сюда? Если так, то зачем?
Отец был бы разочарован, обнаружив вместо возрождённого Эдема занимательные, но в целом убогие руины. Все дома как один простенькие, без изысков. Ни намёка на монументальные здания, если только их не возвели из папье-маше и не утратили после первых же дождей. Впрочем, Максим подозревал, что другие руины таятся и дальше, вдоль скального изножья. Покачалов и Дима с ним согласились. Предположили, что настоящий город творческой свободы скрыт в стороне, хотя и не верили, что его руины будут разительно отличаться от уже изученных.
Узоры на овальных оградах каанчей не указывали истинное положение возрождённого Эдема – севернее или южнее – и вообще не подтверждали его существование. На базальтовых блоках, стоило расчистить их от мха и лишайника, отчётливо просматривались глубокие борозды. Из борозд складывались диковатые изображения, вроде обнажённых женщин, чьи распущенные волосы больше напоминали вздыбленных змей. Мужчины изображались с головами, похожими на скукожившегося, подобравшего лапки паука; от носа мужчин расходилась сеть из заштрихованных треугольников, обозначавших не то паутину, не то общую планировку поселения.
На руинах встречалось немало абрисов странной срощенной триады: птицы, дикой кошки и змеи. Дима утверждал, что видит колибри, ягуара и анаконду. По словам Покачалова, такой символ мог означать единство трёх уровней видимого мира: неба, земли и воды. Другой символ – три разбитых шарика, содержимое которых вытекало в одну общую миску, – Никита назвал знаком всеобщего равенства соляриев и отказа от сословных предрассудков.
– Три яйца! – воскликнул Дима.
– Похоже на то, – кивнул Покачалов.
– Ха! А ведь я почти сразу догадался.
– И… что это значит? – Максиму приходилось выспрашивать более подробные объяснения.
– Ещё до инков на побережье Перу, – ответил Дима, – считалось, что предки первых людей вылупились из яиц, созданных высшими богами. Всего яиц было три.
– Золотое, серебряное и медное, – подтвердил Покачалов.
– Из первых двух, как ты понимаешь, вылупились знатные индейцы. Из медного – простолюдины. Здесь же яйца смешаны в одной миске. Все равны.
Самой необычной была группа изображений, повторявшаяся на стенах домов в разных сочетаниях, но сохранявшая общий мотив: мужчины и женщины устремляются к некоему цилиндрическому, превосходящему их в размерах предмету. Чем ближе к нему оказывались люди, тем сильнее изменялась их внешность. Поначалу искажались руки и ноги, затем туловище и голова. Шаг за шагом они приобретали кошачьи черты. Те, кто стоял на пороге странного цилиндра, вовсе превращался в получеловека-полуягуара, из их носа распространялась знакомая сеть заштрихованных треугольников, здесь больше похожая на выплеск жидкости, чем на паутину.
Дима припомнил ягуароподобного бога Солнца, заключённого в чавинском Ланзоне, и наполовину человеческие, наполовину кошачьи лица, которые в Перу под влиянием чавин начали рисовать задолго до нашей эры.
– Они провели в джунглях восемь веков, – пояснил Дима, подстелив себе кусок свёрнутого брезента и усевшись прямиком под базальтовую ограду каанчи. – Вернувшись, разошлись по соседним царствам. Научили их строить оросительные каналы, гигантские U-образные храмы. Заодно научили изображать очковых сов, капуцинов, кайманов, анаконд… В общем, всю живность сельвы. Ну и такие вот полукошачьи лица.
– И что они означают? – спросил Максим, продолжая неторопливо расчищать заросший рисунок.
– Не знаю… Единение с природой?
– Скорее познание великих тайн, – заметил Покачалов. – Даже современные шаманы по традиции уходят в глубь леса, чтобы собрать тут лекарственные травы и в отшельничестве получить откровение из уст ягуара.
– Из уст ягуара? – усмехнулся Максим.
– Ну да.
– А цилиндр, в который входят полулюди-полуягуары, – Максим провёл ладонью по шершавой поверхности расчищенной кладки, – что он означает?
– Да бог его знает, – качнул головой Никита. – С символами вечная морока. Серж любил с ними возиться, а я… Да считывай их как хочешь, толку не будет. Это ведь не инструкция.
– Выглядит как инструкция, – промолвил Максим. – А цилиндр похож на кактус. Смотри, вот тут колючки. И форма подходящая, сверху закругляется.
– Ну да, – рассмеялся Дима. – Люди прут на кактус, колются об его колючки и звереют, превращаются в ягуаров. Оригинальная традиция древних чавинцев. Неудивительно, что они вымерли. Ну и солярии, значит, пошли по их стопам: обкололись об кактус, посходили с ума и взялись рисовать безумные картины, а потом побежали отсюда диким галопом. Я бы тоже побежал.
– И похоже, что кактус растёт из камня. – Максим не отреагировал на Димины насмешки. – Смотри, тут видно. В основании что-то вроде скальной глыбы.
– Ты забыл небольшую особенность местной флоры. В джунглях кактусы не растут.
– Да. Но растут в Андах – в горах, где чавинцы остановились, прежде чем спуститься к Мараньону.
– А если колючки не колючки, а солнечные лучи? – предположил Покачалов. – Тогда это солнце.
– Овальное?
– Сядь на кактус, солнце и не таким покажется, – без прежнего задора сказал Дима. Перестав смеяться, наконец предложил и свой вариант: – Не кактус, не солнце. Скорее дверь.
