Ткань лоунджи выглядела просто удивительно. Она плотно облегала худощавую фигуру Джулии, подчеркивая талию и грудь. Лоунджи и майка придавали ее движениям изящество, какого она не замечала у себя уже давно.
Наполовину бирманка.
Было ли у нее раньше ощущение этой половинчатости? Скорее всего, нет. Она считала себя американкой.
В частных школах Верхнего Ист-Сайда, где она училась, от одноклассниц ее отличали лишь темные глаза и светло-коричневая кожа. Родители подруг считали ее уроженкой Южной Европы; иные думали, что она дочь мексиканского или бразильского дипломата. Джулию почти никогда не спрашивали напрямую о ее происхождении. А если кто и спрашивал, она отвечала, что ее отец родом из Бирмы, не испытывая к отцовской родине никаких чувств. Страна, в которой он родился, никогда не играла какой-либо роли в жизни семьи Вин. Джулия ничего не знала о детских и подростковых годах отца, словно он пришел в мир сразу двадцатилетним, и это случилось в Нью-Йорке. Когда Джулия спрашивала о дедушке и бабушке с его стороны или бирманских дядях и тетях, он отвечал уклончиво, а то и вовсе отмалчивался. Если она упорствовала (так было в детстве), мать просто приказывала не докучать отцу вопросами. Происхождение отца оставалось тайной. Джулия выросла и постепенно утратила желание проникнуть в эту тайну. За все годы она ни разу не слышала, чтобы отец произнес хотя бы одну фразу по-бирмански. Друзей-бирманцев у него не было, да он и не стремился к обществу соотечественников.
Единственной связью отца с его прошлым были бирманские сказки и истории, которые он рассказывал ей перед сном. В воображении Джулии вставали монастыри и пагоды. Там были реки, где жили крокодилы, заживо пожиравшие принцев и принцесс. В небесах летали драконы. Но смерти там не было, поскольку умершего ожидало новое воплощение.
Страна сказок.
О чем думал отец, каждый вечер отправляясь вместе с Джулией в свое детство?
Только однажды она застала отца бледным, со слезами на глазах. Он сидел за кухонным столом, читая «Нью-Йорк таймс». Статья была помещена на первой полосе вместе с фотографией из Янгона. Студенты и монахи в бирманской столице протестовали против военного режима. Волнения охватили всю страну. Солдаты стреляли в демонстрантов, сотни, если не тысячи протестующих были убиты. Отец Джулии всегда отличался удивительной выдержкой. Увидев его столь возбужденным и расстроенным, Джулия так разволновалась сама, что быстро покинула кухню, словно ничего и не было.
Десять лет назад она впервые отправилась в Бирму. Она разыскивала бесследно исчезнувшего отца. Она искала его, а вовсе не свои корни.
Во время поездки она вообще не думала о себе как о наполовину бирманке.
Что вообще это могло означать? В чем заключалась ее бирманская половина, а в чем – американская? Это разделение этнического наследия казалось ей банальным, его двойственность никогда не влияла на ее жизнь.
Чем дольше Джулия смотрела на свое отражение в зеркале и думала об отце, тем более странно себя чувствовала. Увидел бы отец ее в лоунджи, покачал бы головой и засмеялся. Он всегда одевался элегантно. Носил костюмы, сшитые на заказ. На голове неизменная шляпа «борсалино», для каждого времени года своя. Джулия и представить не могла, чтобы отец хотя бы раз завернулся в лоунджи, которую здесь носили не только женщины, но и мужчины.
Возможно, лоунджи и подчеркивала ее фигуру, а шелк ручного ткачества был превосходен, но Джулии этот наряд подходил столь же мало, как и ее отцу. Это была чуждая ей одежда. Джулия ощущала себя участницей жалкого маскарада. Она не обладала врожденным изяществом женщин, встречавшихся ей на улице и на базаре. В сравнении с ними она чувствовала себя коренастой, неуклюжей, тяжеловесной.
Старик в бамбуковом кресле был прав. Она не ходила, а носилась.
Она тратила жизнь, лихорадочно мчась из одного места в другое.
В лоунджи так не побегаешь.
Глава 4
Проснувшись, Джулия не сразу поняла, где находится. На короткий блаженный миг она представила себя лежащей в своей детской комнате родительской квартиры в Нью-Йорке. Из коридора доносится голос матери, а из кухни – звон посуды. Соблазнительно пахнет булочками с корицей и свежесмолотым кофе.
В полусонном состоянии она услышала, как отец говорит по-бирмански и, покачиваясь, села на постели. В темноте проступали очертания большого шкафа и второй кровати, на которой лежал ее рюкзак. Он-то и напомнил Джулии, что она находится в номере отеля «Кало».
Она нащупала кнопку ночника и стала вслушиваться. Вокруг стояла глухая тишина. Не было даже стрекотания насекомых. Казалось, будто она совсем одна в целом мире. Часы показывали 2:30. Сон напрочь отшибло.
На прикроватном столике лежало письмо Тхар Тхара, которое он оставил ей в монастыре.
