же знали, что оно предназначалось для особой гостьи хозяина, и только для неё одной.
Первое время Аштирре становилось неловко оттого, сколько к ней приковано было взглядов, и восхищённых, и завистливых. Но, прожив в Сияющем уже больше двух месяцев, она привыкла и к постоянному шуму, и к неизменному вниманию. Научилась узнавать завсегдатаев и выделять тех, кто старался держаться незаметно, проворачивая в «Гавани» свои делишки. Таверна Брэмстона стала ей вторым домом, настоящим, хоть и совсем не похожим на тот, где она выросла, – потому что хозяин сделал всё, чтобы ей было здесь хорошо и уютно.
«Может, однажды здесь и останемся, а? Когда устанем от беготни по гробницам и руинам», – иногда шутливо говорил он, но взгляд его выдавал серьёзность.
И Аштирра была не против. Эта мысль грела сердце: как бы далеко ни завёл её долг, у неё всегда будет место, где ей по-настоящему рады и где ей действительно хорошо. Возможно, однажды они с Брэмстоном в самом деле переступят порог «Тихой Гавани», сложат оружие и уже не захотят отправляться в очередное приключение.
Но пока их путь только начинался, и сделать ещё предстояло так много. Аштирра ценила каждый день, каждый миг этого благодатного затишья, зная, что оно не продлится вечно. Всплески больше не приносили липкий ужас, как после Посвящения. Под заботливым взором Эймер она приручала возросшую Силу, опираясь на свои многолетние тренировки и уроки отца. Культ Рассечённого Лотоса казался далёкой смутной тенью, а исследования потери дара пусть и не дали пока желанных плодов, но внушали надежду.
Музыканты настраивали инструменты. Брэмстон улыбнулся ей, подмигнул, и Аштирра помахала ему, улыбнувшись в ответ. Пара танцовщиц, готовившихся развлекать гостей, зашептались, тыкая в неё пальцем. Жрица предпочла проигнорировать, хотя, если будут настаивать, – пара характерных жестов от дядюшки Фельдара работала почти как защитный оберег. К Брэмстону эти девы уличного искусства почему-то близко не подходили, зато, сделав несколько танцующих шагов между столами, будто невзначай опрокинули кувшин с сидром, стоявший перед Аштиррой. Жрица ловко перехватила его в полёте, ни капли не пролив на любимый бирюзовый калазирис.
Одна из танцовщиц фыркнула, вторая, не переставая ослепительно улыбаться, прошипела:
– Демонокровная деревенщина.
Аштирра скучающе отмахнулась, но про себя вспомнила отцовские шутки про несварение – вот бы было представление! Пояснять девам, что её род существовал задолго до того, как их предки научились обстругивать палки для копий, она считала ниже своего достоинства.
Зазвучали весёлая музыка и песни разной степени приличия, становившиеся всё скабрёзнее по мере того, как гости осушали свои кружки. Аштирра уже не смущалась – к этому она тоже давно привыкла.
Чесем высунул нос с кухни, где проводил время даже охотнее, чем с хозяйкой, потому что кухарки норовили откормить «несчастную тощую псинку». Судя по округлившимся бокам сау, кое-каких успехов они добились, несмотря даже на его природную комплекцию. Брэмстон шутил, что теперь пёс не во всякий грабительский лаз проползёт, но Чесем явно не переживал, да и быстро терял вес до обычного, когда Аштирра уходила с ним в пустыню или уезжала на пару дней навестить отца и тётушку Неру. По возвращении кухарки сокрушались и принимались откармливать его обратно, и сау, конечно, не возражал.
Аштирра похлопала по скамье рядом, и пёс лениво взобрался к хозяйке. Вскоре подавальщица принесла ей запечённое под сыром мясо с овощами и украдкой сунула Чесему кусочек жаркого. Быстро справившись с угощением, сау обнюхал лавку.
– Ты ещё под столом понюхай, вдруг там затаились искажения? – улыбнулась жрица.
Мясо было чудесным и сочным, от песен поднималось настроение, хоть девушка и слышала их уже не в первый раз. Но больше всего она предвкушала завершение вечера, когда Брэмстон споёт несколько баллад, зачаровывая даже самых чёрствых из своих слушателей. Он никогда не пел о Кадмейре на людях – это было припасено только для близкого круга. Но в других его песнях всё так же оживали в сиянии Солнечной Ладьи древние города, творили таинства своих чудес жрецы, и храбрые воины совершали подвиги, достойные эпохи легенд. Сердце Аштирры вторило ему, и, когда их взгляды встречались, оба знали: теперь их мечты разделены на двоих.
В самом конце музыканты вернулись к более привычному для посетителей репертуару. Магия древних таинств оседала, неизменно оставляя свой след.
Брэмстон, отложив лютню, откланялся, а потом вытащил Аштирру танцевать. Он всегда так делал – жрица уже даже не спорила, быстро освоила движения и теперь веселилась, ни о чём не волнуясь. Брэмстон вёл её, казалось, совсем не ведая усталости, и смотрел так, словно только она одна имела значение. И в те моменты, удерживая его руки в своих, Аштирра думала, что, наверное, именно так и выглядит счастье, если она хоть что-то в этом понимает.
Той ночью ей снились странные сны. Вкрадчивый шёпот древних голосов на краю сознания. Смутные образы, понемногу обретающие очертания.