– Дверь? О которой говорила Исабель? – уточнил Максим.
– Ну или проём. В кактус как-то глупо входить. В солнце тоже. А вот в проём можно.
– И куда он ведёт?
– Надо думать, к mysterium tremendum, – буркнул Покачалов.
– Ясно… – выдохнул Дима. – Странно до чёртиков. Двери, кактусы… Лучше бы объяснили, что нужно теням. Они ведь неслучайно наткнулись на нашу экспедицию. Значит, стерегли её. Шли по пятам, запугивали ловушками и мёртвыми ленивцами. Не хотели никого трогать. Даже старуху подослали, чтобы она отговорила индейцев помогать Скоробогатову. Отговорить и запугать не получилось, и тени стали убивать. Убили всех, кого смогли. И нас убили бы, но… стоят истуканами. Ждут, пока мы тут замаринуемся до… Слушай, может, им нужна новая кровь?
– Что? – Максим достал из кармана «Ракету». Стрелки указывали четвёртый час. Нужно было возвращаться на бивак.
Ремешок из телячьей кожи на отцовской «Ракете» пришлось срезать – от влаги он растрескался и пропах, как сбруя на мулах и кожаное кресло Скоробогатова. Остался лишь кругляшок позолоченного корпуса, который Максим держал в нагрудном кармане.
– Ну, представляешь, – оживился Дима, – они ведь тут давно живут, три века уж точно.
– Кто? – рассеянно спросил Максим и позвал всех возвращаться из леса на берег.
– Тени, кто! Чтобы не началось вырождение, они периодически загоняют сюда, на полуостров, свежую кровь. Ждут месяц-другой, пока люди смирятся, и принимают их в своё племя. Красят им головы в чёрный, вместо трусов выдают пучок травы с верёвкой… Ну, ты понял.
– И, конечно, выбирают самых достойных, – кивнул Максим. – Людей с исключительными талантами – тех, кто со временем становятся их вождями.
– А то! – обрадованно кивнул Дима. – Точно говорю, так и есть. Нас сделают вождями. И мы будем править армией диких теней. Чем плохо?
– Думаешь, отец знал? – Максим посмотрел на Никиту. – Когда оставлял за собой хлебные крошки, знал, что мы с мамой столкнёмся с туземцами? Знал, что тени Вердехо живы?
– Вряд ли. – Покачалов бережно промокнул пот на воспалённой щеке. – Да и если бы знал, не разбросал бы свои кости вокруг святилища.
За подобными обсуждениями проходили вечера. Жечь костры Максим не боялся. Более того, надеялся, что огонь в ночи привлечёт тех, кто выжил после нападения туземцев и сумел потемну выбраться к полуострову. С каждым днём надежда встретить других членов экспедиции таяла. Даже Дима перестал гадать, кто именно и каким образом уцелел. За разговорами каждый занимался своими болячками. Покачалов сушил нарывы в подмышках, ощупывал бурые корки на лице и лысине. Дима выставлял к костру ноги, изъязвлённые, покрытые красными пятнами, но за последнюю неделю почти не терзавшие его болью: Аня постирала и высушила ботинки брата, да и в дождь он не высовывался из-под тента, оберегал стопы от влаги. Лиза пропадала в палатке Скоробогатова – ухаживала за отцом, рассказывала ему обо всём, что узнала от Максима о руинах, потом выходила наружу и молча ложилась в свой гамак. Сам Максим вынужденно разваривал еду в котелке, так как не мог есть ничего твёрдого из-за воспалённых дёсен и припухшего языка.
Максим слушал, как Никита и Дима спорят о «кактусе» на стенах каанчей и выстроившихся к нему обнажённых людях, сам же размышлял об удивительной отъединённости полуострова, где ни разу не встретил ядовитой мерзости, кишевшей в джунглях на другом берегу реки. Разве что на границе южного прохода удавалось заметить безвредных собакоголовых удавов. Три дня кряду беглецы питались исключительно их мясом и салатом из молодых побегов бамбука. Ярко-зелёные, с белыми ячеистыми ромбами на коже, удавы казались игрушечными, резиновыми. Намотав хвост на тонкую ветку и покачиваясь на ней, они становились лёгкой добычей. Максиму хватало нескольких взмахов мачете. Аня жалела их, но привыкла помогать Максиму – сама надрезáла убитую змею вдоль позвоночника, снимала с неё кожу чулком и затем бралась потрошить светло-розовую тушку толщиной с палку докторской колбасы. Бульон из удава даже без приправ, которых не осталось, как и прочей экспедиционной провизии, казался вкусным и нравился всем больше бульона на кабаньем мясе.
Дима и Никита взялись обсуждать уличные дуги брошенного поселения, предположили, что их строение тоже было символичным. Получалось, что продолжения концентрических кругов уходят в глубь скального отвеса. Местные жители верили, что в его тверди спрятана обитель каких-нибудь богов или источник их божественной силы. Покачалов рассказывал о других руинах, где ему удалось побывать вместе с Шустовым-старшим, о том, как они делали свои первые открытия, как оказывались затерянными в пустынях и лесах и как умудрялись вернуться домой – всей пятёркой основателей «Изиды», пока первым в Африке не погиб Паша Гуревич. Затем в Южной Америке погиб Паша Давлетшин, наконец погиб сам Шустов, а теперь, судя по всему, погиб и Костя Сальников.