Эта монашеская строгость возбуждающе действовала на распутного безбожника, жадного до грубых плотских утех, каковым, если вдуматься хорошенько, Жакмор имел право себя считать.
Он сел рядом с девушкой на скрипучую кровать — другого места не было.
— Что у тебя новенького с нашей последней встречи? — спросил психиатр.
— Да ничего, — ответила Краснорожа.
Она дочитала страницу до конца и только тогда сложила газету и спрятала под подушку.
— Разденься и ляг, — велел Жакмор.
— Ну да, а коли заявится хозяин — изволь одеваться да беги греть ему суп.
— Сейчас уже слишком поздно, — возразил Жакмор, — какой суп! И потом, хозяина нет дома, он у портнихи.
— Значит, как пить дать, пойдет оттуда прямо домой, — сказала девушка и прибавила: — Но сюда не сунется — это точно.
— Почему, ты думаешь? — спросил Жакмор.
— Так всегда, когда он оттуда приходит. Но зачем вам надо, чтобы я разделась?
— Это необходимое условие настоящего психоанализа, — с ученым видом заявил Жакмор.
Она покраснела, судорожно сжала воротничок у шеи. И, робко потупившись, сказала:
— Даже хозяин со мной на такое не решался…
Жакмор поднял бровь. Что, интересно, она имела в виду? Явно истолковала его слова по-своему. А спросить неудобно.
— И я… я, наверно, не очень-то для этого чистая… вам не понравится… — лепетала девушка.
Жакмор начал догадываться. Она это приняла за эвфемизм.
— Видишь ли, — начал он объяснять, — психоанализ — это…
— Погодите… Я сейчас, — шепнула Краснорожа.
Каморка освещалась через окошко в крыше. Она встала, сдернула старую занавеску, покрывавшую сундучок, и закрыла ею окошко. Свет пробивался сквозь ветхую голубую ткань. В каморке стало как в пещере.
— Кровать будет скрипеть, — сказал Жакмор, решивший пока отложить психоанализ. — Лучше положить матрас прямо на пол.
— Точно… — возбужденно выдохнула Краснорожа.
Запахло потом. Должно быть, она вся взмокла. Что ж, в этом была своя прелесть.
27 июльня (еще позже)
Скрип ступеней под тяжелыми шагами заставил их очнуться. Жакмор соскочил с распростертой под ним, частично на матрасе, частично на полу, служанки и прошептал:
— Это он…
Девушка ответила спокойно:
— Сюда он не придет. Пойдет к себе.
Она призывно изогнулась.
— Хватит, — сказал Жакмор. — Я больше не могу.
Она смирилась, но хриплым голосом попросила:
— Приходите еще заниматься этим… пси-хахале-сом. Мне понравилось. Такой кайф.
— Угу, — буркнул Жакмор без всякого энтузиазма.
Нужно было хоть десять минут, чтобы вернулось желание. Но в женщинах нет никакой тонкости чувств!
Хозяин уже топал по коридору. Заскрипела и хлопнула дверь его комнаты. Жакмор, стоя на коленях, напряженно вслушивался, потом подполз на четвереньках к самой перегородке. Вдруг в глаза ему ударил лучик света — должно быть, в дощатой перегородке была дырка от вывалившегося сучка. Жакмор провел рукой по лучу до самого основания, подвинулся ближе, нащупал дырочку и после минутного колебания приник к ней глазом. Но тут же в испуге отпрянул: ему показалось, что если он так ясно видит все в соседней комнате, то и сам тоже на виду у хозяина. Лишь воззвав к рассудку, он успокоился и стал смотреть.
Дырка приходилась прямо над кроватью. Совсем низкой и без всякого покрывала. Только матрас, обтянутый простыней, да пухлая подушка из красной кожи по местному обычаю, а больше ничего.
Сам кузнец, раздетый до пояса, стоял посреди комнаты спиной к Жакмору. Он с чем-то старательно возился, но с чем именно — не было видно. Вдруг в поле зрения Жакмора появились руки кузнеца: он поднял их и как будто что-то на ком-то расправлял, прилаживал. Потом расстегнул на себе ремень. Штаны его упали на пол, обнажились мощные, с буграми мышц, волосатые, как пальмовые стволы, ноги. Следом соскользнули грязные холщовые подштанники. Кузнец что-то бормотал, но Жакмор не мог одновременно приложить к дырке и глаз, и ухо.
Кузнец переступил через сброшенную одежду, повернулся лицом к кровати и вразвалку двинулся прямо на Жакмора. Тот снова невольно подался назад, но, подстегиваемый любопытством, тут же опять прильнул к отверстию.
Краснорожа тем временем придвинулась к нему вплотную, но он не шелохнулся, только подумал, что вмажет ей ногой в зубы, если она не отстанет. И это все, что он подумал, потому что дальше было не до того — даже сердце у него остановилось. Ибо в этот момент он увидел то, чего не мог видеть раньше за спиной кузнеца. К кровати механическим шагом шагала кукла в человеческий рост, выкованная из железа и бронзы, точное подобие Клемантины, в белом пикейном платье. Ее тонкое лицо сияло в свете невидимой Жакмору лампы, отполированные до атласного лоска кисти рук тоже блестели, как золотые.
