грызутся, вспомнят старую вражду между кандоши и агуаруна. Бросать Артуро было глупо и недальновидно. Иногда балласт не даёт лодке перевернуться. Смешно будет узнать, что они погибли в пути. Увидеть глаза их жён и детей. Ради этого не жалко прокатиться до их поселений. Посочувствовать родственникам, рассказать, какие Макавачи и Вапик были замечательные, – представиться их близким другом. Артуро решил, что непременно так и сделает.
Едва рассвело, поднялся на ноги. Одолел боль в занемевшем теле и пошёл вперёд. Знал, что должен идти вдоль реки, держать направление на юг. Это путь к спасению. Его мучили голод и жажда. Нужно было раздобыть что-нибудь съестное, но Артуро не мог остановиться. Продирался через заросли. Не боялся живности и колючек. Так бывает, когда долго обходишь лужи – перепрыгиваешь их, шагаешь по кочкам, камням, перебегаешь по колодам, но, угодив в воду и вымочив ботинки, идёшь с безразличием, не заботясь о том, куда именно наступишь. Мелкие раны и болячки больше не беспокоили Артуро.
Река петляла. Следовать её руслу оказалось выматывающим занятием. В изгибах нередко собирались илистые топи, не заметные под купами стелящихся ветвей. Артуро застревал. Вынужденно отдалялся от берега, пробовал срéзать путь. В итоге потерял реку. Не слышал её течения, не видел просвета между стволами. Пошёл прямиком налево, уверенный, что двигается на запад. Река никак не появлялась. Артуро, истекая потом и натужно дыша, остановился. Устал возиться с очками – они постоянно съезжали по переносице, – но не снимал их, знал, что без очков не заметит опасность: забредёт в болото или прикрытую листьями бочагу.
Опять свернул на юг. Подумал, что река заложила слишком глубокую петлю. Не было смысла её искать. Главное, двигаться на юг.
К вечеру чаще останавливался. Уговаривал себя отдохнуть. Пробовал сбить незнакомые тёмно-коричневые плоды. Находил паданцы, но те оказывались надкусанными и подгнившими. Подумывал сплести из травы леску – видел, как это делали индейцы, – но не знал, из чего сделать крючок. Да и не был уверен, что леска получится достаточно прочной.
Вторую ночь провёл в неизменных терзаниях.
Дождь притупил жажду. Просыпаясь, Артуро жадно пил воду из черешков. Засыпáл, а проснувшись, думал о еде. Вспоминал, как два года назад впервые оказался на Амазонке. Тогда нанятые им проводники рыбачили с лодки. Ловили сомов на кусочки курицы. Обламывали им иглы с плавников и бросали их под скамейку – один сомик откатилась к обнажённым ногам Артуро. Он не придал этому значения, а рыбёшка присосалась к его коже. Проводник помог её оторвать. От укуса осталось кровоточащее пятно. Артуро тогда злился, а сейчас… Поутру набрёл на тёмную речку. Забрался на ветви росшего в ней дерева и свесил ноги в воду. Просидел дольше часа. Никто к его стопам не присосался. Даже завалящая пиявка ими не заинтересовалась. Артуро размышлял, можно ли есть пиявок, а потом вспомнил про кайманов. Перепугался. Выдернул ноги из воды. Обулся и побрёл дальше. Кажется, на юг.
