— Я слышал, — ответил недоуменно оперативник. — Он это сказал вслух. Только что.
— Убийца. Я имел в виду убийцу, остолоп! Помнишь, в заключении судмедэксперта написано, что жертв расчленили очень быстро и что у убийцы есть навыки обращения с ножом, так? Вряд ли это врачебный навык, — медики не отрезают пациентам головы. И не мясник! Мясники разделывают туши топорами. Что остается?.. — Волин повернулся к сержанту. — Скажи, сержант, ты мог бы отрезать голову поросенку?
— Какому поросенку? — Паренек несколько растерялся.
— Не важно. Любому. Свинье. Или корове. Уже забитой, конечно. Мог бы?
— Могу, — кивнул тот. — Я крови не боюсь. Мы в деревне, бывало, и поросят, и бычков резали.
— Я не о крови, — отмахнулся Волин. — Физически смог бы?
— Вообще-то я не очень люблю это дело, — замялся сержант, — но если нужно — могу.
— Как быстро? Паренек задумался, поскреб крепкой пятерней в затылке, хмыкнул:
— Могу быстро. Если нож хороший взять, охотничий, какой у моего дядьки, да одежка старенькая, чтобы не жалко, или, к примеру, фартук резиновый, так и за полминуты управлюсь.
— Вот! — Волин посмотрел на Сашу и поднял указательный палец. — Соображаешь, к чему я?
— Соображаю, — кивнул оперативник.
— Вообще-то, я не очень хорошо управляюсь. У нас мужики и быстрее могут. Вот хотя бы дядька мой. Он охотник, привычный. Его вся деревня уважает, — добавил сержант, простецки радуясь, что сумел помочь хорошим людям.
— Спасибо, родной, — улыбнулся парню Волин. — Слушай, Саша, тут, по-видимому, ничего интересного уже не будет, так что сделай-ка вот что. Бери участкового, отвези его в ближайший травмпункт. И этого, Терминатора отечественного, прихвати. Пусть ему там нашатыря дадут понюхать, что ли, я не знаю. На обратной дороге заскочи в отделение и попроси их связаться с Петровкой. Надо проверить по межведомственной базе, есть ли у Баева дом или дача в деревне. И сделать это нужно как можно быстрее. Ответ пусть сообщат дежурному, на мое имя. Потом позвони в прокуратуру. Когда Лева вернется, пусть оставит список, а сам идет домой отдыхать. Утром он мне понадобится свежим и бодрым.
— Так Левушкин у нас всегда свежий и бодрый, — вздохнул деланно Саша. — Вот везет же некоторым. И домой первыми отправляются, и от пьяных придурков с топорами им бегать не приходится. За что же мне такая пруха, а, Аркадий Николаевич?
— Кстати, хорошо, что напомнил, — Волин посмотрел на часы.
— Вернешься, доложишься и рысью домой, спать. Понял?
— Во! — расплылся довольно Саша. — Как говаривал кот Борис: «Это дело».
— Иди, иди, кот Борис, — кивнул ему Волин и, повернувшись к представителю РЭУ, сержанту и понятым, сказал: — Ну что, товарищи, приступим к осмотру?
Охранник обошел третий этаж, проверяя, надежно ли заперты двери. Рабочий день уже закончился, и до утра здесь никто не появится. Оставались четвертый и пятый этажи, где размещалась служба «777», но они «квартиранты» спокойные, особенно не шастают. Вот первый и второй этажи — другое дело. Переговорный пункт работает допоздна, и народу хватает. Кому позвонить, кому телеграммку отбить, кому факс получить. Случаются и неприятности. Вот давеча у одного «нового» отказались факс принимать из-за матерных слов. Так он такой дебош устроил — беда. Пришлось всю смену на подмогу звать. А у этого «нового» — трое охранников, каждый поперек себя шире. Тоже, ясное дело, вмешались. Ну и пошла потеха — заглядение. Пока наряд не приехал — не успокоились. А в отделении-то стали проверять, у этих охранников пушки под пиджаками. Вот тебе и служба. Охранник «догулял» до конца коридора, проверил туалет, развернулся и пошел обратно, к лестнице, выключая свет. По мере его продвижения коридор погружался во тьму. Последний ряд выключателей. Щелчок. Лампы мигнули и погасли. Теперь коридор освещался только с лестницы. Охранник спокойно двинулся вперед. Внезапно желтый прямоугольник перечеркнула черная тень. Кто-то вошел на этаж. Охранник невольно сбавил шаг и положил левую руку на коробочку рации. Правую опустил к кобуре. Сбросил большим пальцем клапан.
— Кто здесь? — спросил он громко. Фигура вынырнула из-за угла и остановилась. Она была четко видна на фоне желтого пятна света.
— Покиньте этаж, — потребовал охранник. — Посторонним вход запрещен.
— Простите, — нерешительно произнес незнакомец. — Похоже, я слегка заблудился. Служба «777» здесь находится?
— Этажом выше. А что вам нужно?
— У меня там работает знакомый. Охранник приблизился, остановился метрах в пяти. Он чувствовал себя гораздо увереннее, оставаясь в полумраке.
— Спуститесь на первый этаж, на стене, слева от лестницы, висит служебный телефон. Справочная — 5-24. Позвоните, узнайте, работает ли сегодня ваш знакомый. Если работает, пусть закажет пропуск.
— Хорошо, конечно. Посетитель вновь скрылся за углом. Охранник убрал руку с кобуры и зашагал вперед. Нормально. Не буйный попался. А то ведь такие экземплярчики встречаются — кошмар. Приходится за шиворот с лестницы стаскивать. Пока шею не намылишь, ни фига не поймут. Вообще-то, у него на вахте тоже стоял служебный аппарат, но тут вот какое дело: разрешишь позвонить одному, за ним обязательно придет второй, потом третий. Если первому можно, то почему им нельзя? Тут надо так: или уж всем разрешай, или никому. Охранник свернул за угол и… нос к носу столкнулся с давешним незнакомцем. Тот стоял, привалившись плечом к стене, и смотрел себе под ноги.