Кукла остановилась. Жакмор видел, как заходили ходуном бока кузнеца — он задыхался от нетерпения. Кукла легко вскинула руки к вороту платья и одним движением разорвала его сверху донизу. Белая материя осела на пол. Жакмор зачарованно смотрел на нежную, словно живую, грудь, гибкие бедра, дивной работы колени и плечи. Кукла плавно легла на кровать. Жакмор выпрямился, грубо оттолкнул служанку, которая все пыталась привести его в состояние готовности, и нашарил брюки — там, в кармане, лежали его часы. В слабом свете из занавешенного окошка взглянул на циферблат — без четверти пять.
С тех пор как он застал Клемантину в столовой, она каждый день в половине пятого уходила к себе, якобы вздремнуть. Значит, сейчас, в ту минуту, когда металлическое лоно куклы приняло содрогания исступленного кузнеца, Клемантина в доме на горе хватала тонкими пальцами простыню и тоже корчилась и стонала в экстазе.
В крайнем возбуждении Жакмор снова решительно склонился к отверстию. Одновременно рука его искала тело Краснорожи. Та ничего не понимала, но была рада-радешенька. Черт знает как устроены мозги у этих крестьян, думал Жакмор, глядя на кузнеца.
39 июльня
Жакмор стоял на мелководье с туфлями в руке, засучив брюки и уставившись на пустую лодку. Он поджидал Анжеля. Лодка тоже. А сам Анжель последний раз спускался по откосу, нагруженный одеялами и бидоном с водой. На нем был желтый прогрязиненный водонастойчивый костюм. Бодро пробежав по гальке, окаймлявшей бухточку, он тоже зашел в воду. У Жакмора защемило сердце.
— Так и оставайтесь с башмаками в руке, — сказал Анжель. — Вы похожи на принарядившегося к воскресному дню мужичка.
— Плевать мне, на кого я похож, — пробурчал психиатр.
— И оставьте в покое свою бороду.
Жакмор вышел на берег и поставил туфли на камень. Над головой его нависали концы идущих со скалистого гребня рельсов, по которым была скоростным методом спущена лодка.
— Теперь эта штука каждый раз, как погляжу, так и будет в тоску вгонять, — сказал он.
— Ничего, это пройдет, — возразил Анжель, проворно взбираясь на борт по легкому трапу.
Жакмор стоял и смотрел.
— А зачем вам горшки с цветами? — спросил он, когда Анжель, скрывшийся в недрах судна, снова показался на поверхности.
— Я что, не имею права взять с собой цветы? — вызывающе спросил Анжель.
— Конечно-конечно, — поспешил успокоить его Жакмор, — но чем вы их будете поливать?
— Водой, — сказал Анжель. — Кроме того, к вашему сведению, на море тоже бывает дождь.
— Разумеется, — согласился психиатр.
— Не стойте с таким похоронным видом, — взмолился Анжель. — Смотреть тошно. Можно подумать, расстаетесь с лучшим другом.
— Так и есть, — сказал Жакмор. — Я вас очень люблю.
— Я вас тоже, ну и что? Как видите, уезжаю. Любовь никогда никого не удерживает, зато ненависть заставляет бежать. Люди способны на действие только из-под палки. Все мы по натуре трусы.
— Мне от этого не легче.
— Чтобы выглядеть не таким уж трусом, я предусмотрел кое-какие осложняющие обстоятельства: воды взял самую малость, еды — нисколько, да еще слегка продырявил дно. Это своего рода компенсация.
— Каков негодяй! — взвился Жакмор.
— Так что если в нравственном плане я трус, зато в физическом — храбрее некуда.
— Это не храбрость, а дурость, — в сердцах сказал Жакмор. — Не путайте разные вещи. Да и с точки зрения нравственной никакой трусости я тут не вижу. Не любить или разлюбить кого-нибудь — при чем тут вообще смелость или трусость? Так уж оно есть — ни хорошо, ни дурно.
— Мы опять запутаемся, — сказал Анжель. — Каждый раз, когда мы с вами принимаемся рассуждать, нас заносит в непроходимые дебри. Лишняя причина, чтобы я поскорее убрался и не сеял в вас дурные мысли.
— Если вы думаете, что другие сеют хорошие…
— Ах да, простите. Я забыл про вашу пустопорожность. — Анжель засмеялся и снова нырнул в чрево судна. Послышался негромкий рокот, и он выпрямился. — Все в порядке. Можно отплывать. Ничего, все идет как надо. Я уезжаю — и отлично. Она прекрасно вырастит детей одна. Наверняка я был бы несогласен с ее воспитанием, а спорить я не люблю.
Жакмор повесил голову — прозрачная водная линза увеличивала пеструю гальку на дне. Море было спокойно, чуть дышало, волны мерно набегали на берег с тихим влажным причмокиванием.
— А, черт… — пробормотал Жакмор. — Бросили бы вы фокусничать.
— Вообще-то фокусы — не мое призвание, — сказал Анжель. — Я и этот проделываю не по своей воле. Вынуждают обстоятельства. Да и поздно уже идти на попятный. — С этими словами он снова перемахнул через борт, сбежал по трапу и вынул из кармана коробок спичек. Наклонился, чиркнул и поджег пропитанную жиром веревку, свисавшую с конца рельсов. — Вот так, — сказал он. — Не будет травить вам душу.
Синее пламя побежало вверх. Приятели следили за ним глазами. Огонь окреп, налился желтизной, охватил рельсы — древесина затрещала и стала обугливаться. Анжель перешел в лодку и отбросил трап на берег.
— Вы его не берете? — спросил Жакмор.
— Незачем, — ответил Анжель и прибавил: — Если начистоту, я терпеть не могу детей. Прощайте, старина.