Лицо Колпаковой вытянулось.
– В смысле?
– Откуда вы берете эти сплетни? – вспыхнула я, чувствуя, как к щекам приливает кровь. – И что значит «тоже»?
– Масяня видела, как вы сосались на лавочке в парке.
– Твоя Масяня слепая дура! – Сазоновой все же удалось меня вывести.
Масяня была ее младшей сестрой и еще большей сплетницей, чем она сама. Но, скорее всего, она сказала Нике, что видела нас в парке, а остальное та сочинила прямо сейчас, ведь в противном случае они бы уже давно трепали об этом, и глаза Лены не расширились бы от удивления, превратившись в чайные блюдца.
– Ершов – урод, – сказала она на выдохе.
– Угу, – отозвалась я.
Наезд на сестру Ника проглотила, поджав губы, значит, действительно соврала.
– Все, девчонки, пока! – Сзади меня появился Мартов. – Я домой.
– Как? – ахнула Ника. – А гулять?
– Не, хватит уже на сегодня.
– А кто же будет контролировать Алиску? – засмеялась Лена.
– А зачем ее контролировать? – Мартов серьезно посмотрел на меня. – У нее самой все под контролем.
Такой поворот обескуражил.
– Ты правда домой?
– Да, но если хочешь, провожу. Только прямо сейчас.
Идти домой не хотелось, веселье было в самом разгаре, да и родители знали, что мы намеревались развлекаться допоздна, однако танцы с противными девчонками не особенно вдохновляли.
– Ты серьезно собрался меня бросить, Кирилл? Пойдем на танцы со всеми!
– Нет, – со странной упрямой твердостью ответил он, – я все.
– Вот ты душнила! – Я стукнула его кулаком в плечо. – Я так часто тебя о чем-то прошу?
– Алис, я не щеночек! – Лицо у Мартова было такое, что даже Колпакова с Сазоновой перестали ухмыляться. – Решение за тобой.
– Ладно-ладно, – сдалась я, – сейчас только забегу в туалет.
А когда вернулась, остолбенела: посреди зала стоял Тим Рощин с огромным букетом перламутровых тюльпанов. Там было полно народу, но я ничего не видела, картинка заблюрилась, стены разъехались. И при чем тут вообще Иван Сергеевич? Что же я себе напридумывала?
Тим поманил меня рукой. Я подошла как во сне.
– Это тебе! – Он отдал цветы. – Пойдем к Матвею? Он звал только своих, а ты своя.
– Я… Я… – Слова отказывались связываться, мысли разлетались. – Не знаю, что сказать, Тим.
– Просто идем, а потом что-нибудь придумаешь. Но если не захочешь, можешь вообще ничего не говорить.
Я вышла за ним и Степой из кафе и, механически переставляя ноги, топала рядом, дожидаясь момента, когда выдастся возможность поговорить.
Я бы могла, конечно, сразу его послать. Наехать, обвинить, сказать, что я так и знала. Догадывалась. Если бы не дурацкий котенок и не подлый обман про братьев, сбивший меня с толку, я выиграла бы. Я же чувствовала, что Гудвин – это он. Хотя, стоило признать, версия, в которой Гудвином являлся Иван Сергеевич, надолго вытеснила очевидное, а все из-за того, что я по какой-то неведомой причине решила поверить фейку, морочащему мне голову целый месяц. Прогулка до дома Оболенцева позволила немного собраться с мыслями.
Когда первое удивление прошло, ко мне вернулось хорошее настроение. Аксенов не был моим поклонником и не флиртовал со мной в Сети, он вообще не имел к этому ни малейшего отношения. Невероятное чувство облегчения! Словно камень с души свалился. Все сложилось так, как я и хотела в самом начале: Гудвином оказался Тим. Сказка о Волшебнике Изумрудного города воплотилась в реальность. Ведь Гудвин в ней исполнял желания. Интересно будет перечитать нашу переписку уже осознанно, понимая, кто стоит за этими словами и мыслями. Забавно! А ведь я думала, что совсем не знаю Тима. Но теперь все изменилось: чат-бот обрел физическую форму, и она мне очень даже нравилась. Да, действительно, временами Гудвин меня пугал, но это такая игра, в которой он нарочно пытался меня запутать. Что ж, у него получилось.
У Матвея нас встретил Чижик. Сказал, что тот скоро придет, и с усмешкой предложил до его прихода «чувствовать себя как дома».
Парни прошли в комнату, а я отправилась на кухню, чтобы подыскать, куда временно поставить цветы, и внезапно вспомнила о Мартове. Я же пообещала, что пойду с ним домой, но ушла, даже не попрощавшись.
В телефоне обнаружилось от него сообщение: «Хорошего вечера». Конечно же, он обиделся. Я поступила отвратительно. Набрала его номер, но он сбросил вызов после первого же гудка, я предприняла еще три попытки, но с тем же успехом. На пятый раз противный автоответчик объявил, что «абонент находится вне зоны действия сети». Справедливо. Любви Мартова я совершенно не заслуживала.
– Ну ты чего здесь застряла? – Тим был без пиджака. Белая рубашка навыпуск, рукава подвернуты, две верхние пуговицы расстегнуты.
– Ты мне ничего не хочешь сказать? – Я оперлась спиной о столешницу, с вызовом глядя на него.
– Я скажу все, что ты попросишь! – С этой милой улыбкой он и впрямь мог говорить что угодно, мне достаточно было на него смотреть.