Прощальное письмо. Она так часто разворачивала и складывала этот лист, что строчки в местах сгиба сделались нечитаемыми. Не беда, большинство абзацев она знала наизусть.
Дражайшая Джулия!
Эти строчки я пишу с неимоверным трудом. Такое со мной впервые…
Пожалуйста, прости меня.
Минувшие недели наполнили мою жизнь величайшей радостью. Радостью, значимость которой не выразить в словах. Я и не представлял, что когда-нибудь встречусь с такой радостью. И я тем более благодарен тому, что знаю, как она хрупка. Мимолетная гостья в наших сердцах, а вовсе не друг, готовый остаться. Не тот, на кого можно рассчитывать. Эта гостья исчезнет, и с ней исчезнет все счастье.
Я должен уехать, поскольку боюсь, что чем больше времени мы проведем вместе, тем сильнее мое сердце начнет выбиваться из привычного ритма…
Тот, кого однажды покинули, будет всегда носить в себе ощущение потери.
Человек, которого никогда не любили, носит в себе неутолимую жажду любви.
А тот, кто был любим и потерял эту любовь, носит в себе не только ее, но и страх новой потери.
Я ношу в себе по кусочку всего, о чем написал выше.
Вместе они подобны яду, медленно разрушающему мое тело. Проникающему в отдаленные уголки моей души. Захватывающему власть над моими ощущениями. Этот яд не убивает, но парализует.
Не убивает, но делает меня недоверчивым.
Он порождает ревность. Негодование.
Сколько потерь способен выдержать человек?
Сколько боли?
Сколько одиночества?
Ты приехала не одна. Ты привезла с собой не только своего брата, но и мои детские воспоминания.
Воспоминания мальчишки, которого вообще не было бы, если бы его мать поступила по-своему.
Детская душа знает все.
Этот мальчишка более одинок, чем допустимо для человека. На его руках кровь кур, которые были чем-то бо́льшим, нежели курами. Пройдут годы, прежде чем он сможет снова смотреть на них, не испытывая отвращения.
Его руки!
Детская душа ничего не забывает.
Но она растет и учится. Учится недоверию. Учится ненавидеть. Учится защищаться. Или же учится любить и прощать. Ты привезла с собой мальчишку, с которым я никак не ожидал столкнуться еще раз.
Когда ты уедешь, он останется со мной, и я буду заботиться о нем. Утешать, когда грустит. Защищать, когда ему страшно. А когда ему вдруг станет пронзительно одиноко, я буду рядом…
Ты показала мне, что часть моей души по-прежнему живет в плену, где и останется.
Возможно, настал момент, когда надо себе признаться, что я не настолько свободен, как думал.
Прости мне эту ошибку. Прости мне это письмо, если мое поведение причиняет тебе боль. Меньше всего мне хотелось бы причинить тебе боль. Однако я должен уехать. Другого выхода я не вижу.
Спасибо тебе за все.
Хорошенько береги себя.
Джулия почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. Сложив письмо, она вернула его на ночной столик.
Ее первой реакцией на это письмо была слепая ярость.
Она обвиняла Тхар Тхара. Ей хотелось защититься. Никто еще не вел себя с ней подобным образом.
В то же утро она собрала вещи и уехала, не оставив ему даже короткой записки.
Но каждый раз, когда она перечитывала письмо, ее злость и досада уменьшались.
Через несколько недель она начала понимать, почему Тхар Тхар столь стремительно покинул монастырь, среди ночи, как беглец.
Тхар Тхар был вынужден написать эти строчки; у него не было иного выбора. Письмо ему диктовал страх: слово за словом, строка за строкой. Он был узником страха, от которого страдает каждый, кого однажды отвергли.
А кто среди влюбленных не был в подобном состоянии?
Она бы помогла ему преодолеть этот страх, это несомненно. Страх Тхар Тхара таял бы с каждым днем, проведенным с ней, с каждой ночью, пока не растаял бы совсем, как утренний туман, оставив лишь смутные воспоминания.
Однако перед этим ей пришлось одолеть собственный страх.
Глава 5
Мы встретились в чайной Мья Мьинт Моэ, где встречались почти всегда.
Я сидел на террасе, на своем обычном месте возле двери, ел жареный рис и болтал с хозяйкой.
Джулия героически сражалась со своими первыми фразами на бирманском. Она заказала кофе и суп, после чего села рядом со мной.
– Приятного аппетита, – пожелала мне она.
– Спасибо.
Она сделала глубокий вдох, откашлялась и объявила:
– Я приняла решение. Я поеду в Хсипо, к Тхар Тхару и детям.
– Когда?
– Завтра.
Ей понравился мой одобрительный кивок.
– Поискать тебе машину и водителя?
– Спасибо, не надо. Я поеду поездом. Ты со мной?
– Это вопрос или просьба?
– Вопрос.
– В таком случае мой ответ – «нет».
– Что? – поморщилась она.
– Я сказал «нет». Я останусь здесь.
– Почему? – удивленно, с заметным раздражением спросила Джулия.