— Мне опять кошмар приснился. Извини, что разбудила, — голос прозвучал чуть хрипло, но так холодно, что у меня внутри будто кошки заскребли.
Но в этот раз я не мог ответить ей так же отстраненно, как днем. Понимал, как Мире сейчас плохо.
— С тобой все в порядке? — спросил как можно мягче.
— Это просто сон, — повторила она.
— Не просто, — возразил я, осторожно ложась на бок рядом с ней и внимательно изучая тонкий профиль девушки. — Это мучает тебя, не отпускает. Твои потаенные страхи. Ты боишься, что это вернется в твою жизнь.
Она слегка вздрогнула и стиснула зубы.
— Поговори со мной. Не держи все в себе. Тебе станет легче.
— Вряд ли, — ее лицо болезненно исказилось.
— Поверь мне, когда пытаешься справиться с таким в одиночку, это гораздо тяжелее.
— Тебе-то откуда знать? — в голосе прозвучали нотки злости. Мира повернула ко мне голову и ее глаза сверкнули яростным блеском.
— Поверь, я понимаю тебя лучше, чем ты можешь представить.
— Сильно сомневаюсь! — зло выпалила она. — Ты не был беспомощной жертвой, с которой можно сделать все, что заблагорассудится. В то время как ты должна терпеть все и делать вид, что довольна и благодарна. Тебя не ломали несколько лет, вытравливая даже крупицы гордости. Не считали всего лишь вещью, которая ни на что не имеет права. Даже на собственное тело.
Боль, звучащая в голосе Миры, хлестала плетью, заставляя меня самого внутренне содрогаться. Слишком сильные, глубоко задавленные эмоции вызывали слова девушки. И я вдруг впервые ощутил потребность поделиться с кем-то тем, что до сих пор еще влияло на меня. Спустя такое количество лет, что страшно становилось. Но оно все еще жило во мне, делало таким, какой я есть. Никогда до конца не заживающая рана, которую я никому не показывал. Даже самые близкие знали лишь часть правды. Ту часть, которую я все же решился им приоткрыть. Но лишь в общих чертах и без привязки к тому, что на самом деле чувствовал. Всегда понимал, что никто из них до конца не поймет. Никто, кроме Миры, которая тоже прошла через нечто подобное. Может, именно поэтому ощутил непреодолимую потребность открыться ей сейчас. Так хотелось, чтобы она не допускала моих ошибок, не закрывалась от мира, стремясь справиться со всем сама.
— Сколько тебе было, когда ты попала к Крассу? — глухо спросил, не обращая внимания на ее гнев, сейчас направленный на меня.
Мира поколебалась, но все же ответила:
— Четырнадцать.
— Мне было шестнадцать, когда Бурр Дагано сделал меня своей игрушкой, — тихо и отстраненно сказал я, глядя куда-то поверх ее головы.
Мира шумно выдохнула, а потом осторожно дотронулась до моей щеки. От почти невесомого прикосновения внутри все защемило. Слова неудержимым потоком хлынули наружу:
— Я был единственным сыном лорда. Меня с раннего детства учили быть не только будущим властителем земельного владения, но и воином. Представь себе пылкого юнца, мечтающего о подвигах и свершениях, вынужденного оставаться в родовом замке из-за того, что отец слишком дорожил им, чтобы подвергнуть опасности. Сам же он не раз покрывал себя военной славой, сражаясь под знаменами тогдашнего короля. В то время войны вспыхивали постоянно. Не только между людьми, но и с другими расами. Если ты знакома с историей, то знаешь, что творилось в нашем мире до подписания мирового соглашения. Наши земли не считались особо богатым и лакомым куском, поэтому большинство битв обходили нас стороной. Но в тот год все изменилось. Вампиры, объединившись с пожирателями плоти, оттеснили оборотней и направили силы на завоевание человеческих владений. Помню, как получил последнее письмо от отца, в котором он говорил о возможности скорого вторжения. Приказывал укрепить замок как можно лучше и ждать, пока он вернется с войском.
И я был даже рад, что получу возможность, наконец, поучаствовать в настоящей битве. Глупый мальчишка! — я не смог сдержать кривой усмешки. — Так стремился доказать отцу, что я уже взрослый, показать все, на что способен…
Они налетели, как саранча, сметая все на своем пути. Не щадили никого, кто остался вне укрепленных стен и попался под руку. И я осознавал, что сил защитников попросту не хватит, чтобы одолеть всех. Бесновался из-за того, что приходится отсиживаться в замке, как трусливая крыса, пока вражеское войско штурмует крепость. Но к счастью, один из капитанов, оставленных отцом при мне, удерживал от безрассудных поступков. Осада длилась три недели, которые казались вечностью.
Когда на помощь подоспело войско отца, я сначала обрадовался, что наконец-то попробую себя в бою. Хотел уже открыть ворота и, оцепив противника в кольцо вместе с подоспевшими силами, одержать победу. К счастью, капитанам все же удалось удержать от необдуманности. Мы помогали с крепостных стен, посылая стрелы во врагов. Но чем дольше я смотрел на происходящее, тем сильнее понимал, насколько же нелегко будет справиться с подобным противником. Стрелы почти не причиняли вампирам и их союзникам вреда. Каждый из них стоил пятерых, а то и десятерых обычных воинов.
Отцу и его людям удалось продержаться всего несколько дней, пусть даже они сражались не на жизнь, а на смерть. И главарь вампиров, которого я возненавидел с первого взгляда, как увидел его наглое ухмыляющееся лицо, приставив меч к горлу моего отца, приказал мне открыть ворота. Отец еще успел крикнуть, чтобы я этого не делал, иначе погублю всех. А потом вражеский предводитель, сообразив, что никто не собирается сдавать замок, на моих глазах отрубил ему голову, наколол ее на пику и оставил на подступах к замку на поживу воронью. Сказал, что сделает это, а то и худшее со всеми, кто не пожелает сдаться.
А я стоял на стене, облаченный в кольчугу и шлем, и радовался тому, что никто сейчас не может разглядеть под забралом моего лица. Смерть отца поразила, ударила так сильно, как я и представить не мог. Наверное, тогда впервые осознал, что на самом деле значит война и что я, как и отец, не бессмертен. Но те слезы, что пролил тогда, глядя на голову отца, ставшую боевым трофеем, еще сильнее укрепили мою решимость не сдаваться. Я поклялся себе, что однажды сделаю с ненавистным вампиром то же самое, что он сделал с отцом. Причиню такую же боль, заставлю корчиться у моих ног, словно раздавленный червяк.
— Это был Бурр Дагано? — раздался еле слышный голос Миры, и я сумел лишь кивнуть — к горлу подступил тяжелый ком горечи и ненависти. — Что было дальше?
— Мы смогли продержаться еще месяц. За стенами начался голод, болезни, людей все сильнее охватывала паника. Лишь чудом удавалось еще сохранять боевой дух, но с каждым проходящим днем он ослабевал. Я же был настроен скорее умереть, чем сдать замок врагу. Может, в итоге этим бы все и закончилось, но люди были слишком надломлены лишениями. Среди них нашелся предатель, который в обмен на сохранение собственной жизни открыл врагам путь. Остатки моего войска, несмотря на то, что едва держались на ногах, сражались, как львы. И я тоже, наконец, получил возможность показать, чего на самом деле стою. Как оказалось, ровным счетом ничего… — снова горько улыбнулся. — А ведь был так уверен в том, что я хороший воин. Но против предводителя вампиров, который решил сражаться со мной лично, оказался слабее новорожденного котенка. Он обезоружил меня буквально за несколько секунд и напомнил о своем обещании сделать со мной то же самое, что и с отцом.
Я умолк, вспоминая тот жуткий день так, словно это произошло вчера. Видел торжествующее выражение лица Бурра Дагано, не считающего нужным сражаться в шлеме и кольчуге. Тогда еще не знал, что для вампиров считалось позорным применять подобные меры предосторожности и тем самым приравнивать себя к низшим расам. Хотя им это было и не нужно. Лезвия обычных мечей лишь скользили по их коже, не причиняя вреда.
У меня не было ни шанса. Много раз потом думал о том, что было бы, если бы Бурр сначала отсек мне голову, как отцу, только потом сбросил шлем, скрывающий мое лицо. Может, это стало бы лучшим исходом. Но на мою беду, Бурр проявил интерес к дерзкому юнцу, который даже обезоруженный и поверженный, осыпал его градом проклятий и даже не думал молить о пощаде. И он небрежным движением ноги сбросил с меня шлем, открывая разгоряченное от стыда и ярости лицо. Никогда не забуду этого взгляда, вдруг сменившего выражение. Только что насмешливо-снисходительное и жестокое, оно вмиг стало иным.
Бурр уставился на меня так, словно на какое-то время вообще забыл, где находится и что собирался со мной сделать. И от этого взгляда уже тогда все внутри сжалось от тревожного предчувствия. Я снова стал выкрикивать проклятия. Требовал убить меня немедленно, оскорблял. А Бурр мотнул головой, будто отгоняя наваждение, и отвернулся. Я услышал, как он отдает распоряжение своим людям запереть меня и приставить охрану.
А я не мог понять, чего ждать от этой неожиданной милости. Пока меня волочили внутрь замка, видел, как добивают остальных защитников, издеваются над женщинами. Отовсюду раздавались крики, стоны умирающих, проклятия. А я чувствовал себя абсолютно бессильным и жалким. Но хуже всего — это страх, сменивший недавнюю ярость и желание кровью смыть свой позор. Теперь мне было по-настоящему страшно. Если не убили сразу, значит, намерены пытать. Осознал тогда, что несмотря ни на что умирать не хочу, а тем более мучительной медленной смертью. И собственное малодушие наполняло презрением к самому себе, ломало хуже, чем могли бы сломать даже пытки.
Сидя в одном из помещений собственного замка, где теперь стал пленником, я прислушивался к тому, что происходит снаружи. Нетрудно было понять, что именно. Новые хозяева моих владений добивали тех, кто оказывал сопротивление, грабили, упивались своей безнаказанностью. А потом начали самый жуткий пир, какой я мог себе представить. Ведь они даже людьми не были и для них все мы значили не больше, чем бессловесные твари, животные. Истошные крики съедаемых заживо пожирателями плоти или осушаемых вампирами сородичей заставляли меня самого корчиться на полу, обхватив руками уши и пытаясь заглушить страшные звуки.