Дима стал выспрашивать у Покачалова, о каких делах он говорит, но Покачалов отвечал уклончиво, без желания. Лиза, не произнеся ни слова, вновь уединилась в палатке с Аркадием Ивановичем. Возле костра остались четверо, и разговор постепенно оживился, сменил серьёзный тон на шутливый, чему Аня была рада.
– Женщин в «Изиде» не было? – спросила она.
– Женщин? – Никита, откинув марлю, высунул из гамака свою лысоватую, обмётанную красными болячками голову. – Нет, спасибо, у нас и других проблем хватало.
Аня от возмущения не смогла выговорить ни слова.
– Были, конечно, Катя Шустова и Варя Гуревич, да и Света Сальникова появлялась на горизонте. Но они больше детьми занимались. Особенно Света. Салли чуть не ушёл из «Изиды», когда Зоя с отитом лежала, да… И перед каждой новой экспедицией в каждой семье были фестивали слёз и упрёков. Хотя Шустову повезло. Катя его поначалу отпускала спокойно. Думаю, и сама была бы не прочь прокатиться с ним по миру.
– Как у полковника Фосетта. – Дима засуетился в своём гамаке. Дотянулся до лежавшего в ногах блокнота. Принялся листать его покоробившиеся от влаги страницы и не успокоился, пока не нашёл нужную цитату: – «Романтика испанских и португальских завоеваний в Южной Америке, тайна её диких, неисследованных пространств представляли для меня неотразимый соблазн. Конечно, следовало считаться с женой и сыном, да к тому же мы ожидали ещё ребёнка, но само провидение остановило на мне свой выбор, поэтому я и не мог ответить иначе».
– Чудесно! – поморщилась Аня. – Следовалос читаться с женой и сыном. Какое великое одолжение семье! Все путешественники такие?
В ответ ей раздался смех. Они уже давно не смеялись так легко и свободно. Следом наперебой заговорили Дима и Покачалов. Максим отвечал им шутками, тоже смеялся. Хотелось, чтобы день не заканчивался. И пусть себе стоят на страже безголовые тени, пусть стынут в джунглях руины. Главное, что им было хорошо вместе.
– Интересно, – невпопад промолвила Аня, – ведь в брошюрах «Эль соль де ля либертад» обращались в основном к мужчинам, а…
– Почему? – Дима вывернулся в гамаке, чтобы посмотреть на сестру.
– Ну… Затрапезный обещал соляриям, что у них не будет недостатка в еде, одежде и в женщинах.
– А ты хотела, чтоб недостатка не было в мужчинах? – хохотнул Дима.
– При чём тут это?! Просто интересно, среди мастеров Города Солнца женщины были? Вы же на руинах нашли изображения и мужчин, и женщин… Или их брали для обслуги? Как же тогда равенство и ваши разбитые яйца с одной миской?
– Если и были, – пожал плечами Дима, – то им приходилось несладко. Сама знаешь, идеалы Кампанеллы и всё такое. Вспомни про правителя Любви, статуи знаменитых мужей и про общих жён «ради производства потомства в должном порядке».
– О нет. – Аня пожалела о сказанном. – Не начинай…
– И ладно с Кампанеллой. Возрождённый Эдем ведь ещё воплощал идеалы индейцев, так?
– Да он чего только не воплощал, если верить брошюрам, – заметил Максим, – а на деле – кучка каменных домов.
– Подожди, – отмахнулся Дима. – У перуанских индейцев всё было весело. В семье муж и жена иногда голодали, но для мужчин устраивались отдельные пиры после общественных работ, где мужчины откармливались по полной. Женщин туда не пускали.
– Замечательно, – вздохнула Аня.
– Весело было не только в Перу, – подхватил Покачалов. – В мифологии огнеземельцев óна Солнце и Луна были мужем и женой.
– И?
– Луна запиралась в хижине с другими женщинами. Своего мужа внутрь не пускала, говорила ему: они с подругами сражаются со злыми духами, чтобы уберечь мир от гибели. В итоге Солнце сидело с детьми, занималось хозяйством. Однажды оно решило проверить, так ли ужасны духи, о которых ему рассказывает жена, – заглянуло в щёлку и увидело, что женщины ни с кем не сражаются, а танцуют дни напролёт. Рассерженное, Солнце ворвалось в хижину и поколотило жену. На Луне до сих пор видны пятна – следы от синяков и шрамов. Побои вразумили Луну, с тех пор она мужа не обманывала.
– И жили они долго и счастливо, – хмыкнув, заключил Дима.
– У индейцев такого много, – продолжал Покачалов. – Гуарайю из Боливии рассказывают, что их прародитель сотворил мир, но быстро проголодался. Сам выращивать себе юкку, кукурузу и прочее поленился. Недолго думая, сотворил женщину. Она и занялась готовкой. Кормила мужа и носила ему в калебасе чичу. Однажды прародитель выпил столько чичи, что поколотил жену палкой…
– За что? – воскликнула Аня. – То есть зачем вообще бить жену, даже если она в чём-то провинилась?
– Она ни в чём не провинилась. – Покачалов подмигнул Диме.
– То есть как?
– Прародитель поколотил её, потому что был пьян и потому что мог. Жена убежала в лес. Прародителю захотелось выйти… ну, в кусты. Он был пьян и не нашёл дверь из хижины. А жены рядом не оказалось. В итоге он свалился на пол и обмочился.
– Восхитительно! Просто замечательный бог-творец у ваших… как их там?
– Гуарайю, – подсказал Покачалов.
– Почти агуаруна, – кивнул Дима.
– Ничего общего, – серьёзно заметил Покачалов и тут же продолжил: – Когда прародитель проспался, он нашёл жену и поколотил её.
