— Да так... — это уже вслух. — Привык. И как будто нравится. У меня уклон лабораторный... Опыты. — По правде говоря, ему и опыты уже достаточно приелись. Но разве скажешь об этом девушке, бредущей вслепую?
— А если вас пошлют на село?
— Мне предлагают место в лаборатории, и я уже дал согласие. А года через два подам в аспирантуру. А если и на село, так что же? Профессор, руководитель моей дипломной работы, советует на село. У вас красивое село? — спросил он с улыбкой.
— Летом красивое. И весной, когда сады цветут... Цветов у нас!.. Травы — в пояс! Вот так — гора, под горой село, а у самых огородов Удай плещется. Как будто обнимает село, — провела смуглой рукой Оксана.
Олекса, улыбаясь, наблюдал за ее рукой. Но вдруг улыбка угасла. Что-то, неведомое доныне, шевельнулось в душе, залило огнем щеки. Это он впервые так близко увидел девичью руку. Тонкую, нежную. Плавной линией она переходила в плечо, за которым виднелась шаловливая ямочка, и такой же плавной линией сливалась с шеей. Олексе захотелось взять эту руку в свою и тихо-тихо прикоснуться к ней губами. Ему почему-то показалось, что девушка не рассердилась бы на него. Так ли это?.. Он посмотрел ей в глаза, но они словно убегали от него. Глаза у нее голубые, большие. И он как будто падал в их прозрачную голубизну. «Какая она красивая!»
В комнате воцарилась длительная пауза. Такая тишина порой сближает больше, чем слова. Олекса даже головой встряхнул, поднялся. Он, может, и взял бы ее руку, но воспоминание о первом дне их знакомства сдерживало его.
На следующий день он переписывал работу начисто. Около полудня зашла Оксана. Снова долго стояла, смотрела. Не отрываясь от рукописи, он ощущал на себе ее взгляд.
— Олекса, откуда у вас седая прядь? — Она коснулась рукой его волос.
— Малышом гранату разряжал, вот и чикнуло осколком. На этом месте поседела прядь. Но я не печалюсь, теперь это даже модно. — Он засмеялся, положил ручку и повернулся к ней вместе со стулом.
Оксана взяла ручку, оторвала кусочек бумаги.
— Олекса, я сейчас что-то напишу, а вы прочтите минут через десять после того, как я уйду.
Написав, свернула листочек, подсунула под его папку, Еще мгновение постояла возле него и медленно пошла к дверям. Ее глаза что-то говорили ему, но он не понял, что именно. Схватил листок, подбежал к дверям, преградил ей дорогу. А ну, что за ребус? «Олекса, вы очень хороший. Вы такой хороший!.. Я желаю вам счастья».
— Оксана, вы что же это?..
Она запылала, как мак в лучах солнца, потом закрыла ладонями лицо и выбежала в коридор. Олекса бросился за нею. Он с силой вырвал у нее из рук чемодан, открыл дверь в ее комнату.
— Что же это вы домой? И странная у вас манера — не прощаться со знакомыми. А как же с вашим аттестатом?
— Я его пришлю сюда, в сельскохозяйственную академию. Я же, наверное, на заочный. И председатель просил...
Олекса не знал, что сказать.
— Не спешите, Оксана. — Он легонько взял ее за плечи. — Я уже закончил работу. Вместе посмотрим город, в театры, в кино походим.
Ему не хотелось оставаться одному. И девушка чем-то влекла к себе.
Оксана, все еще пылая, задвинула под кровать чемодан.
Билетов в кино в этот вечер они не достали, не попали и в концертный зал. Блуждали по городу, а потом Олекса уговорил ее зайти поужинать в ресторан.
— Я ведь курицу и огурцы ваши ел. И котлеты, что вы из столовой носили.
И правда, куда ему девать деньги? Он — богач. В редакции ему заплатили еще за первую статью тысячу рублей. И если Оксана не пойдет с ним...
Оксана после долгих колебаний поддалась на его уговоры. Она ступала по мягким коврам, будто по моховой подушечке над топью. Ведь ресторан — это роскошь и в то же время такое место, куда девушкам совсем не подобает заходить. Там пропивают большие деньги, там завсегдатаи — стиляги, туда с нечистыми намерениями водят таких, как она, молодых девушек обольстители. Разве она не читала об этом много раз в книжках! Правда, с нею Олекса. Какой из него обольститель!
Олекса, и сам редкий гость ресторанов, делал вид, будто он тут как дома. Блюда старался выбирать с незнакомыми иностранными названиями, хоть часто и сам еле догадывался, что это такое. Он быстро съел прозрачный бульон, а когда официантка принесла маленькие сухарики, перед ним уже стояла пустая тарелка:
— Вы уже съели? А я гренки несу. Бульон едят с гренками.
В первое мгновение он утопил глаза на донышке тарелки, а потом они вместе с Оксаной долго и весело смеялись. Зато теперь оба старались незаметно подсмотреть, как на соседних столиках едят чехохбили. И дальше весь вечер Олекса светился радостью, Оксана только чуть-чуть пригубила рюмку, но Олекса сегодня познал вкус коньяка. Да почему и не выпить один раз? Его работа будет опубликована в республиканском журнале. Сегодня такой голубой вечер! Напротив него сидит девушка, на которой останавливают взгляды едва ли не все мужчины в ресторане, а она смотрит только на него. Взгляд ее бодрит и вместе с тем обжигает Олексу.
