Аня затаила дыхание. Боялась пошевелиться, словно могла спугнуть Максима, как он ранее спугнул мазаму.
– Площадка тоже заросла, – продолжал Максим. – Там всё затянуто ползучими и стелющимися деревьями, кустарниками. Из-за них-то ничего и не видно со стороны. Я решил, что площадка – как амвон, с которого вещали местные жрецы, но оленя рядом не было. Он где-то спрятался. Я стал искать вход в какую-нибудь пещеру или грот. А нашёл ещё одну лестницу. Такую же широкую. Как и первый марш, она вела от площадки наверх, но теперь не вбок, а прямиком в скальный отвес. Куда-то в сторону вершины. Там если пройти чуть вперёд, то в горе открывается целая расщелина. Понимаешь, Ань? Шлифованные ступени. Какие-то узоры на стенах слева и справа, я толком не разобрал… Это не тропка к горному святилищу на выступе. Не ложбинка для избранных. Это самый настоящий парадный проход. Так что мы ошиблись. Думали, Город Солнца – севернее или южнее нашего полуострова. Нет, он в глубине горы, где-то под вершиной. Мы нашли его порог. Наши руины – бедный индейский пригород возрождённого Эдема. Или, скорее, пограничная линия для защиты от теней. Судя по картинам Вердехо, раньше они не брезговали перебраться через реку и штурмовать стены города свободы.
– Значит, мы его нашли, – выдохнула Аня. – Город Солнца.
– Значит, нашли.
Аня не решалась задать главный вопрос, не хотела торопить Максима, но молчание затягивалось, и Аня не сдержалась – спросила:
– И что теперь?
– Знаешь, меня влекло наверх, словно в водоворот. Это как наваждение. Я ведь прошёл несколько ступеней по второй лестнице. И отец внутри уговаривал не останавливаться, идти дальше.
– Но ты остановился.
– Да. Потому что подумал о тебе. Ты должна была узнать. Другим можем не говорить. Если мы с тобой сегодня ночью отправимся за Марденом…
– Если?
– Да, Ань, – рассеянно ответил Максим. – Мы должны сделать выбор. Если пойдём по лестнице, это надолго. К Мардену и маме точно не успеем.
– А если проберёмся через теней и вызовем помощь, то потом сможем вернуться. Спасём других и поднимемся в Город Солнца. Сейчас о лестнице никому не скажем. Никто её не найдёт.
– Может быть, – согласился Максим. – Но ты и сама понимаешь, шансов мало. Кандоши лучше нас ориентировались в джунглях, но погибли. Даже толком не отошли от южного прохода.
Аня не знала, что сказать. Разговор об Испании лишил её последних сил. Внутри было слишком тепло и безмятежно. Никаких мыслей. Взгляд Максима устремлялся куда-то далеко – в места, Ане пока недоступные и непонятные. Вспомнился сон, в котором Максима, выхваченного светом, вознесло в небо, а саму Аню отбросило в крысиное мельтешение грязи и мусора трухильского побережья. Страшный сон. Вот только Аню он больше не пугал. С тех пор как они побывали на побережье Перу, она изменилась.
Аня взяла Максима за руку и шепнула ему:
– Сделай выбор. И я пойду за тобой. Мы пойдём вместе.
Глава двадцатая. Город амазонок
«О люди, грешники! Куда вас только не заводят алчность и честолюбивые помыслы! Сколь неразумно взваливаете вы себе на плечи непосильную ношу и сколь заслуженно воздаётся вам за все ваши ошибки и безрассудства!» Артуро вновь и вновь повторял слова конкистадора Овьедо, написанные в его «Всеобщей и подлинной истории Индий». Овьедо несколько раз побывал в Новом Свете. Всегда возвращался домой, в Испанию. И Артуро намеревался во что бы то ни стало вернуться. Если не сможет идти, будет ползти. Не сдастся.
