— Оксана! Здравствуй, Окса...
— Ой! — оборвала песню Яринка и закрылась локтем. Однако сразу же и отняла руку. — Это вы меня?..
— Нет... То есть его, — пытался оправдаться хлопец, указывая на бычка.
— Так его зовут Цезарем, — сверкнула чистыми, словно утренняя роса, зубами девушка.
— Теперь буду знать. По этой тропинке я попаду в Новую Греблю?
— Попадете.
«Кто же это так рано идет тропинкой?.. «Оксана!» А, значит, похожи немножко... Погоди, погоди. Да это ж, наверное, тот агроном. Вот радость Оксане!»
И сразу запрыгала на одной ноге, радуясь Оксаниному счастью. Агроном оглянулся. И Яринка бросилась на покрытую росой траву. А когда поднялась, то камыши уже скрыли хлопца.
«Оксана сохнет по нем. А он совсем не такой, как расписывала его». И Яринка капризно выпятила губки. Послушать Оксану, так этот агроном красавец. А он с лица — прямо как девушка. Зато Оксану любит, вот ведь приехал. А любит ли меня кто-нибудь?»
— Любит? — нагнулась она над ручейком и ответила сама: — Откуда тебе знать, что такое любовь? Ты холодный. А вон они знают! И вон те двое голубков, которые дважды на день пролетают надо мною. И всегда в паре. А камышевка? Она наверное, знает. А те плотвички, которые резвятся в быстрине? Вишь, и они либо парами, либо табунцами. А кто же меня полюбит? Курносый Кирей? — И прыснула со смеху, да так, что даже телята, задрав хвосты, разбежались по лугу. — Глупые, глупые, но и хорошие!
Она однажды уронила нарочно в водоворот шелковую косынку, но Кирей только бегал вдоль берега да размахивал над ручьем лозой. Так и пришлось самой нырять в быстрину.
А этот агроном любит Оксану. Да и как ее не любить? Сестра и в самом деле хороша.
Вечером Яринка с Оксаной собирались в кино. Яринка, торопя Оксану, то и дело дергала ее за рукав, но та все прихорашивалась, завивала горячими щипцами густые волосы, старательно укладывала их, а потом вдруг схватила Яринку и завертела ее в своих объятиях, сразу уничтожив плоды своей получасовой работы, да еще и обожгла щипцами руку Яринке.
— Кому любовь, а кому одна напасть!
Олекса ждал их у конторы. Яринке было смешно, как они, шагая рядом, жали друг другу руки, думая что она этого не замечает.
Клуб в селе — новый. Он вполне мог бы стать рядом с городскими клубами, а некоторые из них даже и потеснит высоким кирпичным плечом. Пусть его фасад не из гранита, зато веселый. Вместительное фойе, мерцающие люстры, уютный, опрятный зал с новенькими стульями.
Билеты взял Олекса. И Оксана теперь уже не возражала. Девушки любят, когда парни покупают им билеты, угощают конфетами, делают подарки, то есть когда они щедры. Ведь подарки — это единственные материальные доказательства их любви, которые можно взять в руки, приложить к сердцу, когда останешься наедине с собой, и даже поговорить с ними.
Фильм этот Олекса уже видел: «Весна на Заречной улице». Но он как будто заново и совсем по-иному воспринимал его.
Домой возвращались втроем. Яринка чувствовала себя как лишний игрок возле шахматной доски, но не знала, как оставить их.
— Хороший фильм, — почему-то вздохнул Олекса. — А песня какая!.. Про улицу...
Яринка не знала, что и эти его слова предназначены не им двум, а только Оксане. Это ведь та, киевская, улица, где находится общежитие, стала главной для них обоих. Если бы знала, может, и не сказала бы такого:
— Песня хорошая. Только в нашем селе уже давно ее знают.
— Как это знают? — улыбнулся Олекса.
И эта улыбка немного обидела Яринку.
— А так. Слова только другие, а мотив старой песни. Не верите?
Она остановилась, повела рукой и как бы взлетела в темноту песней:
В моiм садочку айстри бiлi
Схилили голови в журбi,
В моему серцi гаснуть мрii,
Чужою стала я тобi.
А где-то вдалеке, уловив эти первые слова, откликнулись еще два девичьих голоса и понесли песню в другую, противоположную сторону:
...Стояла довго пiд вербою,
Поки осiннiй впав туман.
Олекса не спорил. Песня поразила его. Неожиданно она вошла в его сердце этими новыми для него словами.
Оксана попросила Яринку не запирать дверь:
верно, боялась матери. Она пришла вскоре. Быстренько разделась, нырнула под одеяло к Яринке, в ее тепло.
— Яринка... — Оксана обняла ее, но так ничего и не сказала.
Месяц вскарабкался на самую вершину груши, заглядывал к девушкам в комнату. Яринка погрозила ему пальцем.
— Лысый с нами заигрывает. А знаешь, Ксана, — засмеялась вдруг она, — у тебя сейчас такие глаза, как у моих телят. Неужели и они все влюблены?
Но Оксана не слышала этого. А может, не поняла смысла ее слов. Ее мысли бежали сейчас по окутанной тенями улице к конторе, вслед за Олексой. «Приехал, приехал!» — до сих пор звенели серебряные кузнечики в сердце. Ее любовь распускалась, как дивный цветок. И она заплакала.
— Чего ты, Оксана?
— Хорошо мне!..