– За то, что она не помогла ему выйти в кусты? – уточнила Аня.
– Верно. И завещал внукам и правнукам всегда, напившись, в назидание бить своих жён. Вот так, – торжественно заключил Покачалов.
На сей раз Аня промолчала. Ей стало неуютно. А вот Зои мифы Покачалова наверняка понравились бы. Она была бы в восторге. Любила все эти мизинцы в горле Валмики и оторванную грудь Каннахи. Любила… Аня постепенно привыкла думать о Зои в прошедшем времени.
– Мексиканские цельтали вообще считали, что женщина, которую при жизни не бил муж, обречена на вечные муки после смерти, – напоследок добавил Покачалов. – Бог смерти сжигает её дотла, потом вновь вылепляет из пепла и сжигает опять.
– В наказание за то, что её ни разу не поколотил муж?
– Ну да. Так что Дима прав: каких бы идеалов ни придерживались солярии, хоть индейских, хоть европейских, женщинам в Городе Солнца было невесело. Собственно, ни одного женского имени в приходной книге нет. А мифы, да… Из нас пятерых мифологией больше всех занимался Салли. Любил рассказать что-нибудь эдакое.
«Неудивительно», – подумала Аня, вспомнив сборник индийских мифов в библиотеке Шустова-старшего, надписанный и подаренный ему Сальниковым. «Другу на память».
Максим выбрался из гамака. Расшевелил костёр и взялся за починку Аниных резиновых сапог. Вчера у северного тупика обнаружил тонкие, покрытые светлым лишайником стволы гевеи; расчищал плетёнку мягкой растительности и задел один из стволов лезвием мачете, увидел, как из разреза в коре заструился густой, похожий на ПВА белый сок – латекс. Марден научил Максима с ним обращаться, и Максим при первой возможности набрал полмиски свежего латекса. Обдал его дымом костра, потомил над углями и позволил отстояться ночью в тепле перед костром. Латекс загустел, и Максим взялся заделать трещины в подошвах Аниных сапог.
Никита и Дима ещё долго говорили о руинах, об индейских мифах, обсуждали прошлые загадки Шустова – Покачалову больше всего понравилась головоломка с четырьмя инкскими рисунками, – а потом как-то одновременно замолчали, и молчание было долгим.
Этой ночью Максим собирался уйти с бивака. У него будет четыре дня, чтобы добраться до истуканов и там отыскать Мардена. Аня сказала, что пойдёт следующей, если вылазка Максима окажется неудачной.
– Как ты узнаешь, что я погиб? – спросил Максим, сидя с Аниными сапогами. – Если получится, закричу. Как кричали кандоши. Но ведь меня могут убить тихо.
– Подай какой-нибудь сигнал, если пройдёшь, – предложил Дима.
– Какой?
Никита заявил, что у него припасена сигнальная ракетница. Максим кивнул. Сказал, что выстрелит в полночь, когда отойдёт подальше от полуострова. Вскарабкается повыше на дерево и выстрелит в небо.
– Плохо, – пробормотал Покачалов. – Не факт, что ракетница сработает. Могла отсыреть. И ждать придётся… сколько? Дня два?
– Тогда я не успею добраться до истуканов, – согласилась Аня. – Мне нужно знать сегодня ночью, прошёл ты или нет.
Аня удивлялась тому, как спокойно говорит сама и с какой невозмутимостью говорят другие. Обсуждали возможную смерть Максима, словно речь шла о прогнозе погоды или… о какой-нибудь ещё ерунде. Внутри скользнул холодок, и такая в нём всплеснулась сила отчаяния, что Аня испуганно замерла. Чуть позже выдавила:
– Мы пойдём вместе.
– Ты о чём? – удивился Дима.
– Не надо никаких сигналов. Пойдём на расстоянии. Если выследят меня, постараюсь привлечь побольше внимания, и ты проскочишь.
– Или наоборот, – кивнул Максим.
– Или наоборот, – согласилась Аня.
И ей стало легко, просторно от собственной смелости. Несмотря на грязь, болячки, Аня действительно наслаждалась последними беспечными часами в гамаке, а потом вдруг произнесла:
– Дим, я тебе давно хотела сказать про Испанию.
От волнения перехватило дыхание. Аня никогда прежде так не волновалась, даже на приёме в Европейский институт. Трепет пьянил, наполнял голову шелестом белых пузырьков. Воздушное тело, казалось, воспарит над гамаком, унесётся прочь от лесного полуострова, прочь от гористой сельвы и всего континента Южной Америки. С высоты мироздания всё покажется мелким, ничтожным: и Анины поступки, и её тревоги.
– Ты спрашивал, почему я вернулась в Москву. Даже не помню, как ответила.
– Сказала, что соскучилась по родным местам и поняла, что всё равно не захочешь жить в Мадриде.
Дима почувствовал, что сестра хочет сказать ему нечто важное. Не мешал ей ухмылками, не перебивал вопросами.
– Я не была с тобой до конца откровенна, – промолвила Аня. – То есть нет, не так. Точнее, я тебе солгала. И родителям солгала. И преподавателям в Испании. Не увёртки, не полуправда. Это была ложь. Обычная ложь, чтобы прикрыть свою слабость. А если ещё точнее, я прикрыла её тобой. Как обычно. Сколько раз так было в школе? И тогда, в школьном лагере, когда ты сломал ногу, и в одиннадцатом классе. Потом не отлипала от тебя, чувствовала себя виноватой. Хотела как-то загладить вину, хотя это всё равно что… Ну это как тебя укусил бушмейстер, а ты попросил пластырь. Смешно, ко