Штанина внезапно стала мокрой и горячей.
Молодой человек отступил, шпага выпала из ослабевших пальцев. Дженкс попытался зажать жилу пальцами, но кровь продолжала толчками бить из раны, хлюпая в штанине.
– Бой окончен! – кинулся к нему седоватый пран Вейер. – Бой окончен! Шпаги в ножны!
– Сейчас, – ухмыльнулся Бранг, уже вскочивший на ноги. Одним длинным скользящим он поравнялся с гвардейцем и нанес убийственно точный укол в горло.
– Один – один, брат! – развел руками старший из альт Браганов.
– Ты ждал, что я попрошу у тебя помощи?
– Ну, я же с детства привык защищать младшего братишку.
Они обнялись, хохоча, будто убийство пьянило не хуже крепкого вина.
– Что… Что вы наделали? – заплетающимся языком пробормотал Вейер, растерянно переводящий глаз с одного убитого на другого. – Дуэль придумали для защиты чести, а вы… Вы действуете, как мясники.
– Ни один из них не нарушил правила, – вмешался Рухан альт Дэббор. – Ни человеческие, ни дарованные нам Вседержителем.
– Но добивать раненого.
– Чего не сделаешь в горячке. Многим, раз начав драку, тяжело остановиться.
– Дом Охряного Змея не простит!
– Мы не нуждаемся в прощении Охряного Змея, – ответил за себя и за брата Мойз. – По крайней мере, до тех пор пока в силах удерживать шпаги. Альт Дэббор, я приглашаю вас отпраздновать победу в «Четыре каплуна»!
Одноглазый раскланялся с секундантом противоположной партии и подошел к альт Браганам, произнеся вполголоса:
– Поздравляю вас, благородные праны, начало положено.
Они ушли, не оглядываясь, оставив позади себя два трупа и растерянных людей из числа сочувствующих Дому Охряного Змея.
lacrimoso lugubre
У обеда, который подавали в замковой темнице аркайлских герцогов, было единственное достоинство – похлебка не успевала остыть, пока два надзирателя притаскивали ее в толстостенном медном котле. Тарелок или мисок заключенным не полагалось, зато каждому, кому-то раньше, а Лансу, как новичку, позже, вручили сравнительно чистую деревянную ложку. Они чинно рассаживались вокруг котелка и по очереди зачерпывали мутноватую жидкость, в которой плавали кусочки моркови, репы, разваренная чечевица, а иногда даже кусочки свиной кожи или волокна темного мяса, возможно, конины. Кроме того, к похлебке полагалась краюха хлеба на полфунта. Этим утром дожидающихся суда не баловали – четверть фунта зачерствелого, хоть об дорогу кидай, плотного, плохо подошедшего хлеба.
Всего в подземелье было четыре таких каменных мешка, каждый из которых мог вместить до двух десятков человек. Два из них сейчас пустовали, а через толстую каменную кладку от убийц обитали несколько мошенников, попавшихся на обмане честных граждан Аркайла: скупщик краденого; барышник, начищавший перед продажей зубы старым лошадям напильником, и нечистый на руку купец, поставлявший в герцогские конюшни прелое сено. Все это Лансу рассказал Коло, который пользовался в преступном обществе неоспоримой властью. Даже когда разбойникам не нравились его распоряжения, никто не пытался открыто возмущаться. Молча терпели или шептались по углам, но подчинялись.
Наемный убийца казался разговорчивым и беззаботным. Довольно прозрачно намекнул, что из застенков его выкупят. Гильдия не бросает своих.
Что это за гильдия такая, Ланс расспрашивать не захотел. Он помнил, как лет двадцать назад менестрели решили создать собственное объединение, если угодно, гильдию магов-музыкантов. Собрались в Кевинале. Долго спорили, срывая голос в харчевнях, пили вино, даже дрались, но так и не сумели прийти к единому мнению, чьи же интересы и как будет защищать сообщество, кто возглавит его, на какие средства это самое руководство будет существовать, ведь они будут вынуждены меньше времени отдавать творчеству и выступлениям. Значит, остальным придется помогать им деньгами. Но как? Одна сотая от выручки, одна десятая, какое-то другое соотношение? Так и не договорившись, менестрели разъехались кто куда. В то время Ланс еще не был великим Лансом альт Грегором, поэтому в склоки старался не встревать, слушал и мотал на ус высказывания старших товарищей по цеху. Но сейчас, с высоты жизненного опыта, мог сказать, что идея объединения оказалась нежизнеспособной с самого начала – служители искусства не в силах подчиняться кому бы то ни было, пускай даже и человеку из своей среды.
Как там обстояли дела у наемных убийц и насколько сильно они отличались от менестрелей, Ланс не знал.
– Откуда у тебя такое имя? – спросил он товарища по застенку. – Первый раз в Аркайле такое слышу.
– Матушка моя родом из Тер-Вериза, – усмехнулся тот. – Отец моряком был, помощником капитана на купеческой каракке. Влюбился и привез, хотя вся родня была против. А матушка меня назвала Коло. У них такие имена в ходу.
– Верно, – кивнул Ланс, вспомнив своих слуг, близнецов Бато и Бето. Где они теперь? – В ходу…
Его плащ за два дня просох, хотя и продолжал вонять блевотиной. Но тут уж, как говорится, нужно выбирать между отвращением и холодом. Менестрель никогда не отличался особой требовательностью. Конечно, когда в кармане звенели монеты, старался покупать все самое лучшее, но, попав на мель, становился неприхотливым, как самый последний наемник. Поэтому он кутался в плащ, привалившись к стене и собрав побольше соломы под задом. Коло, утонченный, как три герцога сразу, грыз травинку рядом. Они лениво беседовали после обеда, а грабители и примкнувший к ним трактирный убийца вяло играли в кости. Трясли стаканчик, нагибались к самому полу, рассматривая выпавшие очки. Спорили и переругивались. Играли они в долг, поэтому не скупились со ставками. К примеру, Динк, светловолосый парень с бесцветными рыбьими глазами, проиграл уже полторы тысячи «башенок». С таким же успехом мог ставить и золотые монеты.
Ланс, рассчитывавший поправить благосостояние при помощи кожаного стаканчика и четырех кубиков, узнав об игре «на интерес», тут же охладел к ней. Он предпочитал неторопливые беседы с наемным убийцей, который оказался неплохим знатоком поэзии. Даже раскритиковал в пух и прах одно из стихотворений, прочитанное менестрелем. Получил он и за глагольные рифмы, и за смену ритма, начиная с третьего катрена, и за избитые сравнения. Но Коло ругал так мягко, с легкой долей иронии и сочувствия, что менестрель даже не обиделся, хотя всегда трепетно относился к собственному творчеству и не всегда принимал замечания от Регнара и Коэла.
Сегодня они как-то незаметно перешли на обсуждение знаменитой поэмы кевинальского мыслителя прошлого века Лоиджи альт Зербино, известного не только замечательными стихами, но и множеством изобретений, которые с успехом использовались на поприще войны. Ну, например, предложил способ отливать свинцовые пули для аркебуз и пистолетов. До того оружейники пользовались формочками, в которых пули все равно не получались идеально правильными. Мастер Лоиджи первым попытался разливать свинец тонкой струйкой в чан с водой с большой высоты. В полете капельки расплавленного металла волей-неволей приобретали правильную и столь полезную для стрелков форму. Но помнили его во всех двенадцати державах не за поэзию и не за военные изобретения, а за придуманные петельки для пуговиц, которые стремительно ворвались в моду как у знати, так и у простолюдинов. В Трагере и Кевинале их до сих пор называли «зербинки».
В это же время, пресытившись игрой в кости, разбойники привольно расположились на соломе. Один из них вытащил окарину[5] и принялся насвистывать сперва простенький деревенский наигрыш, а потом попытался воспроизвести довольно сложную мелодию. Способности у него были, как заметил Ланс, но весьма посредственные, и уж тем более низколобый бородач нигде и никогда не учился музыке.
Он старался, лежащая на коленях окарина пела то жалобно, то весело, но при этом так безжалостно фальшивил, что менестрель далеко не с первого такта узнал свои «Золотые поля Унсалы». Он задумал эту мелодию очень давно, когда первый раз сбежал на войну. Тогда отроческую душу захватили волнующиеся под легким ветерком поля пшеницы. А написал и явил миру гораздо позже, когда уже закончил обучение и вырвался из-под опеки учителей, принуждавших юношей играть гаммы и повторять произведения, считающиеся классическими – по большей части церковные хоралы и реквиемы.
Ланс долго терпел издевательства разбойника над собственной музыкой, но потом не выдержал. Скорее шутки ради, как тогда на площади перед Собором Святого Кельвеция, когда он шалил со скрипкой площадного фигляра, альт Грегор потянулся силой мысли к окарине. Слабенькую магию разбойника по кличке Проглот он даже не заметил. Просто оттолкнул в сторону. Подхватил мелодию и повел, удивляясь странному поступку. Раньше он гордился тем, что никогда не играл одну и ту же тему второй раз. Ну, иногда использовал отдельные последовательности звуков. Но он и сейчас импровизировал.
Вообще-то «Золотые поля Унсалы» изначально рассчитывались на скрипку и свирель, а окарина по широте диапазона этим инструментам сильно уступала. Однако ему удалось воссоздать давно забытую им мелодию, если не по последовательности созвучий, то по духу – это уж точно. Кое-что добавил, кое-где упростил…
Ланс сам себе удивлялся, с каким наслаждением играет на свистульке, которая присуща деревенским пастушкам. Может, все дело в том, что почти полтора года он избегал музыки, опасаясь «засветиться» перед ищейками Гвена альт Раста? А теперь понял, что ему все равно. Что толку бояться сыщиков, сидя в тюрьме?
Игроки в кости, вытаращив глаза, смотрели то на своего товарища, то на пузатую глиняную дудочку, которая заливалась на разные голоса. А Проглот озирался по сторонам, на его бородатой, испуганной роже ясно читалось – я не виноват, я тут ни при чем…
Покосившись на Коло, менестрель заметил, что наемный убийца разглядывает его с нескрываемым любопытством. «Наверное, что-то заподозрил… – отстраненно подумал Ланс, продолжая играть. – Ну и пусть. Подумаешь, подозрительный какой нашелся. А еще альт Зербино читает».