путы своей Воли, не позволяя тамиру забывать о его Силе.
Но когда в волчьих сердцах появлялись искры веры, путы истончались, грозили лопнуть, и тогда на глазах стаи, не позволяя отвернуться, Ансгар истязал последнего потомка Истинного Короля. Он проливал кровь маленького зверя, гася ею едва зарождающееся в чужих душах пламя, и на некоторое время страх вновь покорял волков.
Со временем Йору разучился плакать и перестал выть, взывая к Саит. Когти Короля вонзались все глубже, рассекали плоть меж ребрами, едва не касаясь сердца, и час, когда Ансгару надоест забавляться с волчонком, стремительно приближался.
Однажды этот час настал.
Крови было слишком много. Больше, чем обычно Король позволял ему пролить. Казалось, земля пропиталась ей так обильно, что раскисла до липкой грязи, и лапы, которые Йору уже не мог поднять, тонули в ней, будто в болотной тине. Леденящее дыхание Саит обжигало повисшее ухо.
Волчонок барахтался на границе извечного мрака, то уходя в него с головой, то выныривая к бледному свету, и из последних сил приоткрывал отяжелевшие веки. Над головой, прощаясь, шумели деревья, мимо проплывали сияющие в ночи цветы, а пушистый хвост, оставляя кровавый след, волочился по пыльным плитам разбитой дороги – Чаща медленно поглощала ее вместе с руинами неизвестного города.
Йору куда-то тащили.
Кто? Куда?
Ему было уже все равно. Он лишь надеялся, что там, в конце пути, обретет долгожданное успокоение.
Незримая нить между ним и Королем истончалась. Йору почти не чувствовал ее режущего душу натяжения. Кажется, он уже не мог чувствовать ничего, даже боли в разодранном до костей теле.
Острые клыки на его холке разжались. Волчонок ударился о землю. Резкая боль, вспыхнувшая в каждой клеточке тела, ослепила маленького зверя, и из пасти вырвался тихий булькающий хрип. Чей-то холодный нос подтолкнул Йору в бок, заставляя катиться по крутому склону. Нить, связывающая волчонка с Королем, натянулась в последний раз и неожиданно лопнула. Или же это лопнула нить, удерживающая его душу в теле? Йору не знал. Он не успел этого понять, потому что столь долгожданная тьма наконец-то сомкнулась над его головой.
Его разбудило странное тревожное чувство: кто-то принюхивался к его черной, слипшейся от крови шкуре. Кто-то скалил клыки в темноте в надежде насладиться мертвечиной.
Веки разомкнулись не сразу, отказываясь слушать затуманенный разум. Юное тело все еще боролось: разорванные сосуды срослись, но на большее звериных сил не хватило: содранная с правой лапы кожа свисала неровным безжизненным лоскутом, но продолжала источать бирюзовое сияние клейма; зияющие раны привлекали настырно жужжащих плотоядных насекомых, сочась кровью, вместе с которой и жизненные силы медленно стекали на влажную землю.
Йору потянул носом и тут же зашелся в болезненном кашле.
Пахло кровью. Но она принадлежала не волчонку – кто-то еще умирал вместе с ним на дне этой ямы. Он навострил правое ухо – разорванное левое не слушалось и, кажется, больше не слышало. Неподалеку шелестела трава, и что-то раз за разом ударялось о землю, будто кто-то бился в агонии.
Волчонок оперся на передние лапы и подтянулся. Острая боль волной прокатилась по позвоночнику и раскаленными иглами вонзилась в задние лапы. Йору обессиленно повалился обратно, но перед этим успел заметить зайца, пойманного в металлические силки.
Неужели кто-то из людей оказался настолько глуп, чтобы охотиться в Чаще? Или же эта сталь предназначалась для обитающих в ней волков?
Превозмогая слепящую боль, Йору пополз к пойманному в ловушку зверьку. Глаза залепило неприступной чернотой, когда он наконец подобрался к зайцу и неуклюже ткнулся носом в серую, пропитанную страхом шкурку. Зверек еще отчаянней забился в путах – стальная нить стянулась туже, рассекая плоть на задней лапе. Йору провел языком по траве, окропленной заячьей кровью, и с первой же каплей в его сознание, будто порыв студеного ветра, ворвались чужой страх, несвязный поток образов и инстинктов. Но помимо них волчонок ощущал жаркое пламя жизни, которого так не хватало ему самому.
Острые клыки сомкнулись на тонкой шее. Заяц заверещал, забил задними лапами по земле – его смерть была мучительной и долгой. Йору взвыл сквозь стиснутые зубы: он ощущал собственные клыки, медленно пронзающие плоть, ощущал крошечное сердце, отчаянно рвущееся из заячьей груди, ощущал удушающий страх и агонию. Кровь стекала по языку в пасть, и вместе с ней тело волчонка наполняла чужая жизнь. Он жадно глотал ее, слезы туманили льдисто-голубые глаза, а клыки сжимались всё сильнее.
Заяц дернулся в последний раз, и его разум рухнул во тьму, утягивая за собой Йору. Волчонок попытался бороться, отчаянно барахтаясь на границе настоящего и небытия, будто дергая лапами в вязкой воде, но смерть оказалась сильнее маленького зверя. Серая заячья туша выскользнула из пасти, распласталась по взрытой когтями земле, и волчонок безжизненно рухнул рядом.
