Артуро, услышав про три пройденные вехи «глаза – стопа – голос», принялся что-то записывать в блокнот. Диме пришлось повторить свои слова для Сальникова – по-русски, будто Салли, столько лет проживший в Ауровиле, вдруг забыл английский. Затем Дима сделал вид, что возвращается к гамаку под тент метисов, а сам свернул к сестре и Екатерине Васильевне. Оставалось ждать в надежде, что его задумка сработает. Выглянув из-за палатки, Дима обнаружил, что Артуро перешёптывается с Раулем. Сальников и Баникантха прислушивались к ним. Не владея испанским, едва ли могли понять хоть слово. Мгновение казалось, что они успокоятся – вернутся в гамаки и постараются опять уснуть. Дима в отчаянии сжал кулаки, однако вскоре убедился в верности своих расчётов.
Артуро, как ни странно, сдержался, а вот Сальников не утерпел. Решил, что Дима с утра пойдёт к Егорову рассказывать об истуканах, захотел его опередить – выслужиться перед Скоробогатовым – и не побоялся нагрянуть к нему в палатку. В конце концов, ночные совещания не были чем-то исключительным. Сальников и Баникантха первыми ушли из-под тента. Вслед за ними чуть погодя пошли и Артуро с Раулем. Последним к Аркадию Ивановичу отправился Покачалов: кряхтя натянул ботинки и вышел под дождь. Не хотел, чтобы его обвинили в помощи беглецам.
Путь был свободен. Оставалось укрыться в загоне с мулами и ждать условленного сигнала. Дима готовился дать отпор любому, кто рискнёт ему помешать. Проверил, легко ли выдвигается шип из трости, бережно осмотрел его и затем кивнул сестре. Вторжение должно было начаться с минуты на минуту.
– Что там у тебя? – передав Диме его рюкзак, шёпотом спросила Аня. – Тяжёлый.
– Распечатки.
– Что?
– Неважно. Идём.
В рюкзаке в самом деле лежали материалы по доколониальной истории Перу, которые по Диминой просьбе распечатал и захватил в экспедицию Егоров. Дима ни за что бы с ними не расстался, слишком долго над ними работал, слишком ценил сделанные на полях пометки для своей будущей книги.
Аня и Екатерина Васильевна миновали тент с опустевшими гамаками – перебрались от женской палатки к загону с мулами. Пролезли под хлипкое ограждение и затаились. Дима последовал за ними. Отстал с первых шагов. Глубоко хромая, с ужасом думал, каким испытанием для него станет побег через ночные джунгли. В загоне их встретил Хорхе. Дима отругал сестру за то, что она доверилась индейцу. Тот охранял её в нижнем лагере под Икитосом и не в пример другим людям Скоробогатова обходился с ней по-дружески, но доверять ему свои жизни Диме казалось невероятной глупостью. Аня утверждала, что Хорхе и сам подумывал сбежать из экспедиции с того дня, как её покинули двое кандоши, просто не хотел бежать в одиночку.
Дима схватил тщедушного индейца за грудки. Встряхнул его и посмотрел ему в глаза. Взглядом внушил Хорхе такую угрозу, которую не в силах были внушить никакие слова. Один неверный шаг, одно неверное движение, и эта ночь для тебя станет последней.
Ожидание затягивалось. Екатерина Васильевна украдкой подсвечивала наручные часы. Максим опаздывал.
В шуме дождя Дима против воли выхватывал подозрительные звуки – не то слова, не то шаги. Вздрагивал, представляя, как по его ногам скользят змеи. Крепче сжимал трость – уши и клыки стальной головы дракона до боли впивались ему в ладонь.
Дима начинал думать, что никакого Максима в джунглях не было, что обезумевшей от горя Екатерине Васильевне встреча с сыном приснилась. Хотел шепнуть об этом Ане, когда метрах в тридцати от загона – в том месте, где крутился пойманный на крюк кайман, – раздался крик. И крик был настоящим, в отличие от прежних шепотков дождя. Значит, Максим в самом деле пришёл за ними. Значит, Екатерина Васильевна сказала правду. Дима улыбнулся. Прислушивался к голосам в лагере, следил за хозяйственной палаткой и никак не мог согнать с лица неуместную дурацкую улыбку. Радовался, что в темноте его не видит Аня.
Если кайман и не бросился в лагерь, то по меньшей мере обратил на себя внимание стоявшего неподалёку караульного. Индеец заметил высвободившегося зверя. Егоров каждую ночь отряжал к заводи хотя бы одного индейца, чтобы тот отпугивал речную живность.
Обезумевший от боли хищник лязгал челюстями. Тщетно пробовал избавиться от проглоченного крюка. Почувствовав, что натяжение троса ослабло, ринулся вперёд, готовый в отместку разодрать любого, кто ему попадётся. Ночь наполнили крики ужаса.
Караульному ответили голоса из-под тента, где спали кандоши. Там же зажглись конусы фонариков.
– Первый сигнал, – прошептала Аня.
Бежать рано.
Макс был совсем рядом, но Дима, как ни всматривался в дождливую темень, нигде не различал его силуэта. Возможно, ползёт по земле, готовится перейти ко второму акту задуманного спектакля.
Под тентом агуаруна тоже мелькнул свет фонарика. Известие о сбежавшем каймане распространилось, однако пока не отозвалось излишней суетой.