— Чего ж тогда плакать? Я, если бы влюбилась, смеялась бы. Любовь — это ведь что-то такое... Чтоб лететь над землей и петь, петь!.. Петь и смеяться. Правда?
— Правда, — прошептала Оксана, хотя сама не была уверена в этом.
— Оксана, — снова попыталась вернуть ее мысли к действительности Яринка, — а у кого твой Олекса будет жить?
— Не знаю. К Шарихе его послали, а Шариха почему-то не приняла. В конторе эту ночь переночует, — и вздохнула.
Ей уже жаль было Олексу.
— А знаешь что? Пускай он к дяде Федору идет. Бабка Одарка и обед приготовит, разве ей не одинаково, на двоих или на троих? И дяде Федору будет веселее. А то он теперь один, грустный какой-то...
— И правда, — даже вскинулась Оксана. И как это ей самой не пришло в голову! Они тогда каждый день будут видеться. — Только согласится ли дядя Федор?
— Согласится. Я его завтра сама попрошу. — И немного понизив голос: — Он добрый. Это только с виду такой...
— Ох ты ж!.. — поцеловала Оксана сестру.
А потом подложила руки под голову и замечталась. Тепло, хорошо в Яринкиной кровати. И мысли у Оксаны такие прозрачные, легкие... Веселая музыка льется откуда-то сверху. А под ногами, на голубом паркете — огни. Сквозь прозрачный веер она смотрит на юношу, склонившегося перед ней в поклоне, он приглашает ее на вальс. Она улыбается, кладет ему руку на плечо. И вот они плывут вдвоем по дивной огненной реке...
Простая, бесхитростная душой, Оксана любила читать про балы, про светские приемы с учтивыми и храбрыми кавалерами, с легкой и тонкой манерой разговора. Она в мечтах сживалась с прочитанным. Она понимала призрачность этих видений и пустоту такой жизни. Но ведь все-таки хорошо! И почему не отдаться иногда такому видению? Немножечко-немножечко...
Олекса с его острым и тонким умом, с нежным, продолговатым лицом больше всего походил на героя ее грез. И это с ним плыла она сейчас по голубой реке.
С легким, сладостно-головокружительным туманом пришел сон. А Яринка еще долго смотрела, как потихоньку, словно боясь уколоться, спускается с груши месяц. «Какая же она, эта проклятая любовь, — думала Яринка, — если из-за нее плачут. Видно, вроде огня. И нежная, как та звезда, что над месяцем».
Эта ее звезда. Они встречаются с ней каждый вечер. И улыбаются, и несутся мечтами навстречу друг другу.
И еще один человек долго не спал в эту ночь, вглядывался в ясный звездопад, — это Олекса. И хоть душно в комнате, доски давят бока, а под скамьей скребется мышь, — все это не могло погасить радость Олексы. Он захвачен весенним бурным потоком. Оксана, ее любовь — вот этот поток. А уж за ним все остальное.
Он еще не знает колхоза. Только успел пройти вдоль свекловичного поля, засоренного пыреем. Да что там пырей! Село — как картина. Только чуть-чуть сонное. В клубе, рассказывала Оксана, всего один хоровой кружок, да и тот едва до районной олимпиады доезжает. Хлопцы и девчата вытирают спинами мел со стен да щелкают семечки. Драматический кружок Олекса возьмет на себя. Оксана тоже будет играть. И шахматный организует, библиотеку поможет укомплектовать. Ему только бы оглядеться, свыкнуться. Тут для него работы — уйма!.. Горячо, страстно верил в тот миг Олекса. Верил в свою любовь, в свою энергию. Пламень деяния вспыхнул в нем. Он заставит загореться и других.
Олекса распаковал чемодан в Кущевой старой хате. Несколько дней блуждал он по полям и по колхозной усадьбе. Так посоветовал ему председатель:
— Приглядывайся. Я тебя не подгоняю. Увидишь что-то неотложное — сделай сейчас, исправь. Если работа какая встретится, которую нельзя обойти, — не обходи. Руководи. Ты теперь член нашего штаба и даже не просто член штаба, а второй мой помощник. Нас трое: я, заведующий фермой — он же заместитель, ибо по штату особого не имеем, и ты.
Первый самостоятельный шаг Олексы... Кто знает, верный ли был, однако он навеял холода в душу. Осматривая ветхое зернохранилище, Олекса удивился царившей здесь бесхозяйственности, запущенности. Засеки грязные, крыша протекает. Ямы с боков, под полом. А ведь через несколько дней жатва. Олекса пошел в бригаду, где как раз собирались люди, и снарядил десять человек подсыпать зернохранилище. Через четверть часа пришли женщины с лопатами. Но следом прибежал какой-то человек в синем плаще и напал на женщин. Разве им не было сказано с вечера, куда идти на работу? Олекса не знал этого человека. Сначала он даже подумал, что это какой-нибудь шутник, потому что тот непрерывно поводил глазом, подмигивал ему.
Олекса тоже, чтобы не обидеть его, подмигнул. Женщины захихикали в кулаки, но пришедший накинулся на Олексу.
— Самоуправство, головотяпство! — закричал он.
Олекса вспыхнул.
— Головотяпство — это завозить в такое зернохранилище зерно.
Тогда человек в плаще погрозил пальцем и крикнул, чтобы Олекса не совал свой нос, куда не надо, если не хочет, чтобы в нос не насовали перца.