– Ты что-нибудь знаешь? – спросила я.
– Он Жанну провожал, – ответила она тихо.
– Жанна с ним была?
– Нет. Это случилось после.
– Ты с ней говорила?
– Да.
Я подошла ближе. Ее лицо опухло от слез. Мое наверняка выглядело так же.
– И что?
– А что она скажет? Сама офигела.
– Кто же тогда «Скорую» вызвал? Прохожие?
Ксюша отрешенно пожала плечами.
– Хрень какая-то.
Подтянувшись на руках, я запрыгнула и уселась рядом с ней на прохладном бетоне.
– Получается, телефон остался у него.
– Угу.
– Значит, не нарики.
– Видимо, нет.
– Но на кого он мог нарваться? Ромка же спокойный и не тупой, чтобы огрести за просто так.
– Сама об этом думаю. Может, псих какой встретился. По весне всегда обострения.
– Остается только гадать. – Я вздохнула. – И знаешь, что еще странно? Мы ведь должны были это как-то почувствовать. Но у меня ничего не было. А у тебя?
– Тоже, – буркнула она.
– Даже сейчас ощущение, будто все это неправда, – я накрыла ее руку своей и крепко сжала. – Это означает, что все будет хорошо.
Ко входу, сигналя красно-синей лампочкой, подъехала машина «Скорой помощи», и мы какое-то время наблюдали, как из задних дверей выкатывают носилки и провозят их через двери.
Потом Ксюша вдруг сказала:
– Я тебя люблю.
Она обхватила меня за шею, уткнулась в волосы и заплакала. И я, не сдержавшись, тоже заплакала. А потом на улицу вывалились галдящие родители и развели нас по разным машинам. Оказалось, Рома пришел в себя и ему ничего не угрожает, но степень повреждения и опасность последствий пробитой головы может оценить только лечащий врач, которого к нему прикрепили, а появится он только завтра. А еще Рома сказал, что сам, поскользнувшись, ударился о бордюр, хотя на лице у него синяки, полученные явно не от падения.
Домой мы приехали раньше, потому что Михайловы останавливались на заправке, но Ксюша ко мне не зашла и ничего не написала. А я еще долго лежала под открытым окном, пытаясь сложить все, что не складывалось.
Ксюша меня любила. В ее признании не было ничего удивительного, я это и так прекрасно знала, ведь, если кого-то любишь всю жизнь, разве можно разлюбить за один день?
Но почему тогда она променяла меня на Матвея и что, по ее мнению, я сделала такого, за что нельзя меня простить? Какой поступок вообще стоил этого?
Я попробовала представить себя на ее месте и поняла, что в мире нет ничего, способного заставить меня отказаться от нее. Даже если бы вдруг мама запретила мне с ней дружить, я все равно бы ее не послушала. Почему же в таком случае Ксюша послушала Оболенцева? То, что дело в нем, я не сомневалась. Что он мог наговорить обо мне, чему бы она безоговорочно поверила? Для подобного требовались неопровержимые доказательства, полученные от меня же самой.
Телефон. И как я забыла о нем? Телефон, который исчез, пока я спала, а потом совершенно непонятным образом обнаружился на кухне в другом доме. Но что могла Ксюша найти в нем такого, чего до этого не видела? У нас не было друг от друга тайн, да и представить, что она ни с того ни с сего станет рыться в моем телефоне, было невероятно сложно. Только если вдруг она решила проверить нечто, о чем ей доложили.
И то, насколько я знала Ксюшу, а до этого времени я считала, что знаю ее лучше себя, пожелай она что-либо выяснить, спросила бы напрямую. А может, кто-то воспользовался моим телефоном, чтобы с него что-то отправить? К примеру, какую-нибудь Ксюшину фотографию, не предназначенную для чужих глаз. Такие у нас имелись, но в большинстве нечто просто угарное: мы корчим рожи, или спим в дурацкой позе, или едим… Если покопаться, то и обнаженку можно отыскать, но на это потребовалось бы часа два или три. Да и случись такое, Ксюша мне просто выкатила бы претензию и пригрозила в отместку отправить мою фотку. Для нас обнародование наших голых поп не стало бы вселенской катастрофой.
Тогда что? Я чувствовала, что приближаюсь к чему-то важному. Еще не совсем горячо, но уже гораздо теплее. Почему Ксюша ушла, не разбудив меня? Сказала, что пожалела, но она никогда не отличалась бережным отношением к моему сну, особенно когда предстояло нечто увлекательное. Выходит, пока я спала, произошло что-то, из-за чего все потом и закрутилось.
Но перед этим стоило отметить два важных момента: первый – Ксюша сказала, что встречаться с Матвеем не собирается, и второй – мы поругались с Ромой. Кто и что тогда сказал, я уже точно не вспомню, но Рома очень злился и еще просил ничего «такого» не устраивать, словно мы какие-то тупые агрессорши вроде Марго.
Он как будто был уверен, что случится скандал. Ссылался на наше дурное поведение, но еще до приглашения Матвея категорически отказывался принимать заверения в том, что мы будем вести себя скромно. И тем самым только подогрел Ксюшино желание поступить ему назло. Теперь Рома в больнице. Глупость какая-то. Как это все можно связать?
