– В свете последних событий это вполне объяснимо! – Носова стояла горой.
– Да нет, – Проскурин махнул рукой, – он всегда такое болтал, даже когда его еще никто не бросал. На прошлый Новый год, например, втирал нам с Лу, что есть два типа женщин: женщины-матери и женщины-соратники, а все остальные… Как ты там выразилась? Ах да, падшие.
Проскурин расхохотался, Жанна негодующе запыхтела, что-то вроде «он не мог так сказать», «ты его неправильно понял», «он просто пошутил», но я услышала совершенно другое.
– Повтори, пожалуйста, что ты сейчас сказал?
– Что? – встрепенулся Проскурин, не переставая смотреть на дорогу.
– Иван Сергеевич приходил на Новый год к Россу?
– Ну да. Он же с ними постоянно тусуется. Ты не знала?
– Но я его там не помню!
Паша медленно повернул голову и с нескрываемой иронией посмотрел на меня.
– Это неудивительно.
Поймав взгляд его серых глаз, я попыталась прочесть в них тайный посыл, но, кроме насмешки, не разглядела ничего.
Жанна тараторила всю оставшуюся дорогу, Проскурин изредка отвечал ей, а я пялилась в окно, пытаясь вспомнить математика на том вечере.
Глава 22
Дом Ивана Сергеевича стоял среди высоченных сосен и выглядел как классическая старая дача советской богемы: большая застекленная терраса в ширину всего дома, двухуровневая крыша с кирпичной трубой, в торце скворечник мансарды, балкон тоже застеклен и целиком занавешен тюлем.
– Это же Кратово! – высокопарно восторгалась Носова. – Здесь жили Эйзенштейн, Окуджава, Прокофьев и Зощенко. И еще много кто.
С соседских участков доносились голоса, но выцветший зеленый дом математика стоял одинокий и безмолвный. Трава вокруг него почти не росла, а вокруг узкого покосившегося деревянного крыльца и вовсе была вытоптана до коричневой земли. Чуть поодаль виднелся скособоченный ржавый мангал, рядом с ним большая железная бочка и одноногий деревянный столик.
«Здесь и сейчас», – напомнила я себе, сжимая в кармане пиджака камень.
Головокружительно пахло соснами и смолой. Нагретой землей и хвоей. В приоткрытом окне выступающей вперед мансарды развевались занавески. На углу дома прижались друг к другу два высоких черных мусорных пакета. В глубине участка возвышалась огромная куча сухих веток и прошлогодних листьев.
Жанна с Проскуриным прошли по дорожке к крыльцу, а я остановилась у калитки. Сердце вдруг гулко заколотилось, словно перед экзаменом. Проскурин обернулся и, щурясь от дыма, крикнул:
– Идешь?
В оконных стеклах солнечными зайчиками бликовало солнце.
– В машине укачало, – ответила я, – вы идите, я подышу немного.
Поднявшись по шатким ступеням на крыльцо, Носова постучала в дверь, которая почти сразу распахнулась, но оттуда никто не вышел. Жанна удивленно шагнула внутрь. Проскурин замялся, посмотрел на меня и, махнув рукой, скрылся в доме следом за ней.
Я никак не могла понять, что со мной происходит. Пять минут назад, пока ехали, я чувствовала себя отлично, и вот теперь необъяснимый, неизвестно откуда взявшийся симптом приближающейся панической атаки. Еще не хватало, чтобы в гостях у математика меня скрутило, как у Матвея. Более того, я совершенно не понимала, чего именно ждать. Будет ли это электрический разряд, головокружение или тошнота? Организм каждый раз преподносил новые сюрпризы.
Шаг за шагом я осторожно двинулась по дорожке. Однако вместо того чтобы направиться к входной двери, свернула к черным пакетам. Ноги сами несли меня к ним, несмотря на усилившееся сердцебиение. Раз-два-три. Я не сомневалась, что на счет «три» что-то случится. И действительно, если бы я не была готова, то, наверное, заорала бы на весь поселок.
Внезапно из ниши, образовавшейся в месте соприкосновения пакетов, молнией выскочил мохнатый черный комок и, проскользнув у меня между лодыжек, метнулся за дом.
Котенок! Такой же черный, как эти пакеты. Я с облегчением выдохнула. И тут же снова насторожилась. Я не успела его рассмотреть. Кинулась следом за котенком, но, едва свернула за угол дома, сразу влетела в стоящего там человека и от неожиданности все-таки завопила.
– Спокойно-спокойно! – Крепко удерживая меня за плечи, Тим отстранился. – Это я. Все в порядке.
– Ты меня напугал, – прошептала я, сдавленным голосом. – Что ты здесь делаешь?
– То же я могу спросить и у тебя. – Выпустив меня, он наклонился, чтобы поднять упавший при столкновении телефон.
Он был в коричневой водолазке и штанах карго, волосы собраны в хвост на затылке.
– Мы приехали попросить Ивана Сергеевича вернуться в школу, – сказала я.
– Мы тоже.
– А ты с кем?
– Со Степой.
– И давно вы здесь?
– Утром приехали. Вместо школы.
– Ну и как он?
– Уже нормально.
– А вообще?
– Вообще ужасно. Еле в чувство привели. Часа четыре чаем и аспирином отпаивали. Оставшееся время убирали в доме.
Тим выглядел очень расстроенным.
– Он вернется?
– Пока не выясняли. Он только начал связно разговаривать.
