Ловушка
– Мне жаль их обоих, – сказал Леонид.
– Да, печальная история, – согласился Росси.
– Что, берёте эту пару? – спросил ангел.
– Берём, – сказал Леонид.
Лицо ангела стало деловитым.
– Что ж, две души за две. С вами, конечно, ничего страшного не случится, но вы обязаны верить, что всё предельно серьёзно и вы добровольно приносите себя в жертву. Ясно?
– Ага, – сказал Леонид.
– Тогда соберите волю в кулак и кричите: вы свободны!
Леонид закричал:
– Вы свободны!
– И снова нет! – замотал головой ангел. – Это должно звучать как ультиматум: если не будет по-моему – пусть я тут сдохну, а вся Вселенная будет в этом виновата.
– Кажется, я понимаю, – сказал Леонид.
Он напрягся и заревел, зарычал:
– Я кому сказал, вы свободны!
Что-то треснуло вовне или, может быть, внутри него.
Каменное кресло дрогнуло и начало медленно, сантиметр за сантиметром, подниматься. Скользя по жирной глине, гном бросился к подножию трона, забрался на колени спящего и обнял его за шею. Трон, спящий человек и гном начали медленно подниматься вверх.
Леонид и Росси смотрели на них, задрав голову, и вскоре им показалось, что они увидели наверху крошечную вспышку.
– Поздравляю вас, падре! – устало сказал Росси.
Леонид чувствовал себя опустошённым и разбитым.
– Мне кажется, я что-то не так сделал, – сказал он, с трудом удерживаясь от того, чтобы не сесть в грязь.
– Это уж точно, – злорадно сказал ангел. – Две души за две души. Долг платежом красен.
В его глазах загорелись языки пламени.
– Спасём ещё кого-нибудь? – вяло спросил Росси.
Ангел злорадно засмеялся.
– До сих пор ещё ничего не поняли? Ах вы, дурни, дурни.
Слишком поздно Леонид и Росси заметили, что черви их взяли в кольцо. Новые твари наползали на прежних, и вокруг людей нарастала чмокающая, хлюпающая стена.
– Стоять! – приказал Леонид.
– Убирайтесь! – закричал Росси.
Но черви и не думали останавливаться.
– Две души за две души, – ухмыльнулся ангел. – Несите их в лодку.
Чавкающая стена сомкнулась над людьми как купол.
– Может… можно… с ними договориться, – с трудом проговорил Росси.
Сквозь слизь протиснулась рожа ангела.
– Жаль, что не я с вами рассчитаюсь, – злобно сказал он. – Столько лет я воспитывал Димитрия Димитриевича, а вы его отпустили. Ах вы, гады, гады!
Близость червей высасывала из людей последние силы. Росси лежал в грязи, больше всего тоскуя от отсутствия всего, что могло бы быть верхом.
Леонид сидел рядом, сгорбившийся, изнурённый, и держал шкатулку на коленях.
Вокруг них резвился косяк фосфоресцирующих лярв.
– Теперь мы – ваше небо! – орали они и чертили на туловищах червей багровые звёзды.
– Кажется, я скоро сдамся… – подумал Леонид. – Как меня звали? Кажется, кто-то звал меня Лёнечка.
Черви были вокруг них и под ними. Отвратительная масса куда-то тащила людей. Послышалось хлюпанье воды.
– На прежней работе меня… уважали… – пробормотал Росси. – Однако… на руках… не носили…
– Он ещё смеет со мной шутить! – рассвирепел ангел. – Чувство такта мешает мне разговаривать с чужой едой, но я просто обязан вам разъяснить, до чего вы отвратительны! Ваши лица несимметричны, ваши тела непрерывно стареют, пища должна сгнить внутри вас, прежде чем вы сможете её усвоить. Вы воняете, потеете, источаете жир, ваша кожа пронизана порами. Вам приходится непрерывно увлажнять глазные яблоки, и ради этого, – он взвизгнул, – моргать!
Но ни у Росси, ни у Леонида не было сил его выслушивать. После короткого плавания их вышвырнули на тёмную сушу, и черви уползли в прибрежную слякоть.
Они с трудом сели, оглядываясь.
Слева от них был угловатый, тёмный, словно высеченный из прохладного металла утёс, к которому они с трудом прислонились. Вокруг тянулась мрачная, душная от испарений равнина. Над горизонтом поднималось светило, ржавый свет которого был враждебен всему живому, как радиация. Невидимые твари чавкали и жевали что-то над неподвижными облаками.
Ангел распростёрся в грязи.
– Владыка! – закричал он. – К твоим ногам я повергаю этих ничтожеств. Возьми их!
После этого он поднялся, встряхнул прекрасной головой и исчез.
