– Я? Да, я последний человек, кто в этом хоть что-то понимает!
– Жаль, – она пожала плечами, – я попробую прямо спросить у Ромы. А сейчас пойдем пить чай, хорошо?
Иван Сергеевич в темно-синем домашнем халате, густо заросший щетиной, сидел за большим круглым столом, покрытым тканевой скатертью с бахромой и, низко склонившись, хлебал из глубокой тарелки куриный бульон. В таком виде в рейтинге красоты он от силы тянул балла на два.
– Ой, Алиса, и ты здесь! – обрадовался учитель, увидев меня. – Благодарю, что приехала навестить.
Говорил он невнятно, голос заметно охрип.
– Мы все очень волнуемся о вашем здоровье и хотим, чтобы вы к нам поскорее вернулись, – выдала я отрепетированным тоном, и Жанна отправила мне благодарный взгляд.
Иван Сергеевич застыл с ложкой у рта, в глазах его светилась бессмысленная пустота, от которой мне снова сделалось не по себе.
– Чайник закипел! – В комнату заглянул взлохмаченный и раскрасневшийся Степа, махнул мне в знак приветствия и снова скрылся.
– Большое спасибо за вашу помощь, – смущенно произнес Иван Сергеевич, – и за гостинцы тоже.
– Как вы себя чувствуете? – спросила я, превозмогая неловкость.
– Температурю еще немного, но чувствую гораздо лучше. – Он громко хлебнул. – Вы не подумайте, я не заразный. Бояться вам точно нечего.
Проскурин разглядывал старые черно-белые фотографии в деревянных рамках, висевшие на стене возле окна.
– Это мои бабушка с дедушкой и мама маленькая, – пояснил Иван Сергеевич. – Дедушка был профессором. Это его дача. Сюда приезжали многие известные люди. Мама рассказывала, что летом по выходным бабушка закатывала пиры. Она изумительно готовила. Выставляли на улице столы, и гостей собиралось до сорока человек, не считая детей. Дедушка умер в тот же год, когда я родился, я его не застал. Видел только на записи в телепрограмме. И бабушку почти не помню. Но эта дача… Когда я был маленький, думал, что обязательно стану таким же умным, как дедушка, и буду закатывать пиры на улице. – Он громко расхохотался. – Пиры!
Тима в комнате не было, и, пока Иван Сергеевич предавался воспоминаниям о дедушке, я вышла на кухню, где Степа мыл полы, а Тим доставал из навесной полки чашки.
– Давай, Алис, бери тряпку и подключайся, – скомандовал Степа, как только увидел.
– Вообще-то он не инвалид и не пенсионер, – ответила я, – и сам должен обслуживать себя. А вы его только поощряете.
– Это не поощрение, а поддержка, – запротестовал Росс. – У него трагедия, как ты не понимаешь! И депрессия.
– И алкоголизм.
Тим посмотрел на меня осуждающе.
– Он ее очень любил. А она этого не оценила. Растоптала и выкинула на помойку.
– На ту, которую он сам здесь развел?
Степа с Тимом переглянулись.
– Вот она, женская логика, – процедил Степа зло. – Ни сострадания, ни сопереживания, ни человечности. Сплошной голый эгоизм, недалекость и трусость.
– А трусость-то тут при чем? – вспыхнула я.
– При том, что за поступки свои нужно отвечать, а не сбегать!
– Это не трусость, Степ, – на полном серьезе сказал Тим, – это безразличие. Он ей просто больше не нужен, не выгоден и не интересен. Менее интересным он не стал, но ей подавай новые впечатления.
Их морализаторство меня поразило.
– Вы так рассуждаете, как будто знаете его жену и причины, по которым она от него ушла.
– Знаем, – отрезал Степа.
– Иван Сергеевич тебя просветил?
– Меня не нужно просвещать. Я и сам понимаю, как некоторые женщины устроены.
– Да неужели? И как же?
– Не нужно, – сказал ему Тим.
И тут я догадалась.
– Это ты из-за Ксюши? Что она с Матвеем? Обиделся на нее? – Мне вдруг стало смешно. – Степ, да брось. Это же Ксюша, у нее семь пятниц на неделе.
– Вот именно! – Росс разозленно отвернулся. – Для тебя это тоже пустяк. Ты и сама не лучше!
– Хватит, – вступился за меня Тим. – Давай просто попьем уже чай, а полы потом домоем.
Чай пили, рассевшись вокруг стола. Постепенно обстановка разрядилась. Все болтали о школе и о предстоящих экзаменах. Иван Сергеевич на глазах приходил в себя. Речь его стала более связной, а взгляд осмысленным. Один только Проскурин, злившийся, что вынужден находиться в обществе Степы, с которым после драки у Матвея они так и не помирились, молчаливо отсиживался и к чаю не притронулся, а спустя минут сорок жестом показал мне, что пора ехать.
Глава 23
После того как Жанна пришла за мной и отвела в дом, тревожность стихла и до возвращения в город я о ней не вспоминала, так же, как и о том, что якобы нравлюсь Проскурину. Во время нашей поездки он никак не выдал себя – ни жестом, ни взглядом, ни полунамеком. Мое присутствие значило для него не больше, чем компания Носовой. Уж в этом-то я разбиралась и распознать скрытую симпатию смогла бы без труда. Но ничего, выходящего за рамки обыкновенного дружеского общения, за Проскуриным не наблюдалось. И то ли Носова нарочно схитрила, чтобы заинтриговать меня, то ли Паша просто нервировал Сазонову, чтобы она ревновала.
Всю обратную дорогу он ругал ашек, а Носова спорила, защищая их. Находясь все эти дни в своих проблемах, я, оказывается, была не в курсе того, что конфликт между Матвеем и Лу продолжился в Москве. По большому счету он длился уже давно, с самого появления обоих в нашей школе, и то спадал, переходя в стадию, казалось бы, неплохих приятельских отношений, то разгорался в яростном противостоянии. Впрочем, иначе и быть не могло. У таких, как Матвей и Лу, соперничество в крови, и для стычки им не нужна особенная причина, однако в этот раз повод для ссоры оказался не только весомым, но и довольно соблазнительным. И пускай Лу встречался с Марго, он, по заверению Проскурина, всерьез вознамерился отбить Ксюшу у Матвея. И что-то мне подсказывало, что и у Матвея мог быть тот же мотив. После эпизода с разлившимся вином я никак не могла отделаться от ощущения искусственности происходящего.
«Это осколок моего разбитого сердца», – прочла я всплывающее сообщение и, только открыв переписку, вспомнила, что отправила Гудвину фотографию камня «Здесь и сейчас». «Ну почти», – я добавила рожицу с высунутым языком. – «Сделай в нем дырку и носи как талисман для привлечения новых жертв». – «Каких еще жертв?» – «Тех, чьи разбитые сердца ты коллекционируешь». – «Я подобным не занимаюсь». – «Даже на память ничего не оставляешь?» – «Не вижу смысла». – «Индейцы, например, хранили скальпы поверженных врагов, чтобы показывать всем и хвастаться, насколько они сильны». – «Значит, такого ты обо мне мнения?» – «Ответить правду или сказать что-нибудь приятное?» – «Ты же фейк, чего тебе бояться?» – «Что ты меня заблокируешь». – «Не заблокирую». – «Честно?» – «Клянусь!»
Он так долго сочинял ответ, что я успела сходить на кухню и немного поболтать с родителями.
«То сообщение, которое я прислал тебе в самом начале, о том, что люблю тебя и остальное, я собирался отправить уже очень давно. Останавливало лишь то, что ты этого не оценишь и не поймешь, что тебе все равно и ты меня просто пошлешь. Я всегда боялся твоего равнодушия и высокомерия. Боялся, что найду им подтверждение и ты окажешься именно такой, как о тебе говорят. Но потом, осознав, что времени у меня осталось совсем немного, я все-таки сделал это. И то, что ты меня сразу не послала, не заблокировала, было удивительно и по-своему чудесно. Не ожидал, что ты окажешься человечной».
Его откровение задело, но я пообещала, что блокировать не стану, да и ничего оскорбительного в этих словах не было, лишь невнятные полунамеки.
«И что же, интересно, обо мне говорят?» – «Что ты только выглядишь милой, а на самом деле равнодушная и бесчувственная». – «Это шутка такая?» – «Нет». – «Что за идиотизм?! – Я разозлилась. – Кто вообще распускает такие слухи?» – «Я предполагал, что тебе это не понравится. Насколько я успел узнать тебя, ты делаешь это неосознанно». – «Что делаю? Что, черт возьми, я делаю?» – «Флиртуешь со всеми подряд». – «С кем это со всеми?» – «Со всеми». – «Нет, скажи!» – «Со всеми парнями, которых встречаешь. Всегда, даже когда просто разговариваешь». – «И с тобой?» – «И со мной. Но я сразу понял, что это просто так». – «Почему вы все считаете, что если на вас посмотрели, улыбнулись, потанцевали с вами, то это значит нечто большее, чем есть?»
Я еле сдерживалась, чтобы не швырнуть телефон о стенку.
«Потому что каждый надеется на взаимность». – «Послушай, мы все надеемся поступить в универ, но это совершенно не означает, что так оно и будет. Есть люди с завышенной самооценкой, которые считают, что не могут не нравиться, а есть те, кто воображает себя исключительными только потому, что им сказала об этом бабушка или мама. И что теперь? Я обязана любить кого-то только потому, что он сам так решил? Или ему что-то показалось?» – «Ты даешь много поводов, чтобы так казалось». – «И для чего же мне это делать? Какие цели я, по-твоему, преследую?» – «Развлекаешься». – «Вот именно!» – «Вот именно».
В другой раз я бы точно его заблокировала, но слово есть слово.
Распахнув окно шире, я глубоко вдохнула вечерний воздух и попыталась успокоиться. На глаза попался зеленый камень, схватив его, зажала в кулаке. Было в этих разговорах что-то до боли знакомое, что я уже когда-то слышала.
«Поклянись, что ты не Мартов». – «Ты же сказала, что вычислишь меня на раз, вот и вычисляй». – «Блин, Кирилл, это ты! Больше никому в голову не придет вести морализаторские разговоры и предъявлять собственнические претензии». – «Думай как хочешь». – «Чего ты хотел добиться, когда придумывал этого дурацкого Гудвина? Ты понимаешь, что это уже даже не сталкеринг, а терроризм какой-то! Вот почему у меня дурное предчувствие по поводу тебя и твоих сообщений. Если не перестанешь, я пойду в полицию и скажу, что ты меня преследуешь!» – «Бедный Мартов!» – Гудвин прислал ржущий смайл.
«Стоп. Ершов – это ты?» – «А если Ершов, то полиция отменяется?» – «Если Ершов, тогда я понимаю, почему ты решил прикинуться Гудвином. Тебе просто нравится обманывать и играть с людьми. И я не верю ни одному слову, что ты тут писал. Удивлена, что ты пишешь почти без ошибок. Молодец. Репетитор тебе явно помогает». – «Помогает Т9».