Я сочувственно взяла его за руку.
– Не переживай, сейчас мы его все вместе уговорим.
Тим грустно кивнул.
– Так страшно наблюдать, как умнейший, талантливейший человек вдруг оказывается глупее ребенка. – Он поморщился. – В прошлом году у меня были проблемы с шахматами. Много проигрывал и собирался бросить. А Иван Сергеевич заметил, что со мной что-то не так. Начал расспрашивать и выяснять, а когда понял причину, не стал говорить, что не нужно сдаваться или что плохие дни бывают у всех, как это обычно принято говорить, а просто рассказал о теореме Байеса – и все решилось само собой.
– Что это за теорема?
Он задумчиво посмотрел вдаль.
– Просто объяснил, как оценить вероятность моей следующей победы, и этот процент оказался достаточно высок. Послушав Ивана Сергеевича, я действительно выиграл очередной турнир и перешел на следующий этап.
Поддержать разговор о теореме Байеса я не могла, поэтому поторопилась перевести тему.
– А что ты делал на улице?
– Вышел поговорить по телефону. Погоди! – Он заметил машину, на которой мы приехали. – Ты с Проскуриным?
– Да, и с Носовой.
– Необычная компания.
– А вы со Степой вдвоем, или Матвей тоже с вами?
– Матвей? Нет, что ты? Из-за твоей подруги мы его совсем потеряли. Он даже сюда с нами не поехал, потому что обещал встретиться с ней.
– Может, это любовь? – сухо предположила я.
– Ты на Ксюшу злишься?
– Не злюсь. Но не понимаю. Она называет меня предательницей, а ведет себя так, как будто предательница она сама.
– Непривычно видеть вас не вместе, – признался он, – долгое время думал, что вы сестры.
– Угу. Были.
Мы всего лишь разговаривали, пристально глядя друг другу в глаза, но я чувствовала, как стремительно растет волнение, и главным образом то было волнение Тима. Я ощущала его, даже не прикасаясь к нему. Возможно, он решил, что я снова полезу целоваться или потребую признаний. Но больше этого не повторится. И не потому, что в последние дни его место в моих мыслях занял другой. Люби я Тима сколь угодно сильно, унижение для меня страшнее любовных страданий. На свете существовал только один человек, не считая, конечно, родителей, ради которого я могла бы унизиться, но этот человек сам вычеркнул меня из своей жизни.
– Помнишь, я сказал, что есть кое-что, о чем я хочу тебе сказать? – Тим протянул ко мне руку. – Тогда просто не решился.
– Ну? – Я отступила.
Не лучшее время и место для доверительного разговора. Признаки надвигающейся паники хоть и улеглись, неприятное напряжение никуда не делось.
– Помнишь же, что я рассказал тебе про Катю?
Он смотрел, чуть наклонив голову, исподлобья, внимательно наблюдая за моей реакцией.
– Что ты ее любил, но она умерла.
– Что я обещал любить ее, несмотря ни на что.
– Помню.
– Самое печальное, что я не смог сдержать своего слова. Понимаешь?
– Нет.
– Когда я перешел в вашу школу и увидел тебя…
– Стой! – Я резко вскинула руку. – Не продолжай! Не сейчас.
Спазматический приступ тошноты вспыхнул так неожиданно, что я едва справилась с ним, с трудом подавив желание, избавиться от содержимого желудка прямо при Тиме.
– Тебе плохо? – Он обеспокоенно нахмурился. – Ты бледная как полотно.
– Да, – глубоко втягивая сосновый воздух, прошелестела я, чувствуя, как закладывает уши. – Иди в дом, я приду.
– Я не могу бросить тебя! – Тим попробовал придержать меня за локоть, но, отскочив в сторону, я быстрым шагом двинулась вглубь участка. Ну почему Тиму понадобилось признаваться именно сейчас?! Я сгорала от любопытства и хотела услышать продолжение, ждала этих пояснений и объяснений и готова была ответить ему тем же, но не в том состоянии, в котором я сейчас находилась. Видеть меня такой ему не следовало.
Тошнота прекратилась так же быстро, как и подкатила. Обойдя вокруг дома, я уселась на щитовом столике и достала камень Ершова, гладкий, теплый, успокаивающий. Подняла голову, и меня обступили сосны. Сколько им лет? Пятьдесят, а может, все сто или двести. Наверху время наверняка течет совсем иначе – неторопливо и спокойно. Пришел день. Ушел день. Пригрело солнце. Наступило лето. Налетела гроза, пролились дожди. За ними нагрянула осень.
– Ты чего тут сидишь? – На мою спину опустилась теплая ладонь.
Я убрала прядь волос за ухо, Жанна участливо заглянула мне в лицо.
– Идем в дом, мы чай собираемся пить.
– А можно я не пойду?
– Лучше пойдем. Иван Сергеевич будет рад.
– Жан, – я спрыгнула со стола, – скажи честно, почему ты так хотела, чтобы я поехала сюда с тобой?
Я готова была прожечь в ней взглядом дыру, однако Носова не смутилась.
– Хочу с тобой подружиться. Рома за тебя очень переживает. Говорит, что ты теперь одна и тебе плохо.
– Если бы он переживал, то пришел бы ко мне сам, а не подсылал тебя.
– Он не подсылал, это я так решила. Рома мне тоже не все рассказывает. Подумала, ты мне сможешь объяснить, что между вами произошло.