Знаменательное событие произошло в районе двенадцати часов; Таня собиралась приступить к своей первой утренней сиесте, — вообще своим циклом сна девушка напоминала собаку, которая может вдруг утомиться, задремать посреди дня на десять или двадцать минут, после чего, проснувшись, снова дрожать от энергии, — когда ей вдруг позвонила Аня. Разговор продолжался полторы минуты. Я старался не подслушивать. Наконец Таня повесила трубка и сказала мне растерянным голосом:
— Мама собирается приехать.
— Сегодня?
— Ум, вечером.
— Зачем?
— Хочет посмотреть, как мы тут поживаем.
Я нахмурился.
Таня последовала моему примеру.
Примерно с минуту мы молча смотрели друг на друга.
— Подозрительно, — сказал я напряжённым голосом.
Таня кивнула.
Аня была неплохим человеком, но мать из неё была… Довольно своеобразная. Нет, она разумеется любила Таню, наверное, и даже пыталась приглядывать за ней, по мере свои сих, но творец, по всей видимости, забыл наделить её материнским инстинктом даже на самом зачаточном уровне.
В детстве цветы, которые стояли в её комнате, умирали даже быстрее, чем если бы она намеренно пыталась их угробить; в своё время я провёл эксперимент и поставил на её подоконник кактус — бедолага засох.
В общем, если бы Таня была щенком, котёнком или другим относительно хрупким созданием, ей бы давно пришли кранты.
Но люди выносливы. Люди, даже в детстве, умеют сделать бутерброд.
И всё же неожиданная тревога за свою дочь, особенно когда ей удалось так запросто от неё отделаться, была по меньшей мере подозрительной.
Впрочем, как это довольно часто бывает с людьми безответственными, и все-таки не лишенными зачатков совести, которая, правда, пробуждается в них редко и спонтанно, Аня иной раз вспоминала про свою дочку, покупала для нее дорогие подарки, придумывала целую развлекательную программу, на которую в итоге не было времени, и давала обещания, которые никогда не соблюдала. Вдохновение — штука переменчивая. Возможно сейчас у нас был именно такой случай.
Сама Таня тоже прекрасно знала повадки своей матери, даже лучше меня на самом деле, и относилась к ним… с терпением. Не раз и не два я наблюдал, как, перед лицом самого горячего родительского рвения, девочка превращалась в подобие фарфоровой куклы, которая смиренно слушала материнские клятвы, кивала и терпеливо дожидалась, когда эти неловкие и нелепые шарады подойдут к своему завершению.
Сам я первое время тактично избегал вмешиваться в отношения мамы и дочки. Не мое это было дело, и вообще я слишком хорошо помнил собственное детство, чтобы не понимать, как это неловко, когда всевозможные дяди и тети лезут в разборки ближайшего семейного круга.
Удивительным образом — по крайней мере тогда мне это казалось удивительным — Таня первая завела об этом разговор. Разумеется, отстранено, между делом, в формате наигранной жалобы, и все же сам претендент произвел на меня впечатление, и лишь сильно погодя я понял, что таким образом Таня пыталась сблизиться со мной, открыться, и что с ее стороны это был едва ли не больший подвиг, чем предстать передо мной нагишом посреди ванной.
— Она ненадолго, — заметил я.
Таня кивнула.
— Устроим приветственный ужин?
Приготовить ужин следовало заранее. Казалось бы, Аня давно перестала даже пытаться готовить, но чисто на всякий случай следовало предупредить этот момент. Безопасность никогда не бывает лишней — особенно перед лицом смертельной опасности…
После этого мы отправились в магазин — уж не знаю, почему именно вместе, но, видимо, на это была определённая причина, которая возможно даже не касалась купленной Таней баночки колы, — а по возвращению вышли на прогулку.
Всю дорогу Таня смотрела по сторонам в старенький бинокль, который обнаружила в том самом чулане, в котором я хранил свои импульсивные покупки. В этом плане она вообще чувствовала себя как дома и совершенно не стеснялась рыскать в моих вещах. К счастью, я заблаговременно спрятал все ХХХХ и ХХХХ, так что моя репутация и сама Таня находились в относительной безопасности.
После поля нам встретился аист. Прекрасная птица, у которой, по заверению Тани, торчали из красного клюва перепончатые ноги лягушки.
Наконец мы вернулись домой и стали готовить ужин: макароны с томатным соусом, сыром и кабачками — Аня была вегетарианкой. Кажется. Возможно это у неё было в прошлом месяце.
Наконец еда была готова и накрыта крышкой. Наступило время томления и томительного ожидания. Особенно тяжко было Тане. Девушка поглядывала на сковородку, на часы и делала томные вздохи. Наконец на улице заревел мотор. Таня вздрогнула. Я направился в прихожую и открыл дверь, озаряя необычайно красивую женщину, которая стояла на пороге.
Густые светлые волосы, длинные ресницы, красные губы и полная грудь, заметная даже за бурым кожаным пальто… Аня была красива. До глупости красива. Это было понятно даже мне, её брату, и, если бы не кровная связь между нами, я бы определённо испытывал к ней чисто мужское влечение.