– Зачем ты тянул так долго?
– А что изменилось бы?
– Очень многое! Прошел целый месяц, и его не вернуть. Сегодня последний звонок – и все, больше ничего не будет.
– Тоже мне проблема! – Тим стоял передо мной, протяни я руку, могла бы коснуться его щеки. – У нас впереди вся жизнь. Разве ты не слышала, что говорили учителя?
– У тебя своя жизнь впереди, а у меня своя.
– И это замечательно! Ты так не считаешь?
– Именно это я и пытаюсь сказать.
– Алис! – Тим шагнул ко мне. – Неужели ты еще не поняла, что я не Мартов и не собираюсь от тебя ничего требовать? Я вообще не понимаю, как можно навязывать себя и просить о взаимности? Когда мы гуляли, сбежав с репетиции, мне показалось, что я тебе нравлюсь.
– До этого был слеп, а теперь вдруг прозрел?
– До этого я боялся поверить, что ты не играешь со мной, как с остальными.
Я смотрела ему прямо в глаза. У меня накопилась тысяча вопросов к нему, к Гудвину, к этой запутанной ситуации, в которую он меня втянул, однако говорить о сложном, когда мы находились так близко друг к другу, казалось противоестественным.
– Та-дам! – с бокалом шампанского в каждой руке на кухне появился Степа.
Один бокал он отдал Тиму, другой протянул мне.
Я собиралась отказаться, но Степа, переложив тюльпаны в раковину, заставил меня его взять.
– Ты что, не понимаешь, какой сегодня день? – Он уже был довольно нетрезв. – Думаешь, мы празднуем последний звонок? А вот и нет! Этот день войдет в историю как день независимости и освобождения. День избавления от одиннадцатилетнего рабства! Пей, Алиска, и не думай ни о чем! Почувствуй себя свободным человеком.
Тим поднял бокал, предлагая мне чокнуться с ним, и я, глубоко вдохнув, ответила на этот призыв. Шампанское было прохладное, сладкое, необычайно вкусное.
– Хотите загадку? – Степа плюхнулся на табуретку. – Туда-сюда-обратно, тебе и мне приятно. Что это?
Тим поморщился.
– Степ, это загадка из детского сада, а ты вроде уже школу окончил.
– А Чижик не знал, что это качели, – оправдываясь, хихикнул тот. – Хотите еще одну?
– Мы вообще-то разговаривали, – сказал Тим.
– И чего?
– Выйди, пожалуйста.
– Вот еще, – Степа картинно развалился на табуретке и вытянул ноги. – Что ты смотришь на меня? Раздевайся, я твоя! Это тоже загадка.
– Все ясно, – отвернувшись от него, Тим взял меня за руку. – Пойдем отсюда!
– Это кровать! – крикнул нам вслед Росс.
В комнате, куда Тим меня привел, свет не горел, но включать его он не стал. Подвел к кровати и усадил. Должно быть, он здесь уже не первый раз.
– Ты же не против, если посидим в темноте? Так проще говорить.
Я была не против. Коварное шампанское уже запустило в моей крови реакцию «Люблю всех».
– Не знаю, зачем я написал! – Тим присел передо мной на корточки и облокотился о мои покрытые юбкой колени. – Наверное, просто устал держать все в себе. Чувства к тебе перекликались во мне с чувством вины по отношению к Кате. Я ведь влюбился в тебя сразу, как только попал в эту школу. Тогда Катя была еще жива, и я очень боялся, что она это поймет, поэтому запретил себе вообще смотреть в твою сторону. Но, как выяснилось, сердцем в отличие от разума управлять невозможно. Сколько раз я пытался закрыть его от тебя, запереть, облачить в броню, а после смерти Кати и вовсе заморозить. Но тогда оно, не выдержав напряжения, попросту раскололось на куски – так и появился Гудвин, ведь он был не совсем мной. Гудвин мог говорить о своей любви без стыда, бэкграунда или раскаяния. Гудвину не обязательно было принимать решения или совершать какие-либо шаги. Он – чистая концентрация желания и нереализованных чувств. Всякий раз, когда мне становилось невыносимо тошно, я писал тебе и, если ты мне отвечала, испытывал невообразимое облегчение просто от того, что могу общаться с тобой напрямую.
В коридоре хлопнула дверь. Послышался голос Матвея.
Горячая ладонь Рощина медленно поползла по моему бедру наверх и остановилась под юбкой.
– Ты сказала, что ты не тот человек, который станет меня лечить. Но Гудвину это и не нужно. Он отлично знает, что хочет, и ему не в чем себя упрекнуть. Просто сейчас, когда мы перестанем разговаривать, с тобой будет он, понимаешь?
Вторая рука его также переместилась на мое голое бедро под юбкой и резким рывком он притянул меня к себе. От поцелуя закружилась голова.
– Подожди, – прошептала я, едва Тим оторвался от моих губ, но он будто не слышал, задыхаясь от возбуждения, подцепил пальцами с двух сторон мои трусы и потянул вниз.
– Не нужно. – Я попыталась его оттолкнуть, но тщетно.
Грудь, плечи, руки Рощина от напряжения стали будто каменными, и мое жалкое сопротивление распалило его еще сильнее.
Подавшись вперед всем телом, он опрокинул меня на кровать, придавил собой и, впившись горячим засосом в шею, подсунул одну руку под поясницу, а другой принялся мять грудь.
– Стой! – не выдержав, взвизгнула я ему на ухо.