— Больше часа. Точнее, час двадцать.
— Когда? — по голосу телохранителя было ясно, что он недоволен. — Почему вы не сообщили раньше?
— Не могла, — окрысилась Маринка. — Я, между прочим, на работе. У меня был звонок.
— А вы не могли пустить этот звонок побоку или закончить его побыстрее?
— Не могла. У нас очень жесткий контроль. Три жалобы — и тебя автоматически увольняют. И, кстати, мы не имеем права заканчивать разговор первыми. Это — привилегия клиентов.
— Ладно, оставим данный пункт за кадром, — сказал телохранитель. — Он что-нибудь сказал?
— Одну фразу. «Было пять, стало четыре».
— Хм, — озадачился телохранитель. — Вы узнали, где расположен ваш телефонный узел?
— Я даже взяла телефон и адрес.
— Вот как? — в голосе охранника прозвучали уважительные нотки. — Продиктуйте-ка, я запишу. — Маринка торопливо продиктовала адрес и номер телефона, с которого звонил Боря. — Отлично. Теперь слушайте. Сейчас я проверю этот адрес по милицейской картотеке, наведу справки о жильцах. Возможно, придется туда съездить. Пока я с вами не свяжусь — не спускайтесь вниз, ясно? Даже если скажут, что пришла ваша мама.
— Я и так никуда не могу выйти. У меня рабочая ночь впереди. И, между прочим, моя мама умерла, когда я была еще совсем маленькой.
— Извините, я не знал.
— Ничего.
— Тем не менее. Пока я с вами не свяжусь, вы не выходите из здания ни в коем случае.
— Хорошо.
— Значит, договорились. Отбой. Маринка положила передатчик в сумочку и откинулась в кресле. Ей очень хотелось спать. Такова была дурная особенность ее психики. В стрессовой ситуации — или непосредственно после — Маринка совершенно теряла ощущение времени. Она словно наблюдала за собой со стороны. Иногда, если потрясение было особенно сильным, засыпала и могла проспать сутки подряд. Но только не сейчас. Сейчас она не могла позволить себе подобной роскоши. Придется держаться. И дело даже не в работе. Маринка выбралась из кресла, налила себе чашку исключительно крепкого кофе. Глоток, еще один. Глаза слипались. В качестве тонизирующего ей подошла бы эмоциональная встряска. Скажем, если бы сейчас в комнату влетел Сергей Сергеевич и заорал, что она, Маринка, уволена, — во-о-он!!!! — это бы помогло. Резкая трель разорвала уютную тишину, как зазубренный нож мешковину. «Пора за работу, — орал телефон. — За работу!» — др-р-р-рзынь! — «Клиент ждет!» — др-р-р-рзынь! — «Он не должен ждать!» — др-р-р-рзынь! — «Он всегда прав!» — др-р-р-рзынь! — «Снимай трубку, стерва!!!» Сердце екнуло и, сжавшись до размера сушеной горошины, покатило к горлу, забилось под челюстью с сумасшедшей скоростью. На лбу сразу выступили градины холодного пота. Зато сон, и правда, отлетел, как по мановению волшебной палочки. Маринка заполошно рванулась к столику, расплескав кофе. И, уже протянув руку, вдруг поняла, что не мигает сигнальная лампочка, а это означало, что звонок идет не через коммутатор, а по внутренней линии. Кому это она понадобилась в такой час? Маринка, унимая тяжелое дыхание, сняла трубку. За весь срок работы по внутреннему ей звонили всего два раза. Первый — во время тестирования. Второй — вызывал Сергей Сергеевич. И то, и другое — в первую неделю службы.
— Рибанэ, слушаю, — сказала Маринка. На том конце провода молчали. Это не было поломкой на линии. Сквозь легкое потрескивание помех отчетливо различалось чье-то дыхание. — Слушаю вас. Звонящий засмеялся, и Маринка почувствовала, как волосы на ее голове шевелятся от ужаса. Смех был тихим, похожим на шорох сожженной, гонимой ветром листвы. Она не спутала бы этот смех ни с каким другим. Так смеялся Боря, когда звонил ей в первый раз. Только теперь он был где-то рядом. Боря смеялся все громче и громче. Маринка почувствовала тот же безграничный ужас, который ей пришлось испытать вчера утром, стоя на лестничной площадке, пока Миша осматривал квартиру. Она немо открывала рот, стараясь разорвать стальной обруч, сдавливающий грудь и мешающий дышать. Вот и все, билось в голове. Ловушка, подстроенная Борей, оказалась безупречной в своей простоте. Очевидно, он специально звонил ей, рассчитывая, что рано или поздно Маринка додумается «снять» номер телефона и сообщить о нем телохранителю. И теперь, когда она осталась в одиночестве, Боря пришел, чтобы убить ее. Смех внезапно смолк.
— Что… тебе нужно? Почему ты преследуешь меня? — выдохнула Маринка.
— Почему? Ты знаешь почему, сука! — рявкнул Боря, и она вдруг услышала в его голосе нечто большее, чем просто злость. Это была ненависть. Звенящая, как перетянутая струна, глубокая, будто ночное небо, ужасающая своей мощью и разрушительным потенциалом, сметающая остатки разума, словно ураган. Даже если Боря не был психопатом раньше, он неизбежно сошел бы с ума под гнетом собственного раскаленного добела чувства. — Ты, мать твою, знаешь почему!!!
— Но я… даже не знаю тебя, — прошептала Маринка. — Никогда не слышала о тебе раньше! За что ты меня ненавидишь?