Возможно, дело было в балладах Брэмстона, неизменно околдовывающих её, пробуждающих память и светлую тоску. Сны были похожи на видения из некоторых ритуалов, когда сердце щемило от болезненного узнавания и мечта целых поколений предков звала за собой, побуждая искать, собирать утерянное по осколкам.
Аштирра видела руины, полностью занесённые песком, обрушившиеся галереи и потрескавшиеся от времени статуи. Но в следующий миг пустыня и время начали отступать, словно кто-то повернул их власть вспять. Ветер разметал песок, и над Каэмит поднимались величественные колонны и белоснежные стены. Пики обелисков снова ослепительно сияли вершинами, покрытыми чистейшим электрумом. Померкнувший белый камень построек, испещрённый сложной вязью иероглифических надписей и узоров, местами сбитых, оживал яркостью красок. Ветер стал прохладнее, свеже́е, принося с собой уже не сухой зной, а ароматы цветущих садов и переливы птичьих голосов.
Аштирра поняла, что стоит в одной из знакомых галерей Обители, полностью восстановленных. Внутренне она знала, что если пройдёт до конца – выйдет к храмовой тропе и священному озеру. Знала, что тёмные статуи стражей на стене обрели целостность, а подземные хранилища не обрушились.
Протянув руку, жрица коснулась колонны, чуть шершавой, абсолютно реальной. Провела кончиками пальцев по ярким росписям, посмотрела вниз. Каменные плиты под её босыми ногами, отшлифованные шагами многих поколений, не потрескались и не раскололись.
Вокруг не было ни души, словно она застыла между мгновениями, живая и вместе с тем не принадлежавшая этому времени до конца.
Нет, кто-то всё же был здесь с ней… Спиной девушка чувствовала знакомое присутствие, но почему-то медлила обернуться. Лёгкий ветер пронёсся по галерее, будто чей-то приглушённый вздох. Аштирра замерла, всё так же удерживая ладонь на колонне.
«Не бойся меня… Мы знали друг друга прежде, очень давно. И я рад найти тебя снова…»
Страха и не было. Она силилась вспомнить, откуда знала этот голос и привкус личности, но память осыпа́лась, как искрошенный временем рельеф.
Танцующее неистовое пламя…
Тени на стенах, переплетённые в едином гармоничном ритуале…
Спина к спине…
Жрица вспомнила серебряный браслет, который подарил ей отец, а после спрятал, потому что то видение причиняло ей боль, закручивая в погибельный вихрь так, что вернуться становилось всё сложнее. А ведь тогда она перенеслась в это же время и пространство – в здесь и сейчас.
Внутри нарастало смутное волнение – далёкое эхо, предвестник бури.
Аштирра обернулась, чтобы голос наконец обрёл лицо, облик…
…и проснулась.
«Не бойся меня… Не бойся…»
Шёпот таял в её собственном дыхании и в мерном дыхании Брэмстона рядом. Жрица придвинулась ближе к нему, всё ещё балансируя на границе сна и яви.
В комнате было темно, слишком темно даже для рэмейского зрения. В смутных формах ей виделись очертания рельефов из сна, оживающие мифы и символы. Казалось, достаточно лишь протянуть руку, и полог эпох будет сорван – она увидит всё, что только пожелает, всё, к чему так стремилась и о чём мечтала.
Что бы ни значил этот сон, он явно был хорошим знаком. Аштирра ещё не понимала почему, но была в этом уверена.
«Увидишь всё, что только пожелаешь…»
Сам Алазаарос так желал этого, что не верил себе. Невозможно. Легче было напоминать себе об иллюзорности демонического плана бытия, о том, что не имеешь права на слабость здесь, где каждый неосторожный шаг слишком дорого обойдётся.
И всё же Боги не оставили его. Свели с теми, на встречу с кем он не смел и надеяться, – с последними Таэху, древними союзниками его рода.
Новый Хранитель Сердца был настоящим, при всей своей невероятности. Раштау Таэху, мудрец родом из новой эпохи, которому под силу оказалось пробудить Стражей Кадмейры и разгадать тайну царицы. И у этого Хранителя не было иных желаний, кроме тех, которые Алазаарос счастлив был бы исполнить. Столько всего они обсудили, и столько ещё хотелось обсудить, протягивая хрупкий мост через века. О, на все эти беседы им не хватило бы не просто нескольких дней – многих месяцев. Сколько Алазаарос мог и желал показать ему!
И сколько всего они смогут теперь совершить вместе… Ему словно в самом деле был подарен новый шанс, новая жизнь взамен той, которой у него уже никогда не будет. И, как когда-то с Адрастом и Кадмейрой, Алазаарос чувствовал себя свободным, даже оставаясь вечным пленником артефакта.
Но даже это оказалось не единственным даром Богов, на милость которых Алазаарос давно уже не надеялся. Он был проклят собственным неверным выбором – и всё же услышан.
Подобно Эмхет, род Таэху был связан, переплетён, пронизан магическими нитями, древними, как сама история Империи Таур-Дуат. Нити эти соединяли души в единое древо, сходились к единому корню потоками общей крови и общей Силы. Живым главой рода сейчас был Раштау, и на нём сходились нити остальных. Алазаарос просил его о простой возможности взглянуть на тех, кто остался, соприкоснуться и понять их. И как больно было осознавать, что второй величайший род Таур-Дуат, прежде такой многочисленный, угасал. Нет, Алазаарос просто не мог этого допустить, тем более теперь.