— В соседней! — сказал Жоэль. — Ура, корабль!
Клемантина вздохнула и нехотя вышла. Хорошо бы они всегда оставались такими же маленькими и хорошенькими, какими появились на свет. Как в тот первый день, когда они начали сосать. Она опустила голову и погрузилась в воспоминания.
73 феврюля
Дорогой нудной и унылой
Тащился пасмурный Жакмор.
Впустую время уходило,
И он пустует до сих пор.
Увы, по правде говоря,
Потуги все пропали зря.
Туман, тоска, и солнца нету,
И клейким грязевым омлетом
Его заляпаны штиблеты…
Тут рядом заорала птица. «А, чтоб тебя, сбила окаянная, — чертыхнулся Жакмор. — Так хорошо получалось. Надо будет и дальше говорить о себе в третьем лице. Это окрыляет». Ему было еще идти и идти. В кустах по обе стороны дороги за зиму развелись прапрагаги (так называют потомственных гагенышей, подобно тому, как человечьих отдаленных потомков называют праправнуками) — белые, похожие на искусственный снег комочки копошились в ветках боярышника и суетливо чистили клювиками пушистые грудки. По обочинам лениво тянулись канавы, полные воды, сочной зелени и зеленых лягушек, наслаждаясь свежестью, пока не наступила августямбрьская сушь.
«Я влип, — продолжал свой монолог Жакмор. — Меня засосало. Я пришел сюда молодым, горячим психиатром, а теперь что: молодой-то я молодой, но весь пыл порастерял. Потеря весьма ощутимая. И все из-за этой вонючей деревни. Из-за этой мерзкой дыры. Помню, как я первый раз увидел распродажу стариков — ого! А сейчас мне на это дело наплевать, сам распрекрасно леплю оплеухи ученикам, хоть и без особой охоты, а как-то раз нахамил Хвуле, потому что иначе было нельзя. Так нет же, хватит! Собираюсь с мыслями и принимаюсь за работу. Так думал молодой Жакмор. С ума сойти, чего только не лезет человеку в голову!»
Под ногами психиатра чавкало. Булькало. Вякало. Клякало. Скользило. Над головой живописно метались вороны, беззвучно каркая — звук уносило ветром.
Интересно, подумал вдруг Жакмор, почему никто здесь не занимается рыбной ловлей? Море рядом, в нем полно крабов и прочей съедобной живности, в чешуе и без оной. Так в чем же, в чем же, в чем же дело?
А дело в том, что не было порта. В восторге от своей сообразительности, Жакмор наградил себя улыбкой.
Из-за ближайшего плетня торчала голова бурой коровы. Жакмор решил учтиво поздороваться, но голова была обращена в другую сторону. Жакмор окликнул животное. Но, подойдя поближе, понял, что это не корова, а одна отрубленная и насаженная на кол голова. Корову наказали. Табличка же упала в канаву. Жакмор подобрал ее и еле-еле разобрал заляпанную грязью надпись: «В другой…» пятно… «раз…» «будешь давать…» пятно… «больше молока…» Пятно, еще и еще пятно.
Жакмор сокрушенно покачал головой. Нет, он никогда не свыкнется. Ученики — это еще туда-сюда. Но бессловесная скотина… Он уронил табличку в грязь. Глаза и морду коровы выклевали птицы, так что она весело скалилась.
Еще работка для Хвулы, подумал Жакмор. Выловит — получит золото. Но на кой оно ему нужно — на него ничего не купишь. Выходит, золото тут непреходяще. И бесценно.
Так размышлял младой Жакмор,
Ума и мудрости палата,
И вот вам доводов набор
О ценности великой злата.
Ого, подумал Жакмор, кажется, ко мне возвращается вдохновение. Хотя сам предмет не представляет интереса: во-первых, ни с чем не сообразная цена золота Хвулы есть следствие особого порядка вещей, а во-вторых, мне на золото наплевать. Зато худо-бедно скоротал еще сотню метров.
Вот и деревня. Красная речка, лодка Хвулы и он сам, ловец отбросов. Жакмор окликнул его. Лодка подплыла к берегу, Жакмор в нее запрыгнул.
— Как дела? Что новенького? — бодро спросил он.
— Ничего, — ответил Хвула.
В голове Жакмора вдруг явственно сложилась мысль, которая смутно шевелилась с самого утра.
— Послушайте, — обратился он к лодочнику, — что, если я зайду к вам в гости? Мне бы хотелось кое о чем вас спросить.
— Пожалуйста, — сказал Хвула. — Почему бы и нет? Пошли. Вот только… вы позволите?..
Его словно подбросило пружиной, и он полетел в воду. Дрожа и фыркая, устремился к какому-то предмету и ловко ухватил его зубами. Это оказалась кисть руки, довольно маленькая, перепачканная чернилами. Хвула влез в лодку.
— Ну-ну, — пробурчал он, разглядев добычу. — Пацан Шарля опять не сделал задание по письму.
98 апревгуста
«Эта деревня ненавистна мне все больше и больше», — подумал Жакмор, рассматривая себя в зеркало.
Он сбрил бороду.