Родство, однако, мешало зародиться подобным чувствам.
Люди, у которых нет своих сестёр этого не понимают, но на самом деле завязать отношения с ними — немыслимо. Немедленно возникает чувство отторжения. Всё равно что представить отношения с собственной матерью.
— Привет, — сказала Аня, улыбаясь красной улыбкой. — Как она? Не сильно…
— Средне. Заходи, — сказал я и шагнул назад, пропуская женщину в прихожую.
38. осторожность
Густые светлые волосы, длинные ресницы, красные губы и полная грудь, заметная даже за бурым кожаным пальто… Аня была красива. До глупости красива. Это было понятно даже мне, её брату, и, если бы не кровная связь между нами, я бы определённо испытывал к ней чисто мужское влечение.
Родство, однако, мешало зародиться подобным чувствам.
Люди, у которых нет своих сестёр этого не понимают, но на самом деле завязать отношения с ними — немыслимо. Немедленно возникает чувство отторжения. Всё равно что представить отношения с собственной матерью.
— Привет, — сказала Аня, улыбаясь красной улыбкой. — Как она? Не сильно…
— Средне. Заходи, — сказал я и шагнул назад, пропуская женщину в прихожую.
Аня кивнула и неторопливо повесила пальто на вешалку. В этом момент в дверном проёме показалась Таня.
— Ах… Привет! — улыбнулась Аня, замечая свою дочь, и вскинула ладонь.
Таня кивнула:
— Привет…
Повисла тишина.
— Ну как ты… не сильно Алексу мешаешь?
Она всегда называла меня Алекс. Странная привычка.
— Не особо, — поглядывая в потолок ответила Таня.
— Не особо, — кивнул я.
— Хорошо. Кстати, я привезла подарки. Только они в машине остались, сейчас сбе…
— Давай потом. Мы приготовили ужин, — сказала Таня.
— Вместе? Правда?
— Она помогала, — заметил я дипломатично.
Аня растерянно улыбнулась.
После этого мы проследовали на кухню и присели за стол.
— Кстати говоря, этот Армен самый настоящий…
И Аня заговорила. Она всегда была необычайно разговорчивой. А ещё принадлежала к тому прекрасному типу людей, которым совершенно неважно, слушают их, не слушают, отвечают или вообще не замечают. Она говорила для себя и про себя и не более того. Таня слушала свою мать, но кивать не утруждалась. То и дело, поглядывая на эту я пару, я замечал между ними смутное сходство.
Таня уступала в красоте своей матери. Это было очевидно. Ей уступала любая женщина. И в то же время совершенно всё, что было прекрасно в девушке — аккуратное лицо, носик, большие глаза, — она наследовала от неё. Странная метафора, но Таня, по части характера бывшая скорее солнцем, напоминала именно луну — смутное серебристое отражение своей матери.
Разговор не клеился. Вполне вероятно, что виной тому был я. На самом деле отношения между Аней и Таней не были плохими. Просто они не предполагали частое общение. Между парой существовало особенное взаимное немое понимание. Мать и дочь понимали друг друга. Причём даже лучше, чем я — каждую из них по-отдельности. Просто чтобы заметить это понимание, следовало наблюдать за ними в естественной среде. Следовало быть пристальным и щепетильным. Я умел это делать. Другие — нет.
По завершению ужина Таня ретировалась в собственную комнату. Не самый радушный приём в отношении своей матери, но типичный. Через пару дней, если, разумеется, Аня решит задержаться на это время — свои планы она меняла в зависимости от настроения, — между нами наладится определённая гармония.
После этого Аня ещё немного поговорила в абстрактном направлении своего брата и наконец, примерно в полночь, я сослался на сложный рабочий график и отправился укладываться спать. Я уже лёг, когда дверь в мою спальню открылась, и зашла Аня.
В полумраке помещения она была похожа на плотную тень.
— Алекс, — сказала она приглушённым голосом. — Спишь?
— Нет.
— Просто хотела сказать… Спасибо, что приглядываешь за ней.
— Ты уже говорила.
— Ну да.
— Зачем повторяться?
— Мне кажется, что так надо.
— Хм.
— Поеду я завтра… Кажется, я вам только мешаю.
Я мысленно вздохнул.
Никогда не любил, когда в Ане просыпалась эта её странная спонтанная проницательность.
— Оставайся.
— Зачем?
— Я соскучился по моей сестре.
— Врёшь.
— Буду я тебе врать.
— Кто тебя знает… Я подумаю.
Я хмыкнул.
И вот, совершенно бесхитростным образом, всё обернулось так, что теперь я уговариваю её остаться.
— Спокойной ночи, Алекс, — сказала Аня, обращаясь тенью в арке дверного проёма. — Сладких снов.
— Хотелось бы, — прошептал я, когда девушка закрыла дверь.
Некоторое время я слушал её тихие, почти призрачные шаги со стороны коридора; затем веки мои закрылись, и я степенно погрузился в сон.
Вернувшись в дом на берегу, я первым делом проверил дневник моего предшественника — я всё ещё был не уверен, что посл