— Знаешь, сука! — От ярости Боря задыхался, шипел, словно плавящийся жир на горячей сковороде. — Знаешь и очень хорошо. А теперь ты знаешь еще кое-что. Как бы ты ни пряталась, что бы ни делала, какой бы охраной ни окружила себя, — ничто не поможет. Однажды я приду за тобой, и тогда тебе останется только молиться! Ты поняла?!!
— Оставь меня в покое, сумасшедший ублюдок! — завопила в ужасе Маринка. — Слышишь? Оставь меня в покое!!!
— Слышу, — крик Бори вдруг скомкался, завял. Маринке показалось, что он внезапно устал. Ненависть, пылавшая безудержным лесным пожаром, стихла, хотя и не исчезла совсем. — Я оставлю тебя в покое. Оставлю. После того как ты умрешь.
Квартира оказалась пустой. Осмотр занял немногим более часа. Понятые, как водится, заскучали к двадцатой минуте обыска, но продолжали послушно переходить из комнаты в комнату, наблюдая за тем, как Волин и пионеристый сержант роются в личных вещах Баева. К моменту перемещения всей группы в спальню сотрудник РЭУ занял место в коридоре и брезгливо скрестил руки на груди, всем своим видом показывая, что он к произволу властей, а именно, обыску в квартире честного гражданина, никакого отношения не имеет и, более того, презирает как этот самый произвол, так и людей, его творящих.
— Товарищ следователь, — пробормотал, подходя к Волину, сержант. — Мебель. Вы заметили?
— Заметил, сержант. Заметил, — ответил тот. Волин действительно отметил мебель. Добротную, дорогую. Не ДСП какое-нибудь, а натуральное дерево. Врачам такая едва ли по карману. Даже хорошим. Любопытно живет товарищ Баев. Счет в банке немаленький, мебель. И жертвы среди пациенток. Пока сержант перетряхивал постель, Волин осмотрел бельевой шкаф. Десяток костюмов, батарея сорочек на вешалке, четыре пары туфель. Хорошо как у нас врачи живут, обзавидуешься. А еще говорят об упадке отечественной медицины. Вот заглянешь ненароком в квартиру простого российского стоматолога и сразу поймешь: лжет пресса. Прямо-таки нагло и пошло лжет. Волин перекладывал из стопки в стопку белье, проверял одежду, рылся в содержимом ящиков.
— Товарищ следователь, — он обернулся. Сержант стоял, согнувшись в три погибели и запустив руку под толстый матрас. — Товарищ следователь, тут что-то есть.
— Так, — Волин повернулся к двери, скомандовал громко: — Понятые, подойдите поближе. Смотрите внимательно. Сейчас, в вашем присутствии, мы достанем спрятанный под этим матрасом предмет. Начинайте, сержант. Сержант кивнул послушно. Вот что значит деревенское воспитание, подумал Волин. Сказали «начинайте» — будем начинать. Не сказали — так и останемся стоять, свернувшись в бараний рог. Сержант сунул руку поглубже под матрас и вытащил пластиковый пакет, перетянутый резинкой. Гордо передал пакет Волину.
— Понятые, подойдите еще ближе. Сержант, у вас почерк хороший? Тогда займитесь протоколом. Значит, пишите. Такого-то числа, месяца, года, по такому-то адресу, в присутствии понятых, гражданина такого-то и гражданки такой-то, проживающих по адресу… Паспортные данные потом запишете. Пойдем дальше…Извлечен пакет из-под кефира, перетянутый резинкой красного цвета. В пакете… — Волин стянул резинку, развернул пакет и извлек из него пухлую стопку «полароидных» фотоснимков. Рассыпал их по кровати. — Товарищи понятые, попрошу внимательно осмотреть и пересчитать снимки. Заинтересованный представитель РЭУ оставил свой пост в коридоре и тоже подошел ближе. Теперь весь его вид говорил: «Я всегда рад помочь советской милиции вывести поганого преступника на чистую воду».
— Цветные фотоснимки, — продолжил диктовку Волин, — в количестве… раз, два… ого… восемнадцати штук, сделанные при помощи фотоаппарата «Полароид». На снимках изображены обнаженные и полуобнаженные девушки… — Волин перебирал карточки. Фотографировали в квартире Баева. Точнее, в этой самой спальне и на этой самой кровати. В роли фотографа скорее всего выступал сам хозяин. Все интереснее и интереснее. — …В возрасте от… примерно от двадцати до тридцати лет. Фотографии выполнены в кустарных условиях при бытовом освещении с использованием вспышки. Оп-па! Последнее восклицание вырвалось у Волина непроизвольно, когда понятой не без интереса сдвинул одну из карточек. На открывшемся снимке была изображена девушка лет восемнадцати, брюнетка. Анастасия Сергеевна Пашина. Собственной персоной. Вторая жертва.
— Позвольте-ка. Волин повернулся и, не слишком вежливо потеснив понятых, принялся перебирать фотографии. Одну за другой. Брал и откладывал в сторону. Снимка Ладожской не было. Как не было снимка и третьей жертвы. Впрочем, это ничего не значило. Мог существовать и второй пакет. Или, скажем, Ладожская, в отличие от остальных, отказалась фотографироваться. Надо проконсультироваться с психиатром. Можно ли расценивать увлечение подобными фотографиями как показатель психических отклонений? Волин пошлепал карточкой Пашиной по ладони, повернулся к сержанту:
— Берите понятых и осмотрите третью комнату и кухню.
— Так точно, — козырнул тот и, зардевшись, даже не приказал, а попросил пару: — Пойдемте, пожалуйста.