– Великая пищевая цепь, – с трудом сказал Росси. – Что-то в этом роде должно было случиться, падре…
Начиналась гроза. Падающие на людей капли пахли кровью, а через какое-то время на них посыпались обрывки плоти.
Равнина зашевелилась, вспучиваясь. Выросшие из неё бугры разваливались, как мясные пироги. Из обнажившихся разломов вываливались скелеты людей и животных. Молнии закручивались в жгуты и стегали их спины. Крики и мычание сливались в безумный, оглушительный рёв.
Леонид и Росси сидели, прижавшись к утёсу, держась за руки и зажмуривая глаза, а сердце Константина Сергеевича Демидина теплилось между ними, как последнее воспоминание о настоящей жизни.
Они услышали тяжёлую, страшную поступь, заставлявшую вздрагивать всё от горизонта до горизонта.
Леонид зажмурил глаза так сильно, что ему показалось, что между сомкнутыми веками может выступить кровь, но он был рад любой боли, лишь бы забыть об этих непобедимых шагах. Росси застонал от безнадёжности.
– Что может человек против такой древней, могучей злобы? – подумал Леонид. – Ничего… ничего…
Росси обмяк, теряя сознание. Леонид судорожно обнял его, чувствуя, как шкатулка ломает ему рёбра.
Только бы не помнить о том, кто к ним приближается.
– Считай свой пульс, пока можешь. Считай свой пульс, Лёнечка… Кто называл меня Лёнечка?
Он был пойман. Он узнавал о стонах, которые никто не слышит, и о таком одиночестве, которое не оставляет человеку даже тела.
Мама
Ужасный мир, в котором оказались Леонид и Росси, казался безнадёжным, но даже его слои оставались проницаемыми для спасительных инвольтаций. Когда на попавших в ловушку людей надвигались такие силы, с которыми сам человек не может совладать, Леонид почувствовал живую любовь, устремлённую к нему с Земли.
Соломинкой, за которую он ухватился, оказались мысли его матери. Как бы ни был далёк её голос, Леонид не мог его не услышать. Этот голос спас его самого и помог ему спасти Росси.
– Бедный ты мой сыночек, добрый ты мой мальчик. Всё о тебе думаю. Проснулась – слышу стук в окно, будто птица стучится. Подошла – никого. Тревожно мне за тебя, Лёнечка… Сама не знаю, что говорю… А всё будто ты рядом…
Плачет.
– Никогда не думала, что будет у меня такая старость. Думала, внуков дождусь, понянчу их и умру. Как же так, сыночек? Друзья твои приходили. Начальник твой приходил вчера. Платок мне подарил… Хорошие у тебя друзья, сынок, не забывают меня, старую…
Плачет.
– Начальник твой орден принёс, на подушечке. Сказал мне, что ты герой. Товарищей своих спас. А сам вот… Не буду, не буду… Спрашивал, не нужно ли мне чего. А что мне нужно? Ты мне только и был нужен… Соседка, как встретит меня, всегда тебя хвалит. Говорит, какой ты был добрый. Сумки ей помогал нести. Всегда её спрашивал, как, мол, здоровье. А я и так знала, что ты у меня добрый…
Плачет.
– Мамочка! Не убивайся ты так! – позабыв о своих несчастьях, закричал Леонид.
– Не буду, не буду, Лёнечка. Посидели мы с соседкой, тебя повспоминали. И сейчас – будто ты рядом, Лёнечка. Вот только обнять я тебя не могу, и так у меня всё ноет в груди, так ноет… Лучше бы я померла, старая…
Плачет.
– Не плачь, мамочка…
– Не буду, сынок…
– Мы увидимся, мама… – изо всех сил закричал Леонид. – Увидимся!
– Да, сынок… Да…
Спасение
Умер-шмумер – лишь бы был здоров.
Чёртов шатёр треснул, не выдержав. Бессильные молнии напрасно били в утёс, раскаляя его до того, что становились видны его пурпурные вены.
«Здесь» и «Зачем» раскрывались для Леонида, как две ладони, как лепестки цветка. Отстрадав, сколько он был в силах, – и своё, и чужое, переплавляясь в новое крылатое бытие, Леонид возносился на Небеса, в Рай, на общую Родину человечества.
Держась за левую его руку, поднимался с ним ничего не понимающий Росси, сам, между прочим, совсем недавно предсказывавший неизбежное вознесение Леонида.
В правой руке – как драгоценность, как факел, как дар – Леонид держал освобождённое сердце Константина Сергеевича Демидина.
– Смотрите, это мой друг! – говорил он встречающим. – Смотрите, какая удивительная у него душа!
– Ты обо мне это говоришь, да? – пошутил Росси.
И Леонид, смеясь, отвечал:
– И о тебе!
И в самом деле, встречающие видели, что не одна, а сразу три сияющих звезды возносятся рядом.
