– Меня зацепило в тебе то, что ты говорил со мной так, как будто чувствуешь меня. А оказывается, ты все заранее знал! – Вынырнув из-под его руки, я отступила.
Губы Ершова медленно расползлись в саркастической усмешке.
– Знали все, но зацепил именно я. В этом-то и смысл.
– Что значит «все»? Кто это «все»?
Кеша потупился, но виноватым не выглядел и в следующий момент уже снова улыбался.
– Давай так: ты идешь со мной в гараж, а я тебе рассказываю секрет.
– Это шантаж.
– Да.
– Хорошо. Мы идем в гараж, но ты ко мне и пальцем не притронешься.
– Как так? А как же страстный секс в дедовом «жигуленке»?
– Не понимаю, сейчас какая-то особенная фаза луны, что у вас у всех крышу сорвало?
– «Что значит у «всех»? – передразнил меня он. – Кто такие все?
– Вчера Тим швырнул меня на пол в лифте и пригрозил сделать больно, а Мартов даже разговаривать не стал. Мартов! Тот, с кем мы ругались сотню раз и от которого я два года не знала как отделаться, вдруг отстал лишь из-за того, что я не пошла с ним домой после «Сто пятьсот».
– Он отстал не потому, и Тим разозлился тоже по понятным причинам. – Ершов посерьезнел. – Это я попросил их оставить тебя в покое. Ты сказала, что выбрала меня, а эти двое уже достали, особенно Мартов.
– Ничего себе!
– Или, может, я нарушил твои планы?
– Нет никаких планов, все как-то неожиданно и быстро.
– Это у тебя быстро, а у меня давно.
Мы свернули во дворы, не доходя его дома. Миновали детский сад, поликлинику и вышли к длинному бетонному забору, обогнули его и оказались на узкой улочке с односторонним движением, вдоль которой в ряд шли небольшие магазинчики и располагались офисы контор: нотариус, металлоремонт, ветаптека, хозтовары, фотопечать и другие.
Ершов остановился перед узкой черной дверью с вывеской «Антикварный ломбард», достал ключи и вставил в замок.
– Мы пришли.
– Не поняла. А где гараж?
– Так ты все-таки хотела в гараж?
– Нет, но ты же сказал…
– Мало ли что сказал, я много чего говорю. Хотел проверить, на что ты готова пойти ради меня.
Черная дверь открылась. В лицо пахнуло затхлостью.
– Не бойся, – ободряюще сказал Кеша и подтолкнул меня в спину. – Тебе понравится, обещаю.
Загорелся свет. Мы стояли в небольшом помещении со стеклянным прилавком. Кеша прошел за него и отпер еще одну дверь. Второе помещение оказалось значительно больше. С одной стороны деревянные стеллажи, заставленные какими-то вещами, с другой – круглый деревянный столик, два кожаных кресла с мягкими подлокотниками, низенький холодильник и микроволновка на нем. На стене – дубовые закрытые полки с медными ручками.
– Прошу! – Ершов показал на кресла. – Лучше же, чем гараж, правда?
– Да, но что это за место?
– Дедов ломбард. Три года уже не работает. Как дедушка умер, так и закрылся. Здесь полно всяких классных вещей, за которыми уже никто не придет и, возможно, ценных. По идее, их нужно разобрать, оценить, что-то выкинуть, что-то продать, что-то оставить себе, но заниматься этим никто не хочет. Отец просто платит аренду, и все остается в точности, как было три года назад. Летом, после того как сдам ЕГЭ, разгребу тут. А там посмотрим. Иногда, когда мозг от учебы вскипает, прихожу сюда и копаюсь в этом барахле, порой попадаются занятные штуки. – Он взял со стеллажа пухлый альбом, обтянутый тканью с восточными узорами, и протянул мне. Картонные страницы альбома были снабжены прозрачными пластиковыми кармашками, по четыре на каждой. Похоже на альбом для монет, только вместо денег в кармашках лежали такие же отшлифованные бутылочные стеклышки, как камень «Здесь и сейчас», только другого цвета: белые, темно-коричневые, синие и даже почти черные.
– Это коллекция «Эйдосы». Дед называл их камнями и заверял, что они обладают мистическими свойствами. – Ершов пожал плечами. – По мнению бабушки у деда были проблемы с головой. Отец тоже так считает, и, мать. Хотя мне, честно говоря, он никогда не казался странным.
– Ты выкинул в окно коллекционный камень? – поразилась я.
– Он ничего не стоит. Я носил к оценщику – обычный осколок.
– Но все равно, это же коллекция! – Я полистала страницы и нашла пустой кармашек. – Очень жалко.
– Я его вернул. – Кеша довольно улыбнулся. – Сначала сам поискал, но не нашел, а потом договорился с дворником за двести рублей.
– И он правда называется «Здесь и сейчас»?
– Есть список. – Ершов достал из альбома сложенный вчетверо лист А4: «Лучшие времена», «Осознанный выбор», «Тонкие материи», «Немыслимое», «Логово огня» и еще сорок столь же странных названий. А еще вот! – подняв с пола большой ящик, он снял крышку. Я увидела потертые колоды игральных карт с различным оформлением.
– Есть такая же коробка с картами Таро, янтарные шахматы, нэцке, оловянные солдатики, часы, серебряные кольца, цепочки, что-то из ювелирки. А вон там гардеробная с вещами… Хочешь посмотреть?