— Черт, — охранник вздрогнул. — Вы меня напугали. Взгляд незнакомца, обращенный на охранника, был тусклым, почти безжизненным. Он медленно поднял руку, и охранник увидел покрытое мелкими зубчиками широкое лезвие. Отличный импортный нож для разделки мяса.
— Что… — охранник невольно попятился. Незнакомец растянул губы в тонкой улыбке, которая не затронула блеклых глаз. Он чуть наклонил нож, так, чтобы луч света скользнул по голубоватому лезвию. Была в этом блеске странная, почти магическая притягательность. Охранник попятился, медленно опуская руку, сжал пальцами рукоять «макарова». Незнакомец очень быстрым змеиным движением отлепился от стены и шагнул вперед. Он смотрел охраннику прямо в глаза. Охранник задышал часто, судорожно дернул пальцами, стараясь скинуть клапан кобуры и вытащить пистолет, прежде чем произойдет непоправимое, но убийца был уже совсем близко. Его скрюченные сильные пальцы впились охраннику в лицо, закрывая нос и рот, вскидывая голову вверх. Тот замычал, забился в тщетной попытке вырваться. В глазах его отразился ужас. Не отводя взгляда, незнакомец спокойно поднял нож и полоснул по широкой, чисто выбритой шее, чуть выше адамова яблока. Прошептал тихо:
— Чш-ш-ш-ш. Кровь хлынула на пятнистый комбинезон. Охранник захрипел перерезанным горлом, захлебываясь собственной кровью. Незнакомец продолжал вглядываться в быстро затягивающиеся поволокой смерти глаза жертвы, шепча: «Чш-ш-ш-ш. Чш-ш-ш-ш». Как будто убаюкивал засыпающего. Глаза охранника закатились. Колени подогнулись, по мышцам пробежала волна судорог. Убийца мягко опустил мертвое тело на пол, осторожно закрыл убитому глаза и выпрямился. Вытерев лезвие о штанину жертвы, убрал нож. По полу быстро расплывалась черная лужа. Боря несколько секунд смотрел на нее, затем вышел из коридора и прикрыл дверь, ведущую на этаж.
Многие думают, что во время «сеанса» оператор получает не меньшее удовольствие, чем клиент. Жаль, что этим многим не довелось испытать это самое «удовольствие»: посидеть ночь за телефоном, когда дико, до неимоверности, хочется спать. Постонать в пылком «оргазме», в то время когда жутко болит голова или, например, зуб. Полчаса выслушивать от подвыпившего скота, утопающего в животной злобе и слюнях, грязные угрозы, после того как отказываешься приехать к нему домой и «прямо сейчас трахнуться по-нормальному». Это ведь клиент может закончить разговор, когда ему вздумается, а оператор обязан выслушивать все, что бы ему ни сказали, пока у звонящего не пропадет охота говорить. Нет, поначалу «сеансы» забавляют. Испытываешь нечто, похожее на эйфорию, от возможности говорить об «этом» открыто, прямым текстом. Но к новизне ощущений довольно быстро привыкаешь. Она просто растворяется в буднях. Остается лишь неприятная сторона дела, довольно скучная работа, рутина. Кое-кто начинает ненавидеть клиентов тихой, но лютой ненавистью. Другим приходится лечиться. После года работы они физически не могут заниматься нормальным сексом. Перемыкает какие-то «контактики» в голове. Да мало ли что еще случается. Человеческая психика — очень тонкий агрегат. Чтобы вывести его из строя, совершенно не обязательно лупить кувалдой. Иногда бывает достаточно и легкого щелчка. В этой работе дольше всех удерживаются либо откровенные «пофигисты», готовые вечно ржать и над клиентами, и над собой, и над работой, либо равнодушные. Маринкина сменщица была «пофигисткой», Маринка — равнодушной. Она вообще не испытывала эмоций. Ни «до», ни «во время», ни «после». Вот и сейчас, повесив трубку, Маринка потянулась за сумочкой, выудила передатчик и пачку сигарет. Нажимая клавишу вызова, она одновременно прикуривала. Пальцы тряслись, и огонек «зиппо» выплясывал перед кончиком сигареты разудалую джигу.
— Что случилось? — послышался в динамике голос телохранителя, расщепленный треском помех.
— Он снова звонил.
— Когда? Маринка посмотрела на часы и даже присвистнула от удивления. Последний клиент оказался на редкость разговорчивым типом. Хотя ему, в общем-то, не требовался секс. Скорее возможность поплакаться. Встречаются и такие мужчины. Обычно «деловые», «крутые», «новые». Они не могут показать слабость в обычной жизни, но отдушина им нужна не меньше, чем всем остальным. Толковых психоаналитиков в достаточном количестве у нас пока нет, обратиться к психиатру не позволяет гордость. Для них оператор службы «777» — самый благодарный слушатель. Вроде священника. Лучше самых близких друзей. Он никому и ничего не расскажет. Тебе не придется встречаться с ним каждый день и отводить глаза, стыдясь проявленной слабости. Говори что хочешь и сколько хочешь. Только не забудь потом оплатить. Тебя выслушают, посочувствуют. Оператор обязан быть доброжелательным и мягким, подстраиваться под настроение клиента. «Плаксы» ведут разговор сами, оператору остается лишь поддакивать. А иногда не требуется даже этого. Сиди себе, слушай. Таких клиентов девчонки называют «перекуром». В этот раз Маринка успела даже придремать. Сказывалось нервное напряжение.