Потом Леонид полетел, впервые в жизни – всё бывает когда-нибудь в первый раз.
За ним полетел и Росси. Этот упрямый циник был слишком недоверчив и, вместо того чтобы взмыть вверх, он отталкивался от земли руками, летел вперёд, немного приподнимаясь, снова опускаясь и снова отталкиваясь руками. Выглядело это так, как если бы Росси был бегущим конём, задние ноги которого оставались вытянутыми назад.
Такой способ передвижения показался ему очень разумным, и он удивился тому, что на Земле до сих пор не догадались передвигаться таким удобным и быстрым полуполётом. Но потом он задрал голову и увидел парящего над собой Леонида.
Тогда Росси расхохотался и полетел по-настоящему, так, как и полагается любому нормальному человеку.
Неоконченная сказка о Наине Генриховне
Что-то странное происходило в эти дни с Лелем. Забытые книги попадались ему на глаза. Незнакомые люди заговаривали с ним на улице. Как-то это было связано с его музой – каждый раз, когда он о ней задумывался, что-то делалось с его лицом, и не раз он замечал, что в такие моменты ему улыбаются дети и женщины.
Ему захотелось написать о ней книгу. В этой книге будет много чего другого, но его муза обязательно прозвучит в ней, как мелодия. Ему ещё придётся отыскивать нужные ноты.
«А как же сказка о попавшей в плен девочке?» – думал он.
Сказка вдруг потеряла прежнюю значимость. Лель, сам того не осознавая, чувствовал, что Наина Генриховна – его муза, его Алёнушка – теперь свободна и её заточение осталось в прошлом – отсюда эта спокойная радость, которая его переполняла. Не понимая этого, он корил себя за неумение заставить себя работать.
«Она ещё вернётся и спросит меня о сказке», – думал Лель.
В поисках вдохновения он отправился к дедушкиному другу, профессору-фольклористу.
Это был человек маленького роста, с умными блестящими глазами и растопыренными ушами. Его уши вдобавок ещё и закручивались сверху, будто собирались превратиться в крылышки.
Профессор носил пышные бакенбарды, одевался в солидный костюм и ходил важно, опираясь на дорогую трость. Его одежда была бы роскошной, если бы не заметно разношенные туфли. У профессора отекали ноги, и он не любил новую обувь.
Несмотря на его расфуфыренный вид, его очень хотелось погладить по головке.
– Эти туфли меня переживут, – сказал он Лелю, мрачно разглядывая свои ноги. – Учтите, что у меня осталось время только на то, чтобы говорить людям чистую правду. Ваши наброски – настоящая каша!
– Да уж, – смиренно согласился Лель.
– Хорошо, что вы это сами понимаете, – сурово сказал профессор, – впрочем, иначе я бы с вами не разговаривал. Всё дело в том, что вы больше не хотите дописывать свою сказку.
– Это так заметно? – удивился Лель.
– Конечно! Представьте, вам осталось прожить только шесть месяцев. Стали бы вы её писать?
– Нет, – признался Лель.
– Следовательно, вы не должны это делать, – сказал профессор.
– Но ведь так я её никогда не закончу, – огорчился Лель.
– Лучше смолчать, чем сфальшивить! – закричал профессор. – Сказка – это структура, музыка! Предварительное, основное и дополнительное испытания героя. Ритм потери-приобретения. Потерял коня – нашёл друга – потерял друга – нашёл меч-кладенец. Сказка не терпит фальши. Вся история человеческого рода – это сцена, где люди рассказывают сказки. О воюющем человеке, о гордящемся, жадном, верующем, о пугливом и смелом, о красивом и уродливом.
Ну хорошо, если уж вам так необходимо дописать вашу – прежде всего уберите Чёрное Солнце. Из-за него текст превращается в притчу. Читатель не дурак, он прекрасно понимает, что вы обязательно оживите умершего от голода братца. Вопрос только в том, как именно? Живой водой, заклинанием? И ещё: каким образом сестрица Алёнушка отыщет тело братца?
Не гнушайтесь проверенных временем решений – пускай на его могиле вырастут белые цветочки, по которым сестрица его отыщет.
Соблюдайте законы жанра! Ваш уважаемый дедушка хорошо понимал, насколько это важно. Способности у вас от него, а ум, к сожалению, от вашей маменьки. Поклон ей от меня…
Лель вышел от профессора несколько ошалевшим.
– Дались им эти белые цветочки, – сказал он и вдруг вспомнил, что именно о цветочках однажды говорила ему муза.
А ведь и в самом деле есть что-то в проверенных временем решениях. Лель, разумеется, никогда не узнал об этом, но случилось же однажды такое, что терзаемый виной Литвинов прокрался к холмику, где лежало тело Наины Генриховны, и возложил на него несколько белых ленточек.