Домой ехали в такси. Электрические фонари комично раскачивались, кивали Олексе белыми, надетыми набекрень шляпами.
— Смотрите: сопьется ваш муж, — шутливо пригрозила, отдавая им ключи, Власовна.
Олекса попробовал работать, но из этого ничего не вышло. И он снова уселся возле Оксаниной кровати. И опять любовался голубыми волнами, плескавшимися в ее глазах. Он ласкал взглядом ее руки, лицо, волосы, Волосы у нее мягкие и нежные, а возле уха завиваются золотым колечком. Это колечко беспрестанно щекотало сердце Олексы.
— Не хочется уходить... Долго не засну, — сознался он.
Смотрел на нее, и бурная волна захлестывала его мозг. Сквозь эту волну пробивалась, металась трезвая мысль, но он не давал ей высвободиться.
На кровати Оксаны, в изголовье, — букетик цветов. Она сама насобирала их в лесу, пристроила над подушкой. Цветы словно раскачивались перед его глазами. Вот сейчас... Вот сейчас они упадут на пол, рассыплются красивой радугой.
— Оксана... — Он присел на ее кровать и зашептал горячо, а губы сохли на ее щеке. — Ты красивая, Оксана, ты... — А дальше уже что-то совсем неразборчивое.
— Уходите, Олекса, уходите! — шептала Оксана в ответ, легонько отталкивая его руки.
Огонь, клокотавший в нем, переливался ей в грудь, сковывал волю. Она дрожала, как в лихорадке. «Что я наделала!.. Что я...»
— Олекса!.. — Она собрала всю свою силу, чтобы не дать ему обезволить себя совсем. «О, неужели я такая?.. Неужели я такая плохая?» — билась испуганным голубем мысль. — Не нужно, Олекса, слышишь?..
Теперь она уже защищалась по-настоящему. Но он не слышал ее слов, не чувствовал сильных толчков в грудь.
Укоризненно раскачивался за окном фонарь, хохотал в лесу ветер. Олексу остановили и протрезвили только две большие слезы, заблестевшие у нее на ресницах.
Лишь на рассвете он погрузился в пьяный мутный сон. Красный букетик цветов остался висеть у Оксаны в изголовье.
Утром они не могли глядеть друг на друга. У Олексы трещала голова, он был противен сам себе. И вместе с тем с удивлением и страхом заметил, что его ночное безумство не прошло. Теперь оно захватило его всего целиком.
Свежий, собранный Оксаной пучочек цветов по-прежнему горел у нее в изголовье. Днем они ходили в театр, в кино, потом просто бродили сквозь тополевую метель по киевским улицам. Дважды Олекса заходил в редакцию, там его задерживали для мелких исправлений; он что-то делал, что-то писал, но мысли его кружились только вокруг Оксаны.
А Оксана — ей стыдно было самой себе признаться в этом — ждала вечера и одновременно боялась его. Они оба горели незатухающим желанием. Мир замкнулся в них обоих. Она тоже ощущала непреодолимое влечение, но у нее хватало сил преодолевать его: девичий стыд, страх побеждали.
Это были лучшие дни их жизни. Они не знали, что таких уже не переживут никогда... Ведь даже бессмертники, вечные цветы, не так радуют взор в холодном зимнем окне, как на живой, зеленой грядке.
О, как тепло на сердце у Оксаны, как хорошо, когда он рядом, когда касается щекой ее щеки! Она никогда не знала такого ощущения. Что-то новое открывалось ей, наполняло тревогой и счастьем.
Вечер накануне воскресенья был самым тяжелым для Оксаны. Она с ужасом чувствовала: еще минута, еще одно его нежное, горячее неистовство — и она перешагнет тот порог, за которым для нее останутся только слезы...
Она уже плакала от жалости к нему — хорошему, милому — и от злости на себя. А еще плакала от того, что не знала, любит ли он ее действительно, или это кипит в нем внезапная страсть. Он шептал ей нежные слова, ласкал взглядом.
Олекса верил в свои слова. Он их не говорил еще никому. Раньше бросалась в глаза то одна, то другая девушка, И все они даже не знали, что нравятся ему. Все‚они были словно марево. А Оксана... Нет, она не марево. Она его настоящая любовь. В его голове в последние дни неотступно жила одна мысль, и он лелеял ее, как ветерок буйную траву.
В воскресенье утром Оксана стала собираться в путь.
— Не могу, Олексочко, больше, — говорила она с мольбой. — Я ехала на четыре дня. Сестра Яринка побьет меня и так. Она отпускала на несколько дней Киев поглядеть и институт выбрать. Да и зачем мне оставаться?..
Он взял ее руки в свои, сжал крепко, но не больно и, глядя ей в глаза, сказал: — Нужно, Оксана... Я все эти дни думал... Я приеду к тебе, к вам. Навсегда... Ты же мне говорила, что у вас агроном вышла замуж и уехала.
— Но ты ведь в лаборатории... — Сама же от его слов расцветала надеждой, и глаза расстилали ему душистый ковер из цветов до самой родной Новой Гребли.
— Мне и Ленька, мой друг, советовал в село поехать. Говорит, что там лучше всего можно проверить себя. И профессор, руководитель дипломной, и отец. Отец, правда, говорил так, пока я учился. А теперь молчит. «Как хочешь». А мне и самому, сказать правду, не очень хочется в лабораторию. Разве нельзя проводить опыты у вас, в поле?