В тот день Йору впервые узнал, каково это – умереть по-настоящему: вслед за агонией обязательно приходит спокойствие и сладкая, безопасная тьма, где нет ни боли, ни страха. Но мучительнее всего для тамиру оказалось вернуться после этого к жизни: покинуть полное умиротворения место и снова оказаться в теле, изнывающем от рваных ран.
Чужая кровь помогла Йору восполнить силы, но спасти его теперь могло лишь время.
Но было ли оно у волчонка? Быть может, Король догадался, что маленький зверь еще жив, и Охотники уже взяли его след?
Ему нужно было торопиться, искать выход из дремучих зарослей, в которых он оказался, – никогда раньше Йору не покидал руины и не знал жизни за их пределами, – но отяжелевшие лапы не шевелились. Долгий путь ему не по силам, да и любое резкое движение вновь откроет незатянувшиеся раны.
Йору нашел приют в сырой норе под старым дубом. Она выглядела опустевшей: из рыхлых стен торчали извилистые корни, меж которых светящиеся во мраке изумрудные пауки плели серебряную паутину, а под лапами хрустели звериные кости, припорошенные землей. Но стоило волчонку уснуть, как он тут же просыпался. Жесткая шерсть на загривке стояла дыбом: кто-то наблюдал за Йору из темноты. Кем бы ни был хозяин этой норы, он все еще был здесь.
Со временем волчонок научился жить с этим покалывающим спину взглядом. Какое бы чудище ни вскормила Чаща под землей, рядом с ним Йору чувствовал себя в большей безопасности, чем за пределами норы: Охотники не могли отыскать его во мраке, а Воля Короля не проникала сквозь переплетение корней.
Каждое утро Йору находил у входа задушенного зайца: сырая, полная еще неостывшей крови пища наполняла ослабшее тело волчонка, и рваные раны стремительно затягивались. Лишь спустя время маленький зверь понял: его спас кто-то из Старцев. Кто-то свободный от уз Короля унес умирающего щенка из руин – туда, где Ансгар утратил с ним Связь, – и намеренно бросил рядом с пойманным в силки зайцем. Кто-то дал Йору шанс на спасение и все еще приглядывал за ним.
Однажды, когда раны стянулись в грубые белые рубцы, – еще день-два, и сойдут вовсе, не оставив после себя следа, – зайцы перестали появляться. Йору ждал несколько дней – пустой живот крутило и его голодный рык отпугивал даже чудище, живущее во тьме норы, – но Старец больше не помогал. Оставил он маленького зверя на произвол судьбы и Чащи или же угодил в беду из-за своего мягкосердечия, Йору не знал.
Теперь он был вынужден самостоятельно бороться за свою жизнь, а для этого надо было покинуть убежище.
Он в последний раз взглянул на старый дуб, на изогнутые корни, скрывающие обжитую нору – кто-то закопошился в ее чернеющих недрах, – и поплелся прочь.
Вскоре Чаща осталась позади, и над головой засияло яркое солнце. Никогда прежде Йору не видел чистого неба, не заслоняемого тернистыми ветвями высоких сосен, ровной полосы горизонта и изломанной линии гор. Он знал Гехейн лишь по воспоминаниям Старцев и рассказам старшего брата, который унаследовал их от матери. И, оказавшись один на один с этим, как оказалось, огромным миром, маленький зверь испугался.
Чаща напутственно шелестела еловыми лапами, но волчонок не мог заставить себя двигаться дальше. Он попятился в тень деревьев – единственное безопасное место, которое знал, – но острые хвойные иголки неожиданно впились в спину. Йору обернулся: лес взирал на него в ответ десятками невидимых глаз, раскрывшихся на овальных осиновых листах и трещинах в бугристой коре. Меж деревьев взвыл ветер, и этот вой так явственно походил на волчий, что маленький зверь подпрыгнул на месте, пугливо поджал хвост и со всех лап помчался прочь – сквозь высокую полевую траву навстречу бурной широкой реке.
На противоположном берегу высились каменные стены людской столицы.
Стены…
Они влекли маленького зверя обещанием защиты и внушали трепет своим величием. Йору ни на секунду не усомнился: за них не проникнет ни озлобленный ветер Чащи, ни волчий вой, ни сам Король.
При свете клеймо горело не так ярко, и издали его можно было принять за солнечный блик на луже или осколке бутылочного стекла. Поэтому прятаться днем было проще: едва заслышав чужие шаги, волчонок скрывался под лестницами, забивался в пустые брошенные бочки или под тернистые кустарники в неухоженных садах. А ночью он находил приют в подворотнях на окраинах – здесь ветхие полупустые дома, как и их обитатели, доживали свои последние дни. С наступлением темноты маленький зверь припадал к земле и скрывал пульсирующий в такт сердцебиению свет клейма, вжимаясь в мостовую до боли в костях.
Он научился прятаться от людей, но, как оказалось, в этом городе большую опасность для тамиру представляли вовсе не они, а голод.
Йору не мог выбежать на рыночную площадь и схватить кусок мяса с прилавка уличного торговца – тогда в мгновение ока Лаарэн вскипит, как раскаленный котел, и не будет знать покоя, пока голова маленького волка не украсит один из кольев у городских ворот. Не мог он и прокрасться в чужую лавку или погреб – люди запирали их на тяжелые железные замки.