Развлекал себя, представляя, как годом или двумя годами позже торжественно явится в Город Солнца. В отглаженной песочной рубашке-сафари, в песочных брюках-карго и в коричневых экспедиционных ботинках на толстой подошве. Шустов-старший в письме дяде Гаспару писал: «Кажется, смерть, так уж сложилось, – единственный надёжный путь в Город Солнца, в наш с тобой „Дом Соломона“». Артуро превзойдёт и дядю, и Серхио. Поднимется туда живым. Останавливаясь отдохнуть, рисовал себе мощёные улицы и каменные дома возрождённого Эдема. Забавлялся, гадая, какими окажутся его богатства. Вообразил, что Затрапезный и дель Кампо обнаружили не чавинские руины, а подлинное государство амазонок. Почему бы и нет? Шарль де ла Кондамин в восемнадцатом веке писал, что амазонки, видя надвигавшуюся волну конкистадоров, со всеми пожитками ушли по одному из притоков Мараньона на север, в никем не обжитые леса. Значит, осели где-то тут, неподалёку. Даже аргонавты, мечтавшие о золотом руне, были бы впечатлены их богатствами! Амазонки ели с золотых блюд, пили из золотых кувшинов. Они возводили «дома солнца», украшенные золотыми и серебряными истуканами наиболее прославленных женщин. Гаспар де Карвахаль писал, что домá амазонок выложены серебряными плитами, а сидения и столы у них тоже из серебра и золота. Вот вам и Город Солнца! Город, выложенный золотом, позволяющим вводить человеческие души в рай…
Артуро не был уверен, что идёт на юг. Не позволял сомнениям одолеть его. Ждал, что рано или поздно выйдет к большой реке. Потерял очки. Минутой ранее поправлял их на переносице, а теперь потерял. Почему сразу не заметил? Хотел вернуться и осмотреть свою тропу, но не смог определить, где она пролегла. Как ни крутился, всё казалось одинаково неторным. В итоге забыл, куда именно направлялся.
Пошёл наугад.
Ощупал изодранный карман. Очков в нём не было. Ощупал карманы брюк. Ничего. Зажигалка тоже пропала. Обидно. Артуро терял сознание. Витал в маревных видениях, просыпался. Понимал, что лежит на взгорбленных корнях. Вставал. Через несколько шагов падал. Пробовал ползти, но вновь терял сознание. Очнувшись, думал, что ослеп, не сразу понимал, что наступила ночь и он лежит лицом в покрывавшей землю прели. Шевелился и чувствовал, как движением отпугивает кого-то. Не обращал на это внимания. Продолжал, подтягиваясь руками, ползти. Не разбирал направления, не знал, сколько дней прошло с тех пор, как его бросили индейцы. Наткнувшись на лужу, пил. Земляной осадок и панцири мёртвых насекомых не вызывали отвращения. Наткнувшись на гниль брошенных плодов, впивался в них зубами, высасывал их зловонную мякоть. Не чувствовал боли в воспалённых дёснах. Боль вообще притупилась. Была постоянным, но далёким фоном, сопровождавшим каждых вдох и каждый удар сердца.
Пробудившись в очередной раз, с удивлением обнаружил, что лежит на спине. Подумал, что кто-то нашёл его и перевернул. Возможно, подумал, что Артуро мёртв, и оставил лежать. Но Артуро был жив! Крикнул в надежде, что к нему вернутся. Вместо крика из горла вырвался хрип. Артуро продолжал хрипеть, чувствуя, как в груди рвутся лёгкие. Потерял сознание. А когда очнулся, уже рассвело. Глаза затянуло липкой коркой, похожей на гной или скисшее молоко. Пришлось насилу проморгаться.
Артуро дышал. Вся его жизнь была дыханием. Ни шевелиться, ни тем более ползти не мог. Только дышать. Чувствовал копошение в подмышках и паху. На верхней губе угадывал тёмный нарыв. Быть может, раздуло после укуса летучей мыши. Или пиявки. Или чего-то ещё. Неважно…
Артуро знал, что умирает. Удивлялся тому, с каким безразличием встречает смерть. Думал, будет страшно. Но страхи выдохлись. Сменились усталостью. Ещё чуть-чуть, и всё закончится. Нужно потерпеть. Его могли случайно найти. Какие-нибудь охотники или выжившие из группы Скоробогатова. Обидно умереть за минуту до их появления. Надо подождать. Тысячу вдохов. И Артуро начал считать.