– Нет, подожди! – Я положила альбом с камнями на столик и опустилась в кресло. – Все это безумно интересно, но давай сначала ты расскажешь то, что обещал. Ты сказал, что про меня знали все. Что это значит?
Ершов замер на полпути к гардеробной и разочарованно вернулся.
– Надеялся, ты не вспомнишь! – Он упал во второе кресло и, возложив по-царски руки на подлокотники, вытянул ноги. – На самом деле ничего такого. Помнишь, кто-то взломал акки? Так вот про тебя было в вашей с Михайловой переписке. Я видел скрин. И еще несколько человек видели. Вот и все.
– Это была ее переписка! – Я с вызовом посмотрела на него. – Ксюша мне рассказала.
– Тем более! – Он пожал плечами.
– Ты знаешь, кто взломал акки?
– Предположим.
– Это ты?
– Нет.
– Кто-то из ваших?
– Иди сюда! – Кеша похлопал себе по коленке. – Так удобнее разговаривать.
Но я не сдвинулась с места.
– Это Оболенцев?
– Не, ну Матвей умный, конечно, парень, но хакер из него никакой.
Я задумалась, перебирая, что я слышала о каждом из них.
– Степа?
Росс хорошо разбирался в этой теме и собирался учиться на программиста.
– Я тебе этого не говорил.
– Вот это да! Но зачем ему?
Ершов усмехнулся.
– Просто расстроился, как Рощин и Мартов. Мелкая месть обиженного человека.
– Но при чем тут я? Это же мой секрет!
– Ты ни при чем. Матвей показал нам скрин, когда искал того, кто его сделал.
– То есть он правда не знал и Росс кинул подлянку и ему?
– Ага. Но Степу расколоть – раз плюнуть.
– Почему же тогда Оболенцев не рассказал Ксюше, что нашел гада?
– А зачем? Ему это невыгодно.
– Стоп! Так вы в курсе его плана?
– Мы договаривались, что я скажу тебе, откуда узнал, остальное меня не касается! – Ершов резко наклонился и, схватив меня за руку, посадил к себе на колени. – Не сомневайся, я верю, что ты экстрасенсша.
– Да нет же, – запротестовала я, – это не так. Твои прежние объяснения были больше похожи на правду.
– Ты попросила, чтобы я объяснил. Не уверен, что имею право это делать, но если порассуждать на эту тему… В квантовой физике есть такой эксперимент с частицами, которые пропускают через щели. Так вот, если за частицами не наблюдают, они, проходя через две щели одновременно, растекаются подобно волне, а когда за ними наблюдают, попадают в конкретное, ожидаемое место, как нечто, обладающее материей. Короче, фактором, определяющим, поведет себя частица как частица или как волна, является процесс наблюдения. Человеческое сознание. Грубо говоря, когда мы не смотрим, то имеем множество вариантов развития событий, но, как только появляется наблюдатель, реальность приобретает четкий сценарий.
– Но как? Разве одна и та же вещь может быть одновременно мягкой и твердой?
– Конечно, может. Вода, например: прыгнешь неправильно в бассейн с вышки, отобьешь себе все органы. Только в случае с водой на характер взаимодействия с ней влияет скорость соприкосновения, а на квантовые частицы – контроль их поведения.
– Ладно. Это все удивительно, но я совершенно не понимаю, к чему ты мне это рассказываешь.
– «Наблюдая – создавай» – вот про что говорил твой Фламинго. Черт! Сейчас скажу кое-что ненаучное, но когда-нибудь этому найдется разумное объяснение. Взять хотя бы эти стеклышки. – Он кивнул на альбом. – Мистики, глядя через них, видят то, что ожидают. Их внутренний наблюдатель настроен таким образом, что энергия их убежденности на выходе приобретает свойство реальности. Если по-простому, то с тобой происходит то, чего ты ждешь. И это нельзя считать выдумкой или неправдой, потому что для них оно в итоге существует. Теперь попробуй сложить это с тем, что я наболтал тебе про интуитивную динамику.
– Все-все-все, умоляю, не продолжай. Я не хочу ничего знать. Больше не нужны объяснения. Пусть просто все идет как идет. Такое чувство, будто я плыву по морю, а ты в этот момент мне рассказываешь, какая подо мной сумасшедшая глубина и какие страшные твари в ней обитают, а я хочу просто плыть и кайфовать от своего движения, прикосновения воды и свободы.
– Если бы ты кайфовала, у тебя не было бы приступов, о которых ты говорила, страха смерти и прочих заморочек.
– Ты, конечно, умный и у тебя на все есть интересные теории, но, кажется, ты что-то упускаешь.
– Например?
– Я не знаю. Все, о чем ты говоришь, относится к разумному, логичному и рациональному, пусть даже ты говоришь о волшебных камнях, твои рассуждения продуманы до мелочей. Как если бы, слушая музыку, ты разбирал ее до нот, обнаруживал схожие с другой композицией аккорды, вникал в глубокомысленность текстов, искал рифму, рассуждал о ее жанре или голосе исполнителя. Но музыка на то и музыка, что воспринимать ее нужно не мозгами, а сердцем. Понимаешь? Во всей ее полноте. И если я люблю какую-то песню, то люблю я ее такой, какая она есть, ни о чем не раздумывая и ничего не анализируя. А если не люблю, то не люблю всю целиком. Нет, я могу пойти твоим путем и разобрать ее на составляющие, но это будет другое, потому что главное – чувства. Ты не сказал о них