Возле загона скользнул человек. Кто-то из караульных, поставленных на юго-восток от лагеря. Бросившись в джунгли раньше времени, беглецы непременно наткнулись бы на него и под дулом винчестера были бы вынуждены вернуться назад.
От поймы опять донёсся крик. Слов Дима не понимал, но по интонациям сообразил: индейцы обнаружили, что трос не сорван, а перерезан. Максим, кажется, только этого и ждал. Едва по лагерю засуетились лучи фонариков, в ночной темноте хозяйственная палатка изнутри озарилась жёлтым светом.
– Второй сигнал, – прошептала Аня.
Бежать рано.
Языки пламени скользили по лужицам разлитого масла. Огонь жадно вбирал горючие пары, штурмовал деревянные ящики с провизией. На палатке зиял чёрный шрам разреза, впустивший Максима и выпустивший его обратно в обволакивающую тьму.
Свет в хозяйственной палатке никого не насторожил. Следом раздался новый крик. Как и попросил Дима, дочь Сальникова при первых всполохах пожара выскочила из женской палатки и с криком бросилась к полевой кухне, оттуда – к Аркадию Ивановичу. Зои, наверняка наслаждаясь выделенной ей ролью, исполнила её хорошо. Кричала так, что Дима и сам подумал, будто Зои испугалась огня, а возможно, и пострадала от него, ведь он мог перекинуться на женскую палатку.
Хорошо. Чем больше криков, тем сильнее паника.
Хозяйственная палатка разгорелась. Из её конусообразного потолка полыхнуло. При свете вырвавшегося под дождь огня можно было рассмотреть стоявших в отдалении истуканов. Свет предательски разлился и по перевёрнутым плоскодонкам, и по загону. Екатерина Васильевна шепнула:
– Пригнись!
Дима опустил голову. Слушал беспокойное перетоптывание мулов, ловил отдельные слова из общего гомона в пробуждённом лагере. Испанские, английские, русские, туземные. Индейцы, кажется, растаскивали горевшую палатку, разрывали её стенки в надежде отвадить огонь от спрятанных в ней припасов. Десятки ног бежали к заводи. Лязгали котелки. Громче всех раздавались команды Титуса и Макавачи. Значит, они, отправленные в ночной дозор, вынужденно вернулись.
План Максима работал. Люди Скоробогатова наверняка решили, что на лагерь напали те же незнакомцы, которые прежде расставляли на их пути самострелы и ямы с заострёнными кольями. И они были правы. Дима не сомневался, что ловушки ставил именно Максим. Безумие, конечно, но своего он добился: вынужденные караулить стоянку, индейцы не высыпались, выматывались больше обычного и теряли привычную бдительность.
Огонь в палатке не успокаивался, однако новых всполохов не было, и круг красного зарева сузился. На загон с мулами вновь опустилась ночная темнота. Следом грохнул ружейный выстрел. Ещё один. Всего – три выстрела. Дима не понимал, откуда стреляет Максим.
– Третий сигнал! – выдавила Аня.
Самое время бежать.
До стены леса – около двадцати метров росчисти. Егоров нарочно приказал индейцам сделать большой задел, окружил лагерь кольцом чистого пространства, чтобы вовремя заметить появление чужаков. Не помогло. Максим проскочил кольцо, нагнал на лагерь страху, а теперь торопился на встречу с беглецами – к месту, где они с Екатериной Васильевной впервые столкнулись.
Дима вслед за Аней вскочил на ноги. Первые шаги отозвались болью. Кажется, шагать босиком по битому стеклу было бы проще, чем бежать в провонявших падалью, пропитавшихся сукровицей и гноем ботинках. Дима вновь отстал. Хорхе хотел подхватить его под руку, но Дима отмахнулся. До гула в ушах стиснув зубы, напористо шагал вперёд, чувствуя, как боль притупляется.
Тёмная завеса джунглей приближалась. Голоса из лагеря отдалялись.
По спине скользил холод – Дима понимал, что, выхваченный лучом фонарика, окажется простой мишенью для любого из охотников агуаруна. Проклинал Максима, проклинал себя, но рвался за оглядывавшейся к нему сестрой.
Беглецы ворвались в кишащий ночными хищниками лес, и он задёрнул за ними портьеры деревьев. Беглецы оказались в душной темени и могли гадать, спаслись от опасности или навлекли на себя другую, бóльшую опасность. Хор жаб встретил их тревожным гоготом. Голоса индейцев, как и отсветы догоравшего пожара, остались позади.
Пятьдесят метров через колючие заросли древовидных кустарников, и Екатерина Васильевна остановилась. Здесь, у корней хлопкового дерева, им предстояло дожидаться Максима.
Дима, раздосадованный промедлением, переминался – не позволял онемению в ногах сойти, не хотел заново разнашивать стопы. Попробовал опереться рукой на ближайший ствол, отдёрнул руку – оцарапался иглами пальмы бактрис. В темноте с трудом различал даже стоявшую рядом Аню.
– Безумие какое-то, – выдавил Дима, не представляя, как они в ночной глуши выберут нужное направление. – Долго нам тут торчать? Может, не туда пришли? Пора бы… Москиты зажрут.
– Уходим! – Ответ Максима был слишком неожиданным. Дима, испугавшись, дёрнулся в сторону. Выставил руку и сильнее поранился о щетинистую пальму.