Артуро сам виноват. Не стоило злить Макавачи. Кандоши носил имя на языке кечуа, одевался как самый обычный гринго, но слишком трепетно относился к истории своего племени. Артуро сказал Макавачи, что им следовало бы с признательностью относиться к перуанцам, благодаря которым они полвека назад смогли выжить – вырвались из бесконечных внутриплеменных и межплеменных войн. После вмешательства перуанского правительства, после самоотверженной работы миссионеров, приобщивших индейцев к вере в Христа, кандоши сложили оружие. Артуро ляпнул, а безмозглый Ортис перевёл. И ведь Артуро сказал правду. Но Макавачи рассердился. Заявил, что до двадцатого века кандоши вели мирную жизнь, отдавали все силы на обработку садов и охоту. Когда же к ним пришли гринго, метисы и другие потерявшие самость индейцы, вместе с ними пришло огнестрельное оружие. Компании, добывавшие каучук, вербовали молодых кандоши, соблазняли их утехами «цивилизованной» жизни. Племя распадалось, беднело, а заодно ввязывалось в не прекращавшиеся десятилетиями войны с соседями.
– Вот цена вашей помощи! – громогласно заявил Макавачи. – Заразили нас жестокостью, потом взялись лечить тех, кто выжил. И гордитесь, что такие мудрые.
Артуро вскипел. Заразили жестокостью! Это индейцев-то?! О, Артуро многое рассказал бы Макавачи о том, какими жестокими бывали сами индейцы, в сравнении с которыми конкистадоры – малые и безобидные дети. Но Артуро смолчал. Проглотил негодование. И без того испортил отношения с индейцами. За два дня, что они сплавлялись по реке, Макавачи и Вапик часто срывались на Артуро и Ортиса, ругали их за беспомощность. А ведь поначалу всё шло хорошо.
Агуаруна удалось раздобыть два десятка бальсовых стволов – они были зеленоватые и тяжёлые, но выбирать не приходилось. Стволы очистили от коры, просушили перед тремя кострами, затем бросили в воду и обтесали, чтобы уравновесить. Наскоро просушив брёвна во второй раз, Макавачи и Вапик обвязали их сплетёнными из коры верёвками и вбили между ними деревянные клинышки – верёвки натянулись, и общая конструкция приобрела устойчивость единого полотна. Четыре бальсовые поперечины Макавачи закрепил остатками капронового троса. Индейцы бережно разместили на плоту четыре сложенные одна в другую пироги, вытолкнули плот в заводь и позволили Артуро с Ортисом забраться на него. Плот едва удерживал вес людей и поклажи, шёл почти вровень с водой, то и дело подныривал под буруны пенистой стремнины. Впереди посменно стояли бальсеро, вооружённые трёхметровым шестом, остальные сидели на корме и по бокам, работали вёслами из цельного бамбука – раскалывая поперёк одно бамбуковое колено, Макавачи получал сразу два одинаковых весла.
Кандоши назначил Артуро вторым бальсеро, и он с ужасом представлял, как сменит Вапика. Стоя балансировать на шаткой бальсовой платформе было опасно. Макавачи предупредил, что шестом нужно отталкиваться наискось с передних углов плота. Уперевшись в дно по течению, можно было выбросить себя в реку, упустить шест под днище плота или вовсе сломать. Артуро поначалу следил за агуаруна, готовился повторять его движения, потом устал куцым веслом бороться с течением и под конец работал слепо, пялясь на выцветший диагональный шрам у Вапика на шее. У агуаруна такие шрамы муж оставлял изменившей ему жене и мужчине, с которым она изменила. Значит, Вапик в своём племени отчасти был изгоем. Агуаруна прощали убийство и раны, но воровство считали худшим из преступлений, неважно, украл ты чьё-то ружьё или умыкнул чужую жену. Артуро почувствовал превосходство над жалким Вапиком, пусть и не мог толком сформулировать, в чём оно заключалось.
Сменив агуаруна, Артуро выполнял свою работу с дрожью, но уверенно. Знал, что когда-то и конкистадоры учились сплавляться на плотах у местных туземцев. Быстро вымотался, но не подал виду. Стиснув зубы, продолжал по команде Макавачи перетаскивать шест с одного борта на другой, сглаживал болтанку и удерживал плот в нужном положении.
Под ночную стоянку индейцы, памятуя участь Орошпы, выбрали место подальше от берега. Все выдохлись, но перед сном расчистили небольшую прогалину, оберегая себя от встречи с ягуаром и крупными змеями. Следующий день оказался ещё более трудным. Реку дробили навершия притопленных валунов. Макавачи на ходу выбирал нужный рукав, затем кричал, призывая активнее работать вёслами и шестом. Беглецы скользили по широким мелководьям, в сухой сезон превращавшимся в островки. Плот застревал, скрежетал по камням, увязал в ребристом ковре подостемовых растений, выдерживавших сильнейшее течение, разраставшихся и покрывавших самые шумные пороги и перекаты.
Артуро, исхлёстанный брызгами, глох от постоянного грохота реки. Сидя с веслом, просовывал ботинки в спасательные петли, нарочно сделанные на опоясывавших плот верёвках. Встав на место бальсеро, подгибал колени, готовился чуть что завалиться на спину. Едва не выронил шест, а уступая его Макавачи, налетел на притороченные к бальсовым брёвнам пироги. Индейцы с привычной злобой обругали его. Артуро, не отвечая, выхватил из-под верёвки весло и сел в прежнее положение третьего рулевого.
На второй день сплава пришлось миновать сразу три водопада – они опускались покатыми ревущими ступенями метра на три, не больше, но оставались непреодолимым препятствием. Отчаянно упираясь шестом и загребая вёслами, беглецы приставали к берегу и все три раза разбирали плот: вынимали клинья, развязывали верёвки. Бальсовые брёвна, четыре пироги и поклажу переносили по суше, в обход водопада. Укладывались в две-три ходки. Правда, к последнему водопаду вымотались настолько, что Макавачи распорядился столкнуть связанные попарно брёвна по течению – видел, что внизу река расширяется и, обшелушенная мелководьем, не позволит им проскользнуть далеко по руслу. В итоге беглецы не меньше получаса вылавливали брёвна, два из которых занесло в болотистый рукав, вытягивали их на берег, а потом ещё полчаса лежали на берегу, не в силах продолжать путь, – равнодушно смотрели, как в куполе брызг переливаются миниатюрные радуги, прислушивались к тому, как в земле гудит распространяемая водопадом вибрация.
Ортис выдохся больше остальных. Показывал Артуро стёсанные в кровь ладони. Просил подменить его на месте бальсеро. В итоге погиб. Заново собранный плот одолел мелководье и влетел в стремнину. Задрожал, перекосился. Утомлённые рулевые не справлялись с потоком. Макавачи потребовал, чтобы Ортис перебрался из левого угла в правый. Переводчик с трудом вытащил шест из воды. Балансируя на раскачивавшемся плоту, сделал несколько неуверенных шагов. До правой кромки не дошёл. Опустил шест посередине переднего края, прямо по движению плота. Кандоши не успел его окрикнуть. Шест уткнулся в дно. Выскользнул из слабых рук Ортиса и, словно брошенное снизу копьё, вонзился ему в грудь. Скорость и тяжесть плота были такими, что переводчика проткнуло насквозь. Артуро видел, как возле его правой лопатки вздыбилась и порвалась синяя рубашка. Крови не заметил. Только кончик шеста, по-бутафорски нелепо выскочивший из спины Ортиса, словно из поролоновой подушки. Следом плот ударился о шест, вздыбил его. Ортис, вздёрнув ногами, взмыл вверх. Плот крутануло правым боком вперёд. Если бы не спасательная петля на ногах, Артуро от удара сбросило бы под днище.