшки! – засмеялся Димитрий Димитриевич. – Слово офицера! Я тогда часика через три загляну.
И он, весело насвистывая, ушёл.
Вова и Ира
Приём на работу в КГБ придал Вове Понятых уверенности, и он отважился наконец сделать предложение Ире. Забегая вперёд, можно отметить, что Ира его предложение приняла и свадьба состоялась месяца через четыре. Жили Вова и Ира в общем дружно, и, хотя катаклизмы, происходившие с Россией, их, конечно, затронули, этот брак оказался счастливым и вырастили они троих детей: двух девочек и одного, младшего, мальчика.
День, в который Вова признавался Ире в своих чувствах, оказался для него хлопотливым: была и возня с отчётами, и встреча с Коньковым, и даже, неожиданно, наблюдение за вербовкой нового агента.
Обычно при вербовке допускалось присутствие только самого вербуемого и его будущего куратора из КГБ, но старший лейтенант Коньков добился, чтобы ему и Вове Понятых разрешили посмотреть, как проходит беседа. Они не должны были в ней участвовать непосредственно, а только её наблюдать через специальное прозрачное в одну сторону стекло. Подобные стёкла были тогда ещё редкостью, и на всю Москву имелось всего несколько комнат, ими оборудованных. Конькову хотелось, чтобы Вова набирался ума-разума, наблюдая, как работает настоящий профессионал.
Этим профессионалом был некий капитан, старший коллега Конькова.
Капитан считал себя проницательным психологом. «Вместо того чтобы угрожать людям, – говаривал он, – лучше дать пищу их воображению. Тогда они сами так себя застращают, что мало не покажется». В свободное от работы время капитан был довольно добрым человеком и очень любил животных – у него дома жили черепашки, канарейки и хомячки. Он с детства увлекался биологией.
Вербуемый, старший программист метеоцентра, нуждался в помощи КГБ для того, чтобы поскорее стать главным программистом. Целью капитана было отчитаться в вербовке нового агента. Стороны заранее надеялись договориться полюбовно, но капитану вдобавок хотелось показать Конькову и Вове Понятых, как правильно запугивать человека.
Поэтому, завершая разговор, капитан спросил у будущего агента:
– Знаете ли вы, какого совершенства достиг ядозубной аппарат у гадюковых змей? Верхнечелюстная кость у них вращается, и как раз в этой кости находятся ядовитые зубы. В нормальном состоянии зубы сложены, но перед самым укусом они выдвигаются вперёд, как кинжалы. Мгновенный бросок – и жертве впрыснута порция яда.
Воцарилась зловещая тишина. Капитан сурово смотрел на старшего программиста, а тот делал робкое и честное лицо, чтобы показать, что скрывать ему нечего и что он смиряется перед мощью капитанского взгляда.
После того как новоиспечённый агент ушёл, Вова переговорил с капитаном.
– Здорово он перепугался, когда вы рассказали ему про гадюку, – сказал Вова, чтобы сделать капитану приятное.
– Ещё бы! – обрадовался капитан. – Теперь он мучается, пытается понять, что именно я имел в виду. Мне даже не пришлось ему угрожать прямо. Человеческий страх – пока ещё малоизученная область науки управления людьми.
Несмотря на то что к вечеру Вова Понятых совсем выдохся, в то мгновение, когда он увидел Иру, его усталость полностью испарилась.
Москва была усыпана снегом, заставлявшим улицы искриться. Было морозно и весело. Ира, улыбаясь, шла ему навстречу, и то, что было на ней надето, казалось слишком лёгким, недостаточно защищающим её от холода, отчего ему ещё сильнее хотелось её обнять.
Они пошли рядом, но не прикасаясь друг к другу. Ира говорила Вовке о том, какие люди удивительные и загадочные существа, а он слушал её, думая о том, что она-то и есть самая из них удивительная.
– У каждого человека может быть тайна, – сказала Ира. – У нас, например, есть женщина, заместитель ректора по научной работе. Когда-то она преподавала математику, а теперь занимается только отчётностью. Представляешь, мне по секрету рассказали, что она слышать не может о логарифмах. Почему? Это какая-то загадка! Только кто-нибудь заговорит при ней о логарифмах – она в слёзы. «Ах, не говорите мне о них!» Представляешь?
Вовка хрюкнул.
– Не смейся, – воскликнула Ира. – Вдруг у неё была трагедия! Например, безответная любовь…
– Безответная любовь к логарифмам, – пошутил он, но тут же устыдился своей циничности и добавил: – Да, конечно, каждый человек – загадка.
Тут он вспомнил о том, что и сам полон секретов, и раздулся от гордости.
– Что ты думаешь о Леле? – спросила Ира.
– Ничего я о нём не думаю, – сказал Понятых, сразу начиная ревновать. – Почему ты спрашиваешь?
– Он необычный, тебе не кажется?
– Ты же сама сказала, что все люди необычные, – буркнул он.
Ира бросила на него внимательный взгляд и чему-то улыбнулась.
«Не Лелю, а мне известны важные государственные тайны, – сердито думал Вова. – Мне доверено знать, кто такие древляне на самом деле, а Лель об этом даже не догадывается! Это я побывал на операции в Америке, и на моих глазах погиб товарищ. Жаль, что я не имею права ей ничего рассказывать… Как было бы хорошо, если бы она вышла за меня замуж!»
Он бросил на неё несмелый взгляд. Ира прятала в воротник покрасневший от холода носик и выглядела очень трогательно.
– Выходи за меня замуж, – негромко сказал он.
Она на него быстро взглянула и сразу же отвела глаза.
– Я понимаю, ты должна подумать, – заторопился Вовка. – Ты не отвечай сразу. Хорошо?
– Хорошо, – сказала Ира, пряча лицо.
Ей было очень приятно, что Вова Понятых в неё влюблён и делает ей предложение, но перед её глазами стояло лицо Леля, глядящего на свою музу. «Может быть, я порочная? – подумала она. – Почему я сейчас о нём вспоминаю?» Но она не была порочной, она была волшебно красивой посреди искрящейся вокруг свадебной белизны, и ещё она была очень счастливой. Она засмеялась и побежала, не глядя на Вовку и радуясь тому, что он тоже смеётся и, поскальзываясь на снегу, бежит за ней следом.