99 апревгуста
Клемантина проголодалась. За обедом она теперь пичкала детишек, а сама почти не ела. Она подошла к двери и повернула ключ в замке. Вот так. Теперь никто к ней не войдет. Вернувшись на середину спальни, она ослабила пояс своего полотняного платья. Бросила взгляд в зеркало на дверце шкафа. Потом закрыла еще и окно. Опять подошла к шкафу. Она тянула время, смаковала минутки. Ключ от шкафа висел у нее на поясе, на тонком кожаном ремешке. Она взяла его в руку, повертела перед глазами и вставила в скважину. Из шкафа воняло. Несло откровенной тухлятиной. И шел этот запах из обувной коробки. Клемантина взяла ее, открыла. В коробке на блюдечке разлагался кусок бифштекса. Чистая тухлятина, никаких мух, ни одного червяка. Мясо зеленело и смердело самым натуральным образом. Клемантина потрогала мясо пальцем. Мягкое. Понюхала палец. И запах в самый раз. Тогда она аккуратно взяла ломтик двумя пальцами и осторожно откусила малюсенький кусочек. Мясо было нежным, податливым. Клемантина медленно жевала, наслаждаясь тем, как расползается под зубами и пощипывает десны хорошо выдержанный бифштекс, и вдыхая крепкий душок из коробки. Отъев половину, она спрятала остаток в коробку и задвинула ее на прежнее место. Рядом стояла тарелка с пирамидкой сыра, достигшего почти такого же состояния, что и мясо. Клемантина несколько раз ткнула в него пальцем и палец облизнула. Потом с сожалением закрыла шкаф, прошла в туалетную комнату и вымыла руки. Ну наконец-то… Теперь можно лечь. На этот раз ее не вырвет. Она уверена, что желудок все удержит. Значит, просто надо было хорошенько проголодаться. Учтем. Как бы то ни было, главное, чтобы восторжествовал принцип: лучшие куски — детям. Она усмехнулась, вспомнив, с чего начинала: доедала остатки, жир от отбивных и ветчины с тарелок, хлебные корки со стола. Так кто угодно сможет. Любая мать. Невелика заслуга. Шкурки от персиков — это уже было потрудней. Они такие ворсистые. Но и шкурки — пустяк, к тому же многим даже нравится есть персики нечищеными. А вот доводить объедки до полного разложения — на такое способна только она. Дети стоили такой жертвы, и, чем отвратительнее был вкус и запах, тем, как ей казалось, большую любовь к детям она проявляла и доказывала, как будто мучения, которые она принуждала себя терпеть, могли обернуться чем-то чистым и полезным. Это было средство искупить все ее опоздания, каждую минуту, когда она хотя бы мысленно была не с ними.
И все же она была недовольна собой: ведь прикоснуться к зачервивевшему мясу она так и не смогла. А укрывать куски в платяном шкафу, где они неуязвимы для червей, — нечестно, это она понимала. И из-за этого ее малодушия с детьми может случиться что-нибудь дурное…
Завтра она попробует.
107 апревгуста
Я страшно беспокоюсь, с ума схожу от беспокойства, думала Клемантина, выглядывая из окна в залитый солнцем сад.
Где Ноэль, Жоэль и Ситроен? Может быть, они свалились в колодец, наелись ядовитых ягод, может, какой-нибудь малец играет на дороге с арбалетом и попал им в глаз, может, шальная палочка Коха заразила их туберкулезом, может, они нанюхались сильнпахнущих цветов и потеряли сознание, может, их укусил скорпион, которого привез из страны, где эти твари водятся, дед одного из деревенских мальчишек, знаменитый путешественник, может, они свалились с дерева, может, бежали, упали и сломали ногу, бултыхались в воде и утонули, оступились на обрыве и разбились, напоролись на ржавую проволоку и подцепили столбняк; а вдруг они играли-играли в саду, нашли большой камень, перевернули его, а там желтенькая личинка, и тут как раз из нее вылупится кусачий жук, и полетит в деревню, и там залетит в хлев и укусит в нос свирепого быка, и тот взъярится, вырвется и помчится по дороге прямо сюда, задевая на поворотах кусты и оставляя на ветках клоки черных волос, а перед самым домом боднет со всего маху телегу, которую будет тащить старая полуслепая кляча, и телега разлетится на кусочки, и одна железка, например, винт, болт, гайка, гвоздь, ободок от оглобли, крюк от хомута, заклепка от колеса, которое когда-то сломалось и его починили, приклепав выточенную вручную ясеневую накладку — отскочит и со свистом устремится ввысь, в самое поднебесье. Перелетит через решетку сада, а там упадет и — Боже, какой ужас! — на лету заденет крылатого муравья и оторвет ему крылышко, а тот потеряет равновесие, замечется над деревьями, как подбитый муробей, и вдруг упадет на лужайку, а там, Господи помилуй, там Жоэль, Ноэль и Ситроен, и муравей упадет прямо на щеку Ситроену, а на ней следы варенья, и он его укусит…
— Ситроен!!! Где ты?
Потеряв голову от ужаса, Клемантина с криком бросилась вон из комнаты, стремглав слетела с лестницы и в коридоре наткнулась на служанку.
— Где они? Где дети?
— Да спят они, — удивленно ответила девица. — У них тихий час.
Что ж, на этот раз ничего не случилось, но вероятность всех этих ужасов не отпала. Клемантина поднялась к себе. Сердце в груди колотилось как бешеное. Нет, детям слишком опасно гулять в саду одним. Надо, по меньшей мере, запретить им переворачивать камни. Никогда не известно, на что можно нарваться. Не дай Бог — на ядовитую мокрицу, паука, чей укус смертелен, какого-нибудь таракана, переносчика тропической болезни, от которой нет лекарств, или отравленные иголки, которые спрятал преступный врач, когда убегал в деревню, после того как уморил одиннадцать человек, которых вынудил изменить завещание в свою пользу, каковое гнусное преступление было раскрыто дежурным практикантом, этаким странным юношей с рыжей бородой.