Сбивался со счёта. Начинал с начала. Увидел, как из-под кустов сбоку показалась бугристая голова каймана. Поначалу не был уверен. Без очков видел его размыто. Но потом убедился. Кайман. Каменные бугры двух неподвижных глаз и носа. Застрявшая в пасти трава. Артуро не испугался. Продолжал считать. До последней секунды. Не сдавался. Ждал чуда. Кайман долго лежал. Потом заторопился к Артуро. Нет страха. Дыхание участилось. И отсчёт. Сорок два. Сорок три.
Ещё несколько секунд, и всё закончится. Сорок пять. Сорок шесть. Кайман замер рядом, будто в нерешительности. Артуро не моргал. Должен был увидеть свою смерть. Пятьдесят один. Смешные передние лапы. Карликовые, с растопыренными пальцами-когтями. Пятьдесят… Сколько?
Артуро опять сбился. Хотел начать с начала, но забыл, с чего начинают. И зачем он вообще считал? Или считывал? Насчитывал? Читал? Как правильно? Какое неловкое слово. Чего-то ждал или… Кайман, раскрыв пасть, бросился вперёд. Уцепился в бок и рванул. Артуро тряхнуло. Думал, сразу потеряет сознание. Но видел. Глаза расширены и большие. И зияющая дыра в боку. В неё засасывало тело. Горячее и тёмное. Потеряло краски. Нет цветов. Только тёмное. И мельтешение. Его рвут. Или тащат. И далёкие крики. Много голосов, сменивших собой чувства и воспоминания. И сладкий запах. А когда… Разве так? В голову ворвался вихрь. На мгновение вспыхнула боль. И вода. Всё утонуло. Но Артуро продолжал видеть. Грязную муть. Чёрные полосы. Движение. Всё прервалось. Вихрь прекратился. Чувства выцвели. И опустилась вибрирующая темнота.
Глава двадцать первая. Письмена бога
Отправляясь в экспедицию, Скоробогатов знал, что не вернётся из Перу. Допускал, что экспедиция достигнет врéменного предела, вроде головоломки с истуканами, допускал, что придётся месяцами и годами искать следы соляриев и Шустова-старшего, а значит, изредка появляться в Икитосе и Лиме – набирать новых людей, закупать новое снаряжение. Но в итоге путешествие через сельву должно было стать для Аркадия Ивановича дорогой в один конец. Вне зависимости от того, что именно он обнаружит на месте Города Солнца и насколько точными окажутся слова Затрапезного в его дневнике. Скоробогатов не боялся поражения. Ему было важно завершить начатое. Он всегда завершал и не собирался отступать.
Аркадий Иванович не цеплялся за жизнь. К шестидесяти двум годам он сделал всё, о чём мечтал. В молодости с друзьями из Уральского университета составил список будущих свершений. Друзья писали в шутку. Скоробогатов писал серьёзно, вдумчиво, а к тридцати девяти годам, когда родилась Лиза, вычеркнул из списка последнюю позицию. Размыслив, добавил десяток новых, но и от них избавился в следующие пять лет. Список был окончен, и Аркадий Иванович наслаждался его наполненностью до того дня, когда умерла жена.
Скоробогатов сидел на переговорах. Обсуждал покупку новой компании. Улыбался чужим шуткам. Сдержанно шутил сам. Вдыхал аромат вина и чувствовал себя сильным. Не знал, что в эти мгновения лёгкие его жены наполнялись фильтрованной водой бассейна. Оля умирала. Они любили друг друга, были близки, как только могут сблизиться два свободных человека, но Аркадий Иванович ничего не почувствовал. Небо не раскололось. Мир не рухнул. Жена умерла. Ушла безвозвратно, а он этого не знал. Радовался очередной победе на переговорах. Такое несоответствие пугало и завораживало одновременно. Тогда Скоробогатов впервые осознал природную предопределённость одиночества. Оно истинно, остальное – обман. Приятный или горький, но обман, которому ты отдаёшься преднамеренно или вопреки желанию.