Открыв телефон, я стала просматривать фотографии с дня рождения Матвея: Ксюша и Тим возле подъезда Степы в ожидании такси, мы с ней дурачимся в машине, пейзажи – городская эстетика, потом нежно-зеленые поля и голубое небо, дом Матвея, клумбы, сирень, гостевой домик, Ксюша, валяющаяся на кровати, – кадров десять подряд, потом она с Чижиком и Олежкой у мангала, она со Степой в обнимку, потом гости вперемешку – Тим, Давид, Ира, Рома с Носовой и снова Ксюша, в кресле с бокалом, как царица – дальше коротенькое видео, где все просто ходят туда-сюда с тарелками и болтают.
Я пролистала все до игры в прятки, потом в тот день было не до съемок.
И все же между субботними фото и фотографиями, сделанными в воскресенье перед отъездом домой, затесался еще один снимок: смазанный кусок светлой кроссовки с отражателями. Кроссовка мужская. Похоже, телефон взял кто-то из парней. «Ерш еле ом», – сказал Ионыч. Мысли не переставали крутиться вокруг Матвея. Вроде того, что он заставил Ксюшу встречаться с ним в обмен на мой телефон. Бóльшую ерунду трудно выдумать, но я уснула с твердым намерением поговорить с Оболенцевым.
Утром принесли букет перламутровых тюльпанов – таких же, как в прошлый раз. И записка та же: «Разблокируй меня, пожалуйста». Мама собиралась поставить цветы в вазу, но я забрала их с собой и по дороге в школу выкинула в мусорный контейнер.
На последнем уроке нас снова согнали на репетицию. Только на этот раз начали не со стихов или общей песни, а с танца, который Лу с Марго и Рома с Носовой должны были танцевать на сцене. Обычно они репетировали его отдельно с музичкой. Но, узнав об отсутствии Ромы, она в панике примчалась к Ионычу и попросила срочно найти ему замену. Однако, когда все уже пришли в зал, Жанна вдруг уперлась:
– Я не буду танцевать без Ромы.
– Умоляю, дорогая, я понимаю, что ты расстроена, – ласково сказал Ионыч, – но ты не должна подводить ребят.
– Я не буду танцевать! – Жанна затрясла головой. – Простите меня, но это некрасиво по отношению к Роме.
– Эй, алле, это просто танец, а не свадьба, – хохотнул Лу, они с Марго уже стояли на сцене.
Все засмеялись.
– Это тебе, Лужников, все равно, с кем танцевать, а мне нет, – в ответе Носовой прозвучал очевидный намек на день рождения Матвея.
– Ну и вали отсюда, идиотка, – оскорбленно бросила Марго.
– Маргарита! – Ионыч с осуждением посмотрел на нее. – Пожалуйста, не ругайтесь.
Громко топая, Носова прошла через зал и скрылась за дверью.
– Что ж, – Ионыч тяжело вздохнул. – Придется действовать в условиях форс-мажора. Ребята, пожалуйста, давайте быстренько сформируем новую пару. Понимаю, это довольно сложно и ответственно, поскольку мероприятие через два дня, но я уверен, что среди вас есть те, кто хорошо танцует.
– Серова! – тоном главного остряка крикнул Лу.
– Что Серова? – не понял Ионыч, поворачиваясь ко мне.
– Танцует хорошо, – пояснил Проскурин.
– Алиса, это правда? – заинтересовался учитель. – Ты умеешь танцевать?
– Еще как умеет, – не унимался Лу, – только ей допинг нужен.
Все закатились.
– Нет, Яков Ионович, Лужников шутит, – сказала я.
– Пожалуйста, давай ты просто попробуешь, – с мольбой во взгляде Ионыч протянул мне руку. – Очень тебя прошу!
Я замешкалась, думая о том, что нужно выйти и позориться перед двумя классами сразу без репетиций.
– Давайте я буду в паре с Алисой, – неожиданно вызвался Тим, вставая.
Но только Ионыч обрадованно встрепенулся, как с заднего ряда послышался другой голос:
– Лучше я.
Все обернулись. Ершов просто поднял руку, однако подняться не потрудился.
– Я до шестого класса занимался бальными танцами, – сказал он так, что поверить в это было сложно, но Ионыч торопливо закивал.
– Хорошо. В таком случае прошу на сцену.
– А я до седьмого класса занимался, – выкрикнул Тим, пробираясь по ряду.
Было ясно, что он тоже шутит, но Ионыч опять не понял.
– Что ж, убедительно и похвально. Что скажешь, Алиса?
– А что мне сказать?
– Решение за тобой. Кого выбрать?
– Выбирайте обоих. Пусть танцуют друг с другом. Они хоть занимались, а я нет.
Все снова заржали.
– Давай-давай, шутница! – Учитель легонько подтолкнул меня к сцене, на которую уже с двух сторон проворно заскочили Тим и Ершов.
– Так дело не пойдет, – Ионыч нахмурился. – Иннокентий, посиди, пожалуйста, в запасе.
– А чего это в запасе? Пусть там Рощин сидит.
– Тимофей! – Ионыч посмотрел на Тима.
– Я первый вызвался.
– Пожалуйста, ребята, давайте ничего не усложнять.
– Тим! Тим! Тим! – размахивая руками над головой, как спортивные болельщики, скандировали Матвей со Степой, и Ершов показал им средний палец.
Нехотя я тоже поднялась на сцену и остановилась возле Тима.
– Это неправильное решение, – сказал Ершов.
– Уходи, – попросила я.
Однако тот продолжал стоять.
– Все, вали, – Лу толкнул Ершова в плечо.
Зло отмахнувшись, Кеша подошел ко мне и Тиму, положил руки нам на плечи и образовал закрытый круг, как если бы собирался поведать секрет.