Пройдя вдоль хозяйственной палатки, Аня вышла к полевой кухне, надеясь поговорить с братом о святилище и при случае показать ему нарисованную для его книги карту лагеря.
Фасоль давно сварилась, а кубики батата прожарились. Над костром, к ужасу Ани, взамен снятых котелков протянулся деревянный вертел с крупной шерстистой обезьяной – одной из тех, кого ходили наблюдать Зои и Хорхе. От вида её оскаленной пасти, почерневшего тела, так похожего на человеческое, Аню замутило. Метисы Диас и Эрнандес, напротив, радовались принесённой добыче. Спалили с обезьяны шерсть и теперь держали её над слабым огнём, готовились позже распотрошить и порезать на кусочки: часть отправить в суп, а часть зажарить на пальмовом масле.
– Жаль, тебя не было! – завидев Аню, Зои отвлеклась от разговора с Димой. – Мы с Хорхе вместе охотились. Ну как охотились… Хорхе делал всю работу, а я ему мешала. Переводчика у нас не было. – Зои с наигранным упрёком посмотрела на Аню и жестом предложила ей сесть рядом. – И я не сразу поняла, когда двигаться, а когда стоять. Там важно понимать: если обезьяны сидят себе на ветвях и кричат, то можно идти, а если они вдруг замолкли, надо сразу остановиться. В тишине к ним не подкрасться.
Аня по-прежнему стояла в стороне от костра, не решалась к нему приблизиться.
– С первыми обезьянами я нашумела. Они затихли и больше не кричали. Вроде как узнали о нас с Хорхе и убежали. Потом я шла осторожнее, и мы то замирали, то продвигались. Обезьяны стихли – стоим. Закричали опять – быстренько крадёмся на звук. А когда подошли близко, Хорхе минут десять их выцеливал. Выстрелил. Стая разбежалась, а одну подкосило. Она не сразу упала. Повисла на ветке. Знаешь, грустно так, с неё уже кровь льёт, а она висит, и на пузе у неё малыш был. Мне даже показалось, она старается прикрыть его собой. Прости, я что-то увлеклась… Ты права, это жестоко, но… Поверь, она почти не страдала. Хорхе быстро… А малыш, он… В общем, прости, зря я это рассказала.
Предчувствие тошноты не проходило. Аня боялась пошевелиться. Сделай шаг, двинь рукой, и отчаяние – неконтролируемое, гнетущее – хлынет в сознание, заставит сорваться с места и бежать, бежать не оглядываясь, не думая, куда и зачем, лишь бы вымотаться в броске до полного изнеможения, а потом рухнуть на землю и позволить отрешению накрыть тебя с головой. Не было в почерневшем теле обезьяны и в словах Зои ничего такого, с чем Аня не сталкивалась раньше, но они почему-то отозвались глубинным ужасом. Дима не замечал, каково приходится его сестре. Торопливо листал блокнот. Аня знала, чем это грозит. Стояла в оцепенении.
– На самом деле ничего печального, – промолвил Дима, найдя нужную страницу. – Вот что писал натуралист Джеймс Родвей. Послушай. «Все другие животные разрушают всё, что им по силам разрушить; почему же человек не может делать этого? Никаких оснований нет ему отказываться от борьбы, когда даже травы и деревья делают всё, что смогут, чтобы одолеть своих соседей; подобно им, человек должен или победить, или сам погибнуть, и обитатель тропических стран, иногда падающий духом и уступающий окружающим условиям, ни в каком случае не достоин уважения. Инстинкт самосохранения управляет всей природой, и человек не составляет исключения из этого правила. Его попечения о растениях и животных вовсе не истекают из чувства расположения к ним, но исключительно обусловливаются пользою, приносимой ими». Тут, конечно, есть нюансы, – Дима закрыл блокнот, – но в целом…
– Знаешь что, Дим? – Негодование отрезвило Аню. Подступавшее отчаяние ослабло. – Иди ты со своими цитатами знаешь куда?!
Аня отвернулась и зашагала прочь от кострового тента, решив раз и навсегда прекратить любые попытки заговорить с братом. Захотелось обрушить на него признание – сказать, почему она в действительности вернулась из Испании, и насладиться болью в Диминых глазах. Аня замедлила шаг, готовая вернуться к костру для немедленного объяснения с братом, но вскоре, успокоившись, пошла вперёд. Вновь обогнула лагерь. Миновав перевёрнутые плоскодонки, заглянула к мулам, чуть окрепшим после четырёх дней отдыха. Проходя мимо туалетов – сухого и влажного, – обнесённых плетёнкой из банановых листьев, вспомнила, что Зои называет их Сиракузами. Усмехнулась и наконец почувствовала, как взамен гневу пришла усталость.
Аня вернулась к себе в палатку. Завалилась в гамак. Уснуть не смогла, но к обеду выходить отказалась. В итоге Зои принесла ей с кухни две миски. Уговорила поесть. Аня, удивляясь тому, что не испытывает отвращения, взялась за суп. Вынужденно признала, что обезьянье мясо вкусное. Съела всё без остатка, даже фасоль с печёными попугаями. Отложив обе миски, откинулась в гамак и сказала, что наружу не выйдет.
– Если только в Сиракузы.
Зои безучастно смотрела себе в ноги, на чёрное нейлоновое днище палатки. Не улыбнулась Аниным словам. Потом вдруг приблизилась к ней, бережно провела ладонью по её лбу, коснулась засаленного браслета на её левой руке и промолвила:
– Всё будет хорошо. Вот увидишь.
Сказав это, Зои легла к Ане. В тесноте гамака они обнялись лицом к лицу. Тёплое дыхание подруги умиротворяло. Аня поцеловала Зои в щёку и прикрыла глаза. Незаметно, исподволь накатила дрёма.
Аня проспала несколько часов. Без кошмаров. Тревоги отдалились. Словно Аня перенеслась в ауровильскую комнату Зои: могла выйти на улицу, пройтись до Гостевого центра, заказать такси и отправиться в аэропорт Пудучерри. Купить билет и вернуться в Москву. Так просто. Сегодня ты ещё здесь, а завтра уже дома… Просыпаясь, Аня видела расслабленное лицо Зои. Замечала, что Екатерина Васильевна, заглянув в палатку, тихонько разбирает вещи. И вновь засыпала.
К вечеру их разбудила Лиза. Дочь Скоробогатова наведывалась к ним редко, и всякий раз её появление оказывалось до невозможного странным. Вот и сейчас Лиза пристально смотрела на сонных, разомкнувших объятия Зои и Аню. Смотрела из-под отросшей, но ухоженной чёлки. Даже в джунглях от Лизы пахло духами. Смесь сладкой вербены и пряной корицы. И глаза она продолжала подводить. Разве что укладку не делала. Зои любила втихаря передразнивать Лизу, представляя, как та, закрывшись в частной палатке, возится перед зеркалом, пудрится в надежде очаровать кого-нибудь из лесных дикарей.
– Не делай глупостей. – Лиза отвернулась от лежавших в гамаке подруг.
– О чём ты? – Аня приподнялась на локтях.
– Видела тебя. Бродила по лагерю, как умалишённая.
– Я…
– Знаю, тебе тяжело. Сейчас все на взводе. Если Егоров захочет подтянуть дисциплину…
Будто речь в самом деле шла об Илье Абрамовиче. Было очевидно, что Лиза говорит о своём отце.
– …если захочет подтянуть дисциплину, то ему нужно будет найти, кого наказать. Так что не делай глупостей. Сиди тихо и не привлекай внимания.
Лиза вновь посмотрела на Аню. Тёмный взгляд неподвижных глаз. Вспомнилось, как в нижнем лагере неподалёку от Икитоса дочь Скоробогатова впервые навестила Аню и обещала по возможности ей помогать. «Считай, это в моих интересах». О каких интересах шла речь, Лиза ни разу не обмолвилась.
– Ого, – промолвила Зои, когда Лиза ушла. – И что это значит?
До вечера просидели в палатке, обсуждая истуканов и загадочное святилище с двумя каменными шарами в ячейках. К ужину вышли к костру, а вскоре после заката легли спать. Перед сном Аня показала Екатерине Васильевне и Зои нарисованную карту лагеря. Отругала себя за отходчивость, но решила завтра с утра отдать её Диме.
Долго не получалось уснуть. Аня прислушивалась к шелесту возобновившегося дождя. Едва задремала, но проснулась, когда Екатерина Васильевна расстегнула входную молнию палатки – опять ушла в ночь. Аня подозревала, что у мамы Максима проблемы с желудком. Неудивительно, с таким-то питанием. Переживала за Екатерину Васильевну – понимала, что Скоробогатов не станет с ней нянчиться. Оставит в лесу, как поступил с Шуткой и Интапом.
Екатерины Васильевны не было слишком долго. Разволновавшись, Аня разбудила Зои. Они уже думали вместе сходить до туалета и позвать с собой Хорхе на случай, если с мамой Максима приключилась беда, но минутой позже Екатерина Васильевна спешно вернулась в палатку. Обнаружив, что подруги не спят, замерла на входе.
– Вы… У вас всё в порядке? – прошептала Аня.
Екатерина Васильевна не ответила. Застегнула молнию. Прислушалась к дождевому оцепенению лагеря. Подошла поближе и попросила Аню с Зои вылезти из гамаков. Втроём они встали на колени. Под днищем палатки чувствовалась влажная неровность земли.
– Девочки, соберитесь, – твёрдо произнесла Екатерина Васильевна. – Очень важно, чтобы вы собрались и слушали.
Аня решила, что разговор пойдёт о Диме. Испугалась, представив, как брат по глупости разругался с кем-нибудь из людей Скоробогатова, или ночью пошёл к святилищу, а там угодил в пасть каймана, или по неловкости забрёл в джунгли и заблудился, или… Ноги! Доктор Муньос говорил, что у Димы мацерация, то есть размягчение кожи стоп от постоянной влаги и…
– Я только что была с Максимом.
Слова Екатерины Васильевны прозвучали безумно.
Аня посмотрела на Зои, но в темноте не разглядела её лица.
– Он шёл вслед за нами. И завтра мы сбежим.
Аня поняла, что Екатерина Васильевна говорит серьёзно.
Максим…
На Аню обрушился вал мыслей. Оглушённая, она захлёбывалась в них. Приоткрыла рот, пытаясь успокоить сбившееся дыхание. Значит, это Максим расставлял ловушки! Хотел задержать экспедицию или напугать индейцев – в надежде, что они откажутся продолжать путь. Самострелы, ямы с заострёнными кольями и… Но ведь из-за ловушки погиб Интап. И в неё мог попасть кто угодно. Сама Аня. Или Дима. Зачем было так рисковать? Но… Максим! Он был рядом. Аня в самом деле видела его силуэт и не ошиблась, чувствуя, как… А Дима! Дима был неправ! Столько всего наговорил. А Максим рядом. Ещё чуть-чуть, и…
– Аня, ты меня слушаешь? – Екатерина Васильевна коснулась её руки. – Анечка… Анечка, соберись, это важно. Завтра ночью